Русская литература в Германии. Восприятие русской литературы в художественном творчестве и литературной критике немецкоязычных писателей с XVIII века до настоящего времени

Книга «Русская литература в Германии», над которой я работал с 2009 по 2015 год, представляет собой первый в научной литературе систематический обзор более чем двухвековой истории восприятия русской литературы в творчестве немецких поэтов и писателей, философов и критиков. Свою задачу я видел в научном обосновании того факта, что произведения русских авторов имели для развития литературы стран немецкого языка не меньшее значение, чем опыт других национальных литератур – английской или французской, итальянской или испанской. Наряду с новыми главами в книгу включены и мои прежние научные работы на тему литературной рецепции, создававшиеся на протяжении нескольких десятилетий. Вышедшая в 2015 году в издательстве Мецлера в Штутгарте, книга была благосклонно воспринята читателями и высоко оценена критикой – резонанс, который позволил мне согласиться на русское издание. Я благодарен прежде всего Гёте-Институту в Москве, щедрая финансовая поддержка которого дала возможность перевести и издать книгу. То же касается и московского издательства «Языки славянской культуры», включившего книгу в свою программу. Я также благодарен Дирку Кемперу за помощь и организационную поддержку. Но прежде всего я благодарю своих друзей Наталию Бакши и Алексея Жеребина, за то что они взяли на себя сложную и долгую работу

по переводу книги. Читая русский текст, я был поражен и счастлив тем, что они смогли перевести мою книгу с большим знанием дела и чуткостью, компетентно и в то же время стилистически элегантно.

Юрген Леман

«Я чувствую, что русские вещи – это лучшие имена и образы для моих чувств и откровений. И что с их помощью – когда я пойму их лучше, основательнее – я смогу выразить все то, что рвется во мне к ясности и звучанию». Рильке написал эти слова в письме Елене Ворониной 28 мая 1899 года, находясь под впечатлением от своей первой поездки в Россию. Перед нами одно из многочисленных свидетельств почти пожизненного интереса Рильке к русскому искусству и литературе, свидетельство духовного родства, связавшего его с «русскими вещами» и наложившего печать на его творчество, в особенности раннее. Наряду с этим приведенные слова Рильке – одно из множества аналогичных высказываний немецких поэтов, критиков и философов – показывают, насколько интенсивными, глубокими и многосторонними отношениями были связаны между собой культуры России и Германии. Они выразительно подтверждают тот факт, что восприятие русской поэзии имело для развития немецкой литературы не меньшее значение, чем творческая рецепция античности или произведений английских, французских, итальянских и испанских писателей.

Этот союз, для обеих литератур столь плодотворный и результативный, зарождается – если отвлечься от первых контактов, зафиксированных путешественниками, из которых многие представляли себе Россию как страну варваров и необразованных крестьян, – в начале XVIII века с появлением переводов и литературной критики, укрепляется в первой трети века XIX благодаря многочисленным и разнообразным формам творческой рецепции и сохраняет свое значение до сегодняшнего дня. Во многих случаях соответствующие тексты дают примеры поразительно тесного родства и глубокого взаимного интереса, свидетельствуя о стремлении и способности их авторов к конструктивному диалогу в области литературной критики и эссеистики. Историко-литературное значение этого диалога подтверждается активным участием в нем выдающихся писателей обеих стран, таких как Василий Жуковский, Иван Тургенев, Борис Пастернак, Андрей Белый, Сергей Третьяков с русской стороны, и таких, как Райнер Мария Рильке, Томас Манн, Бертольд Брехт, Стефан Цвейг, Генрих Бёлль, Пауль Целан и Хайнер Мюллер с немецкой стороны. С особой выразительностью свидетельствуют об этом случаи личных контактов между русскими и немецкими писателями: встречи Тургенева с представителями немецкого «поэтического реализма», переписка Рильке с Мариной Цветаевой, сотрудничество Бертольда Брехта с Сергеем Третьяковым, беседы Михаила Шолохова с писателями из ГДР, такими как Анна Зегерс или Эрих Нейч.

Особое значение этих контактов проявляется в том, что творческое усвоение произведений русской литературы нередко стимулировало смену художественных парадигм в истории литературы Германии. Это наблюдается и на уровне литературных эпох, и на уровне истории жанров, и по отношению к творчеству отдельных авторов. Так, невозможно представить себе становление реалистической и позднереалистической прозы в литературе стран немецкого языка, не принимая во внимание воздействия русского реализма. Такие разные авторы, как Теодор Фонтане, Мария фон Эбнер-Эшенбах и Леопольд фон Захер-Мазох, учатся у Ивана Тургенева, Герхарт Гауптман и молодой Томас Манн – у Льва Толстого и Федора Достоевского. На рубеже XIX–XX веков Толстой и Достоевский способствуют эпохальному сдвигу в истории литературы и культуры: именно благодаря им социокультурная проблематика, выдвинутая французским и немецким натурализмом, приобретает религиозно-философскую глубину и находит себе художественное оправдание. Так же и переход немецкоязычных авторов (Петер Альтенберг, Герман Бар, Артур Шницлер, Альфред Дёблин и др.) от натурализма к импрессионизму и экспрессионизму совершается в контексте русской литературы, под впечатлением от произведений Толстого и Достоевского, Всеволода Гаршина, Антона Чехова. Когда немецкие писатели, от Томаса Манна и Германа Гессе до Анны Зегерс и Кристы Вольф, решают для себя проблему личности как субъекта художественного творчества, когда они размышляют о границах авторской субъективности, ключевым автором, к которому они обращаются в своих исканиях, является Достоевский. Русская литература нередко входит в круг внимания немецких писателей именно в переломные моменты их творческой биографии: для Рильке русская поэзия и живопись становится на рубеже ХХ века ключом к новому пониманию поэтического образа; Томас Манн ищет у Достоевского ответы на мировоззренческие вопросы, мучавшие его в годы Первой мировой войны («Размышления аполитичного»); Бертольд Брехт создает концепцию «эпического театра» на основе длительного изучения театральных экспериментов Сергея Третьякова и теоретических трудов Константина Станиславского; Пауль Целан, мучительно переживший скандальное «дело Голля», открывает новые пути развития лирической поэзии, опираясь на опыт Осипа Мандельштама, почти отождествляя себя с его поэтической личностью; молодые поэты из ГДР – Райнер и Сара Кирш, Карл Микель, Эльке Эрб и другие представители «Саксонской школы» – находят свой поэтический голос в процессе интенсивного освоения традиции русского символизма, акмеизма и футуризма, в том числе благодаря переводческой практике; драматурги Фолькер Браун и Хайнер Мюллер раскрывают тему кризиса и крушения «реального социализма» с опорой на произведения Чехова, Федора Гладкова и Александра Блока.

В высшей степени плодотворным явилось обращение к русской литературе в жанре эссе. Целый ряд значительных произведений этого жанра, созданных такими немецкими писателями, как Томас Манн, Стефан Цвейг, Георг Лукач, Вальтер Беньямин, а позднее Генрих Бёлль и Кристоф Мекель, посвящены русским. Доминируют две тенденции: с одной стороны, идеологическая и культурно-политическая апроприация, перекодировка (Томас Манн, Георг Лукач), с другой – тяга к фикционализации, к созданию литературных биографий, включающих элемент художественного вымысла (Стефан Цвейг, Генрих Бёлль, Кристоф Мекель). Эти примеры с особой очевидностью показывают, что творческая рецепция включает в себя не только усвоение новых тем, мотивов и художественных приемов, но и теоретическую переоценку личности и творчества русских писателей, вследствие которой возникают новые эстетические концепции, воплощенные в литературных текстах. Такой результат дает, например, соотнесенность в творчестве Германа Гессе его статей, посвященных Достоевскому, и романа «Степной волк», в творчестве Кристы Вольф – связь между ее интерпретацией Достоевского в книге «Чтение и письмо. Вера в земную жизнь» и ее концепции «субъективной аутентичности» в романе «Раздумья о Кристе Т.».

Следует отметить, наконец, и большое культурно-историческое значение эссеистики на русские темы, поскольку рецепция русских писателей входит

нередко в контекст мировоззренческих концепций, подвергаясь, с одной стороны, их влиянию, а с другой – трансформируя и развивая сами эти идейные концепции. Первый пример рецепции такого рода относится к середине XIX века, к переводческой деятельности Вильгельма Вольфсона, в чьих переводах явственно дает о себе знать «дух эпохи Гёте»; продолжением этой практики становится эстетизация славянофильства у Рильке, Томаса Манна и ряда других авторов; доминировать подобный подход начинает в период чрезвычайно интенсивного и разнообразного идеологического осмысления творчества Толстого и Достоевского, то есть в конце XIX и в первой трети ХХ века, а кульминации он достигает в процессе многопланового и противоречивого восприятия русской литературы в контексте диалектического и исторического материализма в ХХ веке – у общественных деятелей (Роза Люксембург) и философов (Георг Лукач), но также и у поэтов (Бертольд Брехт, Анна Зегерс, Сара Кирш и др.).

Рецепция такого рода особенно показательна, когда речь идет о некоторых вариантах трансформации литературных текстов, обеспечивающих их социополитическую актуальность в культуре переходных эпох, – тема, вызывающая подчеркнутое внимание современной культурологии (см. напр., работы Яна и Алейды Асман). Вопреки традиции XIX века с ее пониманием истории литературы как формы создания культурной идентичности народа и нации, история рецепции призвана маркировать прежде всего разрывы и переломные моменты в гомогенном и последовательном на первый взгляд развитии национальной культуры. Ее задача – высветить связь между степенью интенсивности и характером восприятия иностранной литературы и фазами кризисов и эстетической дезориентации в литературе принимающей. Рост влияния русских писателей, прежде всего Толстого и Достоевского, наблюдается именно в те кризисные периоды немецкой истории, когда возникала потребность в новых ценностях, когда рождались новые религиозные и философские дискурсы. Страстная заинтересованность, с которой воспринималась русская литература в 1900-е годы, воодушевление, с которым не только писатели, но и философы, социологи, теологи, психологи набрасывались на сочинения Достоевского, выявляют степень той духовной опустошенности и интеллектуального застоя, который испытывала Германия эпохи Вильгельма II. Вместе с тем именно в такие периоды подлинно диалогические и творчески продуктивные формы рецепции чаще всего подменяются безоглядным присвоением и инструментализацией иностранных текстов, невыносимо огрубленными, неуважительными, равнодушными к их эстетическим достоинствам интерпретациями. В особенности это относится к немецкой рецепции Достоевского в первой трети ХХ века. Стремление поставить чужой опыт на службу собственным интересам, обрести новые духовные ориентиры с опорой на русскую литературу, наблюдается в самых различных областях социальной жизни, проявляется в самых различных идеологических формах. Таковы, например, известные попытки критики культуры с крайне консервативных позиций (Меллер ван ден Брук, Освальд Шпенглер, Томас Манн) в «конце века» и после проигранной Первой мировой войны; таковы усилия заново создать идеологическую платформу для строительства социалистических общественных отношений после Второй мировой войны в ГДР (о том, что поиски такой платформы велись и в западногерманской философии, свидетельствует биография Достоевского, написанная в те годы Рейнгардом Лаутсом). Аналогичные попытки предпринимались и в области естествознания; так, психоанализ приобрел свои характерные черты благодаря размышлениям Фрейда над Достоевским.

Связи и отношения, возникающие из этой рецепции, отличаются большой сложностью, пути установления контактов запутаны и труднообозримы. История русско-германских отношений знает примеры громадного взаимного обогащения, но также и множество тяжелых недоразумений, глубокое взаимное непонимание. Нередко именно случаи наиболее интенсивной рецепции были обусловлены предрассудками и искажениями фактов и смыслов, отмечены острым противоречием между увлеченностью и страхом, воображаемой близостью и реальной чуждостью. Желанное преодоление дистанции между литературами России и Германии оборачивалось тогда ее невольным возрастанием, а любовь к «другому» – горьким сознанием ее неосуществимости. Особенно наглядным примером может служить в этом отношении рецепция русской литературы у Томаса Манна. Встречаются ситуации, когда контакты устанавливаются при посредстве других литератур, например французской, как свидетельствует об этом история восприятия Тургенева, Толстого, Достоевского. Имеют место случаи, когда увлечение русской литературой приводит к диалогу между самими немецкоязычными авторами; так, благодаря обращению к Достоевскому вступают в контакт между собой Бёлль и Зегерс, а общий интерес к русскому акмеизму способствует встрече Ингеборг Бахман и Пауля Целана.

Средства и формы рецепции характеризуются большим разнообразием: это и переводы, филологически точные, как и вольные, поэтические, близкие к подражанию, это и структурообразующие интертекстуальные отношения (например, в новеллистике Марии фон Эбнер-Эшенбах или в «Волоколамском шоссе I–V» Хайнера Мюллера), и лирические тексты с посвящениями (напр., многочисленные стихотворения поэтов из ГДР посвящены Есенину или Маяковскому), и разнообразные варианты использования тем и мотивов, ведущих свое происхождение из русской литературы (напр., в романе Франца Кафки «Процесс» или в драме Томаса Бернхарда «Охотничье общество»). Как мы могли убедиться, чрезвычайно важной формой рецепции являются литературно-критические эссе и статьи. Многие из них, как, например, работа Вальтера Беньямина о Лескове, имеют большое теоретическое значение, другие, как например, очерки Стефана Цвейга и Германа Гессе о Достоевском, обнаруживают как высокое эстетическое качество, так и глубину историко-философского содержания.

При всем тематическом и интенциональном многообразии русско-немецких литературных отношений в них различимы определенные константы, главные линии восприятия. В центре внимания находится ограниченный круг авторов: Федор Михайлович Достоевский (1821–1881), Лев Николаевич Толстой (1828–1910), Николай Васильевич Гоголь (1809–1852), Александр Сергеевич Пушкин (1799– 1837), Михаил Юрьевич Лермонтов (1814–1841), Иван Александрович Гончаров (1812–1891), Иван Сергеевич Тургенев (1818–1983), Антон Павлович Чехов (1860–1904), Максим Горький (1868–1936), Борис Пастернак (1890–1960), Осип Мандельштам (1891–1938), Александр Солженицын (1918–2008). Нередко личность автора вызывает больший интерес, чем его произведения. Во все периоды рецепции наблюдается склонность к восприятию русской литературы в первую очередь как источника сведений социально-политического и культурно-исторического характера при недостаточном внимании к художественной стороне воспринимаемых произведений. При этом на первый план выходит порой тенденция к подтверждению или обоснованию уже существующих, сложившихся в немецкой культуре образов России и русских (литература как отражение «русской души», «азиатского анимализма» и т. п.), к использованию таких «образов чужого» в качестве аргументов, способствующих созданию тех или иных мифологических и идеологических конструкций. В первую очередь это относится к творчеству Достоевского. Инструментализаций такого рода не избегают и большие писатели, иногда использующие один и тот же материал в прямо противоположных целях. Так, в памфлете «Размышления аполитичного», написанном в годы Первой мировой войны, Т. Манн обращается к произведениям Достоевского для того, чтобы легитимировать свою идею «консервативной революции», а десятилетием позже он же в эссе «Гёте и Толстой» эту идею пересматривает и вновь использует для этого тексты Толстого.