Русская фантастика 2013_[сборник]
Шрифт:
Ох, тошно… Последний раз было Виталию так тошно в Новочеркасске. Он выписался из госпиталя в тот день, когда пришла новость о том, что император отрекся. Город пестрел синими фуражками и багровыми рябиновыми гроздями, хныкал мелким дождем. Виталий шагал по Троицкой площади и недоумевал: как же так, почему мир в одночасье перевернулся…
Что за чертовщина? Он ведь не был ни разу в Новочеркасске. Витька помотал головой. С чего бы ему, красному комиссару, о государе императоре переживать? Ему белых рубить полагается, рубить этих гадов, вражин этих, иуд…
На ум пришла Катенька, черноглазая
Да что же это?! Какой ротмистр, какая еще Катенька?.. Витька знать ее не знал. Но вот же — вспомнил. Память как вода. Как вода, в два стакана разлитая. И весь он, Витька, как разлитый на два стакана.
Вспомнился Суворовский проспект, с его лепными фасадами, стычка с матросами… Узкий двор, где брат бежал навстречу. Глаза чужие, злые, холодные. Выхватил наган… Трехлинейку же! Трехлинейку он вскинул, выстрелил, но Сулеев вперед успел. Брат повалился, и Сулеев бросился к нему, рядом упал, на колени. И видел уже, чувствовал, как жизнь из того вытекала. Как в песок — уходила половина Сулеева, и ничем было ее не задержать, не поймать. Как вода — вливалось в Него что-то иное, новое и притом знакомое…
— Не умирай, — умолял Витька. Или Виталий. Нет, Витька же! Виталий! Витька!
Пленный схватился за голову. Он не знал. Не помнил, кто он такой. Его благородие штабс-капитан Сулеев или красный комиссар товарищ Виктор. Или… или оба.
Погребной люк внезапно распахнулся.
— Где он? — узнал пленный голос ротного Семки Михеева, затем по полу зашарил фонарный луч, уперся в лицо.
— С ума посходили?! — загремел Семка. — Комиссара решили шлепнуть?
Михеев, бранясь, спрыгнул вниз.
— Витюха! — радостно забасил он. — Живой! Вовремя я успел.
Сулеев вскинулся с лавки навстречу и медленно опустился обратно. Кто же он? Витька или Виталий? Неважно, понял он вдруг. Неважно кто. Кто бы он ни был, он — злодей, братоубийца, Каин.
— Витюха, да ты чего скуксился? — басил Семка.
Витька поднялся. Медленно, чеканя слова, выдохнул незваному спасителю в лицо:
— Я — штабс-капитан Второго Конного полка Добровольческой армии Виталий Сулеев. Понял, ты, быдло?!
Виктор Колюжняк
ЕЧКО-БРЕЧКО
— …Говорят, что умирать страшно только в первый раз, — шепчет хмурый дед, хватая меня за руку и преданно заглядывая в глаза. — Брешут скоты.
Вежливо отмахнувшись от очередного сумасшедшего на моем жизненном пути, продолжаю идти дальше. Протискиваюсь сквозь толпу, поднимаюсь на эскалаторе, пытаюсь вспомнить цель своего путешествия.
Что-то брезжит на периферии сознания. Что-то очень простое и очевидное, но мне не удается это ухватить. Это как с правилами русского языка. Они все просты и понятны, но я до сих пор путаюсь в «не» и «ни» и много еще в чем.
«Вспоминай, — говорю я себе, пытаясь успокоиться. — Начни с простого: откуда ты пришел?»
«От Алинки, — отвечаю. — Сидел и рассматривал
«Ну это ты молодец, что вспомнил», — продолжаю разговор сам с собой и постепенно успокаиваюсь. Человек, который столько подробностей оставил в памяти, просто не может быть сумасшедшим.
«Еще какой молодец, — подтверждаю. — А потом мне позвонили, и я поехал».
«Кто позвонил?»
И все. Тишина в ответ.
А ведь важный звонок был, на сто процентов уверен. Какой-нибудь вопрос жизни и смерти, не иначе.
Чьей?
— Брешут скоты, — повторяет дед, возникший из ниоткуда. Оставшись позади, он умудрился оказаться впереди меня и теперь, ухмыляясь, стоит и ждет, когда я поднимусь.
А когда доезжаю, толкает меня, смеется тонким противным голосом и разве что не пританцовывает, пока я лечу сквозь расступающихся людей…
…пан Вроцлав сошел с ума на пятьдесят пятом году жизни. Долгое время ходил, изнывал от безделья, смотрел на детей и внуков, а потом двинулся умом.
Сразу и без вариантов.
— Ечко-бречко! — сказал он родным, подхватил посох, пару краюх хлеба и вышел из дома, чтобы больше никогда не вернуться.
Справедливости ради, остановить его никто не пытался. Пан Вроцлав имел нрав хмурый, руку твердую, а мышление косное, потому родные только вздохнули спокойно. Решили — пускай проваливается на все четыре стороны или какие еще, если найдет. С сумасшедшего спрос небольшой, а то, что мог — дом, да небольшой участок земли, — он уже и так отдал.
Ечко-бречко, пан Вроцлав! Ечко-бречко!
Поговаривали, что недалеко он ушел. Разбойникам приглянулась добротная одежда, которую хмурый пан отдавать просто так не хотел. Вот и убили, но, как выяснилось, не совсем. Ночью из оврага близ Гданьска выбрался бородатый, сердитый и совершенно голый пан Вроцлав. Поднял руку, потряс ею в порыве гнева, словно грозил самому небу или еще кому.
Сплюнул, пробурчал свое любимое — «Ечко-бречко…» — и пошел дальше.
Но мало ли что поговаривали.
«…какой бред», — успел подумать я, прежде чем удариться головой о пол.
В следующую секунду я открыл глаза и увидел родную комнату и родной же диван, с которого умудрился свалиться и теперь возлежал на полу, запутавшись в одеяле.
«Это что получается? — поинтересовался я у рациональной части своего сознания. — Вот такой вот дурацкий сон случился? Сначала сумасшедший дед, а потом сумасшедший пан? К чему, кстати, снятся психи и не заразно ли это, особенно через сон?»