Русская фантастика 2013_[сборник]
Шрифт:
— Точно вы сказали про вошь, — невесело хмыкнул Полянский.
— У вас личные счеты, штабе? — негромко спросил Елагин.
— У меня личные счеты, — отчеканил Виталий. — К пропивающему Россию быдлу.
Войско генерала Корнилова выступило из Ростова в феврале и до последних дней двигалось к Екатеринодару. А потом грянула новость — город уже занят красными, и придется поворачивать на юг. Теперь они ползут к Кубани, тяжко, медленно, будто каждый волочет с собой камень, и имя этому камню…
Красные налетели внезапно. Ордой, лавиной, пахнущей железом, кровью, немытым телом, орущей, стреляющей,
Витька очнулся от холода — колотило так, что зуб на зуб не попадал. Голова гудела, а больше вроде ничего — больно не было. «Подымайся, чего разлегся, как фон-барон», — сказал Витька сам себе и, оглядываясь, встал.
Кругом были мертвые. Мутный свет, не то утренний, не то сумерки вечерние, заснеженная равнина и мертвые. В офицерских шинелях, в тулупах, в кожанках, уже припорошенные белым. Витька сглотнул и помотал головой, отгоняя жуть. Атака была, сообразил он и вспомнил скачку до одури, перекошенные офицерские морды, сабельный звон. Контузило, значит.
Витька сунул было руку в карман и обнаружил, что кармана на месте нет. И кожанки нет, вместо нее на плечах у Витьки задубевшая, почти деревянная шинель. Мать Местная, что за… В двух шагах, раскинув руки, с колотой раной на груди лежал навзничь бритоголовый дюжий красноармеец. Витька опустился на колени, стянул с того кожанку, матерясь, напялил на себя. Проморожена кожанка была еще пуще шинели, зато не белогвардейское тряпье.
До ближайшей станицы, Ольгинской, получилось часов семь ходу. А там Витьке повезло — в станице квартировал полк седьмой красногвардейской дивизии, его полк. И еще больше повезло, когда здоровяк-ротный Семка Михеев, дружок еще с Петрограда, облапил с криком:
— Сулеев! Живой! А мы тебя уж списали. Эй, братцы, глядите, комиссар вернулся! Где ж ты был, Витюха?
— Не помню… — тряхнул головой Витька. — В атаке контузило, ничего сейчас не помню, только как офицерье рубил.
И снова покатились вперед боевые деньки, покатились навстречу белой армии красные отряды. Все вокруг были свои, и все было правильно, и Витька легко встроился в привычный порядок, забыв о контузии — на войне контузии дело обычное.
Пленного взяли под Ново-Дмитровской, после жаркого боя, в котором полегла едва не четверть полка. Взяли — громко сказано, мальчишка отстал от своих, брел и крутил головой на тонкой цыплячьей шее. Он даже застрелиться не сообразил, обычно офицерье
— Это кто у нас такой? — поинтересовался Семка-ротный. — Витюха, ты допроси его по-грамотному.
Пленный же вытаращился на Витьку, будто у того рога выросли.
— Штабе… Откуда вы здесь?..
— Какой я тебе штабе, выродок ты белогвардейский? — спокойно, почти ласково спросил Витька.
— Штабс-капитан Сулеев, — как само собой разумеющееся ответил парнишка.
На допросе он ничего толкового не сказал, и Семка под конец бросил брезгливо:
— Даже стрелять жалко.
— А белая сволочь нашего брата жалеет?! — вскинулся Витька и в ответ на молчание ротного продолжил: — Не жалеет. И нам нечего. Под корень их всех. Галактионов! Васин!
На пороге штабной избы выросли фигуры бойцов.
— В расход!
— Витюха, ты мне вот что скажи… — задумчиво проговорил Семка Михеев, когда пленного вытолкали за дверь. — Как атака была, видал я у белых одного офицера. В упор видал — вот как тебя сейчас. На саблях с ним схлестнулись, а потом развело нас. Так вот — вылитый ты с лица. А теперь этот фамилию твою назвал. Откуда ему знать ее?
Витька сел за стол, уложил подбородок на кулаки и глянул на Семку хмуро.
— Брат у меня был. Похожий один в один, близнец.
— Почему был? Убили?
— Долгая история, — Витька крякнул, сплюнул на неметеный дощатый пол. — Мы с детства неразлей-вода были. Куда он, туда и я. Нас и назвали похоже. Меня — Виктором, его — Виталием.
Витька замолчал, уперся взглядом в столешницу.
— И чего? — помог ротный.
— В германскую дело было, в начале еще. Отступали мы сильно, на флангах уже немчура, окружением дело пахло. И вот оставил полковник наш взвод — прикрывать. До вечера продержаться приказал. Выкосило всех, вдвоем мы с Виталькой остались. Но продержались, как велено было — до вечера за пулеметом. А как вернулись, полковник целовал обоих. Герои, дескать. Орден, мол, каждому, и офицерский чин.
— Ну а дальше, дальше чего?
— А дальше и орден был, Святой Анны, и бумага на офицерство пришла. Да вот какое дело — одному только. Может, в штабах попутали, может, еще что. Вот тут пути наши и разошлись.
— Как же так? — ахнул ротный.
— Да так. Тиф меня свалил тогда. Не помню ни черта, как было. С тех пор один раз его только и видал, в Петрограде, юнкерами он, гнида, командовал. Столкнулись, можно сказать, лицом к лицу, на Суворовском. Шмальнул в меня братишка мой, вражина белогвардейская. В упор из трехлинейки шмальнул, так-то вот.
Скачка бешеная была, горячая, в лоб добровольческому конному эскадрону несла она за собой Витьку. Он чувствовал, что почти летит, орал на скаку. Не долетел — грудью нарвался на пулю. Запрокинулся, завалился с коня, головой грянулся оземь. И мир померк.
Над головой было бело, и стоял вокруг монотонный полушум-полушепот. Виталий хотел заговорить, спросить все, но из пересохшего рта высыпалось только:
— Где?..
На лоб легла прохладная рука.
— Тише, голубчик. Вы в госпитале. Это станица Петровская.