Русская Австралия
Шрифт:
В начале 1920-х гг. среди российских иммигрантов преобладали мужчины. Всего лишь несколько человек смогли найти себе жен из России. Вообще же на удивление много русских анзаков женились на австралийках вскоре после демобилизации. Около десятка из них, отправленных в Австралию с фронта после ранений, женились на австралийках еще до окончания войны, другие женились вскоре после демобилизации. Как и в Англии, их невестами часто становились медсестры, заботившиеся о них в госпиталях. Они не боялись выйти замуж за этих бездомных чужестранцев и вместе с ними строить новое будущее, они умели лечить не только физические, но и душевные раны.
Ассимиляция русских анзаков имела много причин. После войны россияне, особенно этнические русские, оказались практически полностью отрезаны от каких-либо контактов со своей родиной и оставшимися там семьями. После Октябрьского переворота и выхода России из войны Австралия прекратила с ней почтовую связь, и хотя формально связь в последующие годы была восстановлена, переписываться жителям Австралии и жителям Советской России было небезопасно. Такое положение продолжалось практически до начала 1990-х гг. и во многом определило отношение русских анзаков к своему русскому прошлому. Для них ассимиляция состояла, не просто в отказе от родного языка, обычаев или религии и в замене их на австралийские реалии. На фронте они, как и их австралийские товарищи, превратились в диггеров. А в это слово, как и в слово «фронтовик», австралийцы вкладывают особый смысл. В этом русские анзаки и их австралийские товарищи были равны. И те и другие стали настоящими австралийцами именно на фронте, и остальные русские иммигранты были им не четой. Даже кочуя по стране в поисках заработка в трудные послевоенные годы, русские анзаки носили в кармане свидетельство об увольнении из армии, а не свидетельство о натурализации. Пытаясь быть сопричастными общей с австралийцами истории и пережитому, они вступали в Лигу ветеранов. Эта организация, объединяющая участников боевых действий, всегда являлась оплотом австралийского национализма, который в целом имел консервативные тенденции. Именно ее члены громили русский квартал в Брисбене во время «бунтов красного флага». Однако наличие русских в ее рядах способствовало расширению кругозора членов организации. Когда где-нибудь в Иннисфейле или Брокен-Хилле в отделение лиги заходил русский со значком ветерана на груди и просил помочь ему написать письмо властям о получении военных медалей или о натурализации — а множество таких писем сохранилось в архивах, — ее члены учились сдерживать свой джингоизм, убеждаясь на собственном опыте, что не все русские — большевики и что среди них тоже бывают «свои парни».
Кроме того, часть россиян сами принимали активное участие в деятельности ветеранских организаций. Например, Эрнест Бруттон на протяжении многих лет был членом Кэрнской лиги и организатором-распорядителем парада в День Анзака. Но не у всех русских отношения с организациями ветеранов складывались столь же благополучно. Так, Альфред Маркович — жертва нелепых подозрений в шпионаже на Галлиполи — после депортации в Австралию стал секретарем Политической Федерации Ветеранов и Граждан и редактором ее издания «Лидер». В 1919 г. он осмелился критиковать Акт о репатриации, который, по его мнению, «представлял интересы всех, кроме самих ветеранов. Когда министерство репатриации не в состоянии обеспечить ветерана подходящей работой, они помечают его досье «ОПРО» (от предоставленной работы отказался), — писал он, — и это значит, что этот человек не получит больше от министерства ни гроша, и справедливость тут никого не волнует». Критиковал он и тот факт, что большая часть пожертвований для ветеранов шла на зарплаты и вознаграждения боссов из Лиги ветеранов. И тут его высокопоставленные критики снова вытащили на свет вопросы о причинах его отчисления из армии на Галлиполи и его национальности. Но Маркович за словом в карман не лез: «Почему вы цепляетесь к моей национальности? Вы не спрашивали меня о национальности, когда вы приняли меня в Лигу ветеранов и взяли мои десять шиллингов… Я никогда не получал 10 фунтов в неделю за свою работу на благо ветеранов. Я всегда работал на общественных началах». Эта полемика, выплеснувшаяся на страницы брисбенских газет, когда русский защищал права всех фронтовиков перед лицом австралийских бюрократов, помогала бороться с устоявшимися стереотипами в общественном сознании.
Возвратившиеся после войны в Австралию пытались разыскать своих родных в оставленной ими России, но обычно безуспешно. Кровавый хаос двух войн — Первой мировой и Гражданской, территориальные переделы, раскулачивание и репрессии сделали поиски родных невероятно трудными.
Для сохранения русского самосознания анзакам нужны были русская община или хотя бы русские друзья, но время для этого было не самое подходящее. После революции самая крупная организация россиян — Союз российских рабочих (известный в англоязычной литературе также как Русская ассоциация) — разрушился из-за фракционной борьбы и возвращения части его членов в Россию. Окончательные удары по союзу нанесли участие его членов в брисбенской демонстрации в марте 1919-го и последующий разгром его помещения австралийскими ветеранами. После этого союз так и не смог восстановить свой массовый характер. Организации, которые выросли на его руинах, — Коммунистическая партия Австралии, Общество технической помощи Советской России и Союз русских рабочих-коммунистов — носили узко идеологический характер. Хотя формально Австралия и не запрещала объединений на этнической почве, в действительности же членство в такой организации могло привести к зачислению в черный список. Живших в Австралии между Первой и Второй мировыми войнами русских часто разделяют на белых и красных. Еще в 1959 г. журналист Виктор Маевский, побывавший в Брисбене, наблюдал эти два непримиримых лагеря. Красными русскими считались те, кто приехал в Австралию до революции и от ассоциации с которыми новоприбывшие белые русские стремились всячески отмежеваться. Формально русские анзаки оказались в стане красных. Действительность была гораздо сложнее.
Интерес к австралийской политической жизни и участие в профсоюзном движении были важными вехами на пути русского принятия Австралии как своей собственной страны. Некоторые из приверженцев радикальных взглядов со временем смягчали свои воззрения и включались в австралийскую общественную жизнь. Например, братья Туликовы вначале разделяли социал-демократические позиции Русской ассоциации, но постепенно их взгляды изменились. В 1924 г. Николай Туликов был библиотекарем русской ячейки ипсвичского отдела Коммунистической партии Австралии, но к 1930-м гг. семья уже участвовала в разных областях общественной жизни в Ипсвиче.
Устин Гловацкий был тесно связан с лейбористами и профсоюзным движением и всегда голосовал за лейбористов. Его семье это казалось довольно странным, потому что у него на стене висела фотография царской семьи. И в то же время он голосовал за лейбористов. «Моя мать вбивала нам в голову, что лейбористы — это те же коммунисты, она всегда голосовала за либералов. И каждый раз перед выборами мы, трое детей, должны были сидеть под грушей в саду, пока родители спорили», — вспоминает его дочь. Павел Кирвалидзе был еще одним убежденным приверженцем лейбористов. Застряв в России после революции, он чудом вырвался из застенков ЧК в 1924 г. и, добравшись до Австралии, работал докером в штате Квинсленд. Так как он активно участвовал в работе Маккайского отделения лейбористской партии, то, когда у него возникли проблемы при натурализации, в его поддержку выступили члены парламента и профсоюзные лидеры.
Свидетельства того, что русские становились австралийцами, можно найти в самых неожиданных местах. В 1918 г. капрал Николай Лагутин проявил храбрость и мужество в боях за Лихон, за что и был награжден военной медалью, а в 1939 г. он значится уже президентом клуба рыболовов Уоверлей в Сиднее. Женившись в Англии, он работал в Сиднее кондуктором трамвая и, согласно полицейскому отчету, «не являлся членом какого-либо иностранного клуба и не поддерживал связей с иностранцами». Подобным же образом, когда Питер Стерлецкий подал документы на натурализацию вскоре после возвращения с фронта, полицейский сообщал: «Заявитель не известен русским в Брисбене, поскольку он не общается с ними». Он добавлял, что Стерлецкий не зарегистрировался в полиции как иностранец потому, что «другие ветераны ему сказали, что, раз он фронтовик, ему не надо регистрироваться». Очевидно, уже в то время боевые товарищи, а не русская община были его семьей. После войны, как и многие его земляки, он работал на строительстве железных дорог в Квинсленде и сумел вписаться в австралийскую жизнь. От его дочери исследователь Елена Говор узнала, что в 1929 г. он получил почетную должность мирового судьи — обычное дело для австралийцев, но крайне редкий случай среди иммигрантов тех лет. Джон Беппер на войне был ранен в обе руки и, окончив курсы маляров и декораторов в Англии, вернулся в Австралию с женой-англичанкой. В 1932 г. он написал песню «Наш Сиднейский мост» — гимн австралийским труженикам.
Русские анзаки, ежедневно общаясь с окружающими их австралийцами, по крупицам нарабатывали тот невидимый слой доверия и уважения, который постепенно изменял общественное мнение и делал австралийцев более терпимыми к русским, равно как и к другим иммигрантам. Но, как и на войне, часто требовались годы, чтобы уважение и любовь к чужаку завоевали их сердца. Годы страданий.
Участок земли, на котором когда-то располагалась ферма Егоровых в Пламптоне, под Сиднеем, теперь официально называется «Заповедником Александра Егорова», но его дети помнят дни, когда «жители Пламптона останавливались у его участка и с любопытством наблюдали, что делает там этот иностранец». Нашли они и донос на отца, написанный одним из соседей. Дочь Иосифа Рудецкого десятки лет спустя все еще помнит: «Когда мы шли в школу в Дэлби, дети бросали в нас камнями и, поджидая нас после школы, кричали: «Убирайтесь домой в Россию, в красную Россию! Вы нам в этой стране не нужны, это — наша страна».
Глава 5
Быт и нравы русской эмиграции в 1920–1940 гг.
Русская эмиграция в Австралии после революции и Гражданской войны в России по своему количеству и составу была молодой и немногочисленной, если ее сравнить с другими центрами эмиграции: Парижем, Харбином, Белградом, Прагой. И, следовательно, достижения русских эмигрантов в Австралии в 1920–1930-х гг. не могут сравниваться с достижениями эмигрантов, проживавших в этих главных центрах российского рассеяния. Кроме того, положение дел усугублялось тем, что Австралия в 1920-х гг. была малоразвитым государством по сравнению с другими, в которых жили русские эмигранты, как в культурном, так и в экономическом смысле. В те времена Австралия только осваивалась. Здесь русским эмигрантам, даже самым культурным и образованным, приходилось приниматься за самую тяжелую физическую работу, чтобы хоть как-нибудь устроить свою жизнь и обеспечить свою семью. Нужно также принимать во внимание, что в 1920-е гг. весь мир переживал экономический кризис, депрессию, при которой найти работу, даже самую низкооплачиваемую, представлялось весьма затруднительным.