Руссиш/Дойч. Семейная история
Шрифт:
Обстановка в городе, оказавшемся в полублокаде, накалялась с каждым днём. На исходе были продовольственные запасы. Зашевелились «недобитые». Поползли слухи о том, что на оккупированных территориях, в тех же Кудыщах, немцы бесплатно кормят и поят русское население, не по меню ресторана, конечно, но вполне сносно. Голодухи во всяком случае, как в Осташкове, где по-прежнему командуют коммунисты, там нет.
В родном городе на самом деле выдавали, и то не всем, чуть большие, чем в блокадном Ленинграде, порции чёрного хлеба с добавкой варёного картофеля. Емельян прикидывал, сколько среди 20 тысяч жителей города предложат
«Так, стало быть, не слишком ошибались Сталин с Ягодой, Ежовым и Берией, когда начинали зачистки от антисоветских элементов, – размышлял Емельян. – Или, может быть, как раз сталинские репрессии и благоприятельствовали последующему разгулу предательства и коллаборационизма? Какой-то замкнутый чёртов круг получается. Где истина?»
В октябре в районе начал функционировать партизанский отряд. Политруком назначили капитана Селижарова. Однако выполнить поставленные перед ними боевые задачи – по подрыву германских эшелонов с техникой на дороге Полоцк-Бологое, уничтожению живой силы противника и «сжиганию дотла русских деревень на оккупированной территории» в соответствии со знаменитым сталинским приказом № 0428 – партизаны не успели.
9 января 1942 года советские войска на Калининском направлении перешли в наступление. Вермахт отбросили аж сразу на сотню километров к городу Старая Русса, где фронт и застрял до начала 1944 года. Через неделю Осташковский район освободили полностью и партизанский отряд распустили.
Спустя десятилетия четырёхмесячное пребывание в статусе партизана крепко поможет Е.И. Селижарову приобрести статус участника войны с его привилегиями и тем самым, хотя бы для себя лично, исправить допущенную, по его мнению, несправедливость. Разве в тылу советские люди, в погонах и без, трудились, приближая День победы, менее самоотверженно?
Весной 1942 года в действующую армию призвали сына Максима. Емельян Игнатьевич, разумеется, не помнил слова напутствия, которыми отец Игнат Ильич провожал на фронт Первой мировой войны его старшего брата Максима. Но если бы каким-то волшебным образом ему в этот момент представили стенограмму семейного прощания образца 1916 года, он бы сам, наверное, страшно удивился, поняв, что говорит языком отца.
– Максимушка, дорогой ты мой сынок. Вот и твоё время пришло. Сражайся с фашистами с честью. Помни
о своей родине. Об Осташкове и Селигере. Землю отеческую надлежит всеми силами защитить от фашистских банд. Приказы командиров выполняй. Но геройства не ищи. Никакие ордена и медали не заменят жизнь. Человек, а не ружьё, – главный инструмент на войне. Ни к чему лезть грудью на амбразуру. Береги, родной, себя. Помни о нас с матерью, о сестре. А мы каждый день и час будем о тебе помнить. Тебя ждать. Потому что, убеждён, предстоит тебе, Максим Емельяныч, долгая и счастливая жизнь.
В последующие полгода получил Емельян с фронта несколько писем от сына.
«Пишу тебе, дорогой папа, из-под Новгорода. Сам жив, здоров… Настроение великолепное. Вчера был на редкость удачный день. Удалось подбить два немецких бомбардировщика. Получили, стервятники, по заслугам… Ребята кругом – из разных мест. Нашенские тверские тоже попадаются. Люди разные. Но все как один за родину честно сражаются… Сообщаю адрес, по которому мне можно будет писать: действующая Красная армия, полевая почта…, красноармейцу Селижарову».
«Получил, дорогой папа, твоё письмо. Большое спасибо. Рад, что у тебя всё в порядке. Что жизнь в Осташкове постепенно восстанавливается… Очень хорошо, что сообщаешь о маме и сестре Дусе, находящихся в эвакуации. Я по ним очень скучаю. Думаю, они скоро возвратятся, ведь немцев далеко отбили. Пожалуйста, дай им мой адрес. Пусть они мне пишут напрямую. А я им тоже напишу, как будет время… Обо мне не беспокойся. Здоровьем, как ты знаешь, селижаровское семейство не обделено».
«Здравствуй, дорогой папа! У меня без особых перемен. Бьём фашистов, но они, гады, сопротивляются. Наш боевой дух не сломить… Перед глазами часто встаёт отчий дом в Осташкове, школа (не слышал ли чего про моих одноклассников?), озеро Селигер, наши, пап, с тобой поездки на моторке… Как рыбачили, помнишь? Ещё судака на семь кило поймали… А как ходили в ноябрьские праздники на демонстрации, песни пели! Потом мама празд-
ничный стол накрывала… Вот здорово было… А сейчас вся жизнь рассыпалась. Что ж ты, война подлая, наделала? Кругом мрачная, грозная казарма, окопы, стрельба и много людей, которых я не понимаю… Везде ночь, треск немецкой морзянки, голод, непогода, смерть…».
Осенью тяжелейшего 42-го года постучалось в дом Емельяна страшное известие. Военные командиры его драгоценного сына без всякой сентиментальности сообщали, что рядовой Селижаров попал в окружение противника и поэтому в донесении о безвозвратных потерях такой-то части учтён как пропавший без вести.
«Проклятие какое, что ли, лежит на нашем семействе? – убивался Емельян, в который раз перечитывая полученную бумагу в штампах. – Опять „без вести" и снова Максим. Знать, не зря, ох не зря умные люди отсоветовали давать сыну имя погибшего старшего брата. Не послушался, не послушался, вот и нести мне теперь этот крест по жизни».
Сообщение о «без вести пропавшем» ещё, правда, не означало гибель любимого сына, но ничего хорошего тоже не сулило. Кому, как не Емельяну, было знать об отношении родного социалистического государства к соотечественникам, угодившим в германский плен. По завершении Первой мировой большевики, захватившие власть, помнится, с распростёртыми объятиями встречали возвращавшихся из плена солдат. Теперь же вождь, как в годы Первой мировой царь, распорядился априори считать всех пленённых потенциальными изменниками и продажными шкурами, желающими выдать врагу секретную информацию о дислокации войск и, главное, настроениях в народных массах.
В ту пору Емельян ещё не знал, что к концу войны число военнослужащих Красной армии, оказавшихся в германском плену, перевалит за пять миллионов. Но как бы то ни было, формулировка «без вести пропавший» всё-таки оставляла надежду на то, что когда-нибудь после войны заявится в Осташков Максим Емельяныч, если и не целый и невредимый, то по меньшей мере живой. С уд-
военной энергией стал отец дожидаться окончания этой подлой, как метко выразился сын, войны.
Где тонко, там и рвётся. Точь-в-точь с этой народной пословицей прилетела в селижаровское жилище ещё одна печальная весть. Под новый год почтальон принёс срочную телеграмму из Чувашии: «Папа срочно приезжай мама тяжело заболела Дина».