Русофобия - десять лет спустя
Шрифт:
Все настроение не ново — и в старой своей работе я приводил много таких примеров. Но сейчас оно уже тесно смыкается с реальностью.
«Реторта рабства» — Россия — естественно, должна быть уничтожена, так, чтобы уж не поднялась. В первую мировую войну темный авантюрист Парвус-Гельфанд представил немецкому генштабу план бескровной победы над Россией. Он предлагал не скупясь финансировать революционеров (большевиков, левых эсеров) и любые группы националистов, чтобы вызвать социальную революцию и распад России на мелкие государства. План и начал успешно исполняться (Брестский мир), но помешало поражение Германии на Западе. Похожие идеи обсуждались и Гитлером. Но теперь такие планы разрабатываются и пропагандируются у нас. Разбить страну на части по числу народов, то есть на 100 частей, любой территории предоставить суверенитет «кто сколько переварит»,
как выражаются наши лидеры. Здесь уже речь идет не о тех или других территориальных изменениях, а о пресечении 1000-летней традиции: о конце истории России. И это логично: раз народ, создавший это государство, «раб», раз «Россия должна быть уничтожена», то такой конец — единственный разумный выход. Все возражения — это «имперское мышление», «имперские амбиции». И вдохновленные такой идеологией, политики раздувают за спиной друг друга сепаратистские страсти как диверсанты, взрывающие дома в тылу врага. То, что 10 лет назад было идеологическим построением, теперь стало мощной, физической разрушающей силой.
В прежней работе я обратил внимание на концепцию эмигранта-советолога А. Янова: Россия не может сама выработать план своего развития, за нее но должно сделать «западное интеллектуальное сообщество». Янов сравнивает эту задачу с той, которая стояла перед советниками генерала Макартура, командующего американской оккупационной армией в Японии после конца II мировой войны. Тогда эта идея показалась мне характерной как символ, знак того, что русофобские авторы мыслят уже в рамках концепции оккупации. Но сейчас бывший министр иностранных дел СССР Э. Шеварднадзе [5] вполне по-деловому заявляет, что положительно отнесется к участию войск ООН в решении конфликтов внутри СССР («Правда», 21.VI.91 г.).
5
Ныне Э. Шеварднадзе является министром внешних сношений СССР (Прим. ред.).
На мрачном фоне нашей жизни есть, однако, нечто положительное: череда драматических событий дает материал для сопоставления их с некоторыми из обсуждавшихся выше идей — появилась возможность экспериментальной проверки. Например, такой центральной для всего течения концепции, как «русский фашизм»?
«Русская идея реализуется как фашизм», «русские — расисты». Как выразителей тенденций всего народа часто выбирают писателей-«деревенщиков».
Писатели-«деревенщики» — расисты, это любимая тема радио «Свобода».
«Разве Белов, Астафьев — националисты?» —
спрашивает Померанц.
«Для них москвич чужак, почти иностранец; женщина, которая увлекается аэробикой, — шлюха. Бред, но он отвечает сознанию нескольких десятков миллионов, выдранных из деревни и распиханных по крупноблочным и крупнопанельным сооружениям».
«Почвы нет, а есть движение новых варваров, внутренних „грядущих гуннов“. Другой автор: „Та мораль, которую несет Астафьев, есть доведенная до анекдота, но типичная для всего движения смесь: декларируемой любви — и осуществленной ненависти“. „Черномазыми“ кличут по России человека вида нерусского, а тем паче кавказского, торгаш он или не торгаш, неважно; а еще кличут „чучмеком“ и „чуркой“, если он по виду из Средней Азии». Автор якобы сам слышал, как дворники у одного универмага говорили, что «черномазых» надо давить, как тараканов. Теперь страсти разыгрались, власть ослабла, и мы могли бы видеть, как русские фашисты преследуют и громят «чучмеков».
Но вот жалуется «русофон» (русскоговорящий) из Кишинева:
«В моем подъезде начертано крупно: чушки, уходите домой. Чушки — уличный синоним русофона».
Не русские же скандировали в Кишиневе:
«Чушки, проводите свой митинг в Сибири», —
и кто-то другой забил насмерть русского юношу за то, что на улице говорил по-русски. Не русские несли плакаты:
«Мигранты, вон из Литвы»,
и это эстонский народный депутат написал, что русские произошли от женщин, изнасилованных татарами. Убивают друг друга азербайджанцы и армяне, грузины и абхазцы, грузины и осетины, громят месхов узбеки, но не слышно, чтобы кого-то убивали русские, зато погромы русских были в Алма-Ате, Душанбе, Туве. А беженцы любых национальностей стекаются в Россию, особенно в Москву. Можно сказать: какие же русские свойства здесь проявляются? Беженцы сами едут в Москву — что же с ними делать? Но ведь не всегда так мирно обходится. Например, когда в 1921 году голодные беженцы из России хлынули в Грузию, там был поставлен вопрос о закрытии границы. Наверное, были в последние годы и такие столкновения, где инициаторами явились русские, но общий характер событий, кажется, никак не соответствует образу «русских фашистов». Концепция «русского фашизма» прошла первую экспериментальную проверку…
Б. Хазанов пишет:
«Берегитесь, когда вам твердят о любви к родине: эта любовь заражена ненавистью. Берегитесь, когда раздаются крики о русофобии: вам хотят сказать, что русский народ окружен врагами».
Но послушаем и другую точку зрения! Это написал Розанов в 1914 году, когда наш 74-летний эксперимент был еще в стадии подготовки:
«Дело было вовсе не в „славянофильстве и западничестве“. Это — цензурные и удобные термины, покрывающие далеко не столь невинное явление. Шло дело о нашем отечестве, которое целым рядом знаменитых писателей указывалось понимать как злейшего врага некоторого просвещения и культуры, и шло дело о христианстве и церкви, которые указывалось понимать как заслон мрака, темноты и невежества: заслон и — в существе своем — ошибку истории, суеверие, пережиток, то, чего нет (…).
Россия не содержит в себе никакого здорового и ценного звена. России собственно — нет, она — кажется. Это ужасный фантом, ужасный кошмар, который давит душу всех просвещенных людей. От этого кошмара мы бежим за границу, эмигрируем, и если соглашаемся оставить себя в России, то ради того, единственно, что находимся в полной уверенности, что скоро этого фантома не будет, и его рассеем мы, и для этого рассеяния остаемся на этом проклятом месте Восточной Европы. Народ наш есть только „средство“, „материал“, „вещество“ для принятия в себя единой и универсальной и окончательной истины, каковая обобщенно именуется „Европейской цивилизацией“. Никакой „русской цивилизации“, никакой „русской культуры“… Но тут уж дальше не договаривалось, а начиналась истерика ругательств. Мысль о „русской цивилизации“, „русской культуре“ — сводила с ума, парализовала душу».
2. «Малый народ» сегодня
Отличительный признак «Малого народа» во всех исторических ситуациях его совершенно особенное отношение к остальному народу, как будто к существам другой, низшей природы. И сейчас леворадикальный политик говорит:
«Они живут по-свински и, что самое страшное, довольны этим».
Экономист советует купить «им» на миллиард дешевого ширпотреба — на несколько лет «они» будут довольны. Так говорить мог только англичанин о неграх — да и то в прошлом веке. Явно авторы ощущают себя не внутри, а вне этого народа. Вот идеально четкая формулировка:
«Два народа растягиваются к противоположным полюсам, чтобы еще раз схватиться. Один народ явно многочисленнее, непоседливо-непримирим, плотояден и груб — это все прошлые и нынешние вожди партии, сам „аппарат“, идейные сталинисты, идейные националисты, славянофилы и с ними вся необъятная Русь — нищая, голодная, но по-прежнему видящая избавление от всех бед только в „твердой руке“, в „хозяине“, в петлях и тюрьмах и иконе-вожде. Другой народ чрезвычайно малочислен. Он видит избавление в уничтожении власти бюрократии, в свободном и демократическом государстве» [6] .
6
Поразительно! Если исходить из концепции демократии власти большинства (автор — депутат-демократ), то однозначен вывод: надо вернуть «власть твердой руки», «хозяина», тюрьмы и икону вождя. Ведь именно такова воля большинства.
Мировоззрение этого течения не отягчено излишними сложностями: ни гегельянской фразеологией, ни рассуждением о превращении гвоздей в сюртук, ни призывами «штурмовать небо» или картиной прыжка из царства необходимости в царство свободы. Его можно назвать «идеологией велосипеда», ибо оно прекрасно выражается простым и бодрым призывом: «не будем изобретать велосипед!». Предполагается, что где-то уже готова несложная схема, следуя которой и нужно смонтировать нашу жизнь. Любой из них, вероятно, был бы глубоко обижен, если бы его духовную жизнь по сложности сравнили с устройством велосипеда. Но проблемы громадной страны, населенной сотней народов, с историей, уходящей вглубь на тысячелетия, с многогранной культурой они призывают трактовать на таком уровне.