Русская литература в оценках, суждениях, спорах: хрестоматия литературно-критических текстов

Есин Андрей Борисович

Кто близ небес, тот не сражен земным.

Когда я сомневаюсь, есть ли что-нибудь, кроме здешней жизни, мне стоит вспомнить Лермонтова, чтобы убедиться, что есть. Иначе в жизни и в творчестве его все непонятно – почему, зачем, куда, откуда, главное – куда?

<…>

Примечания

¹ См. выше, раздел «Творчество А.С. Пушкина».

² Мережковский цитирует начало стихотворения А. С. Пушкина «Стансы».

³ Эмпирический – вызванный обстоятельствами реальной жизни; метафизический – здесь: философский, стоящий выше действительности.

⁴ Цитата из Евангелия, в котором соответствующее место звучит так: «Посему говорю вам: всякий грех и хула простятся человекам, а хула на Духа не простится человекам» (Матф., гл. 12, ст. 31).

⁵ Цитата из стихотворения Лермонтова «Пророк».

⁶ Имеется

в виду исследование Вл. Соловьева «Лермонтова.

⁷ Цитата из поэмы Лермонтова «Демон».

⁸ Цитата из стихотворения Лермонтова «1831-го июня 11 дня».

Драма А.Н. Островского «Гроза»

Из всех произведений Островского пьеса «Гроза» вызвала наибольший резонанс в обществе и наиболее острую полемику в критике. Это объяснялось как характером самой драмы (острота конфликта, его трагический исход, сильный и оригинальный образ главной героини), так и эпохой, в которую была написана пьеса, – за два года до отмены крепостного права и связанных с ней реформ в социально-политической жизни России. Это была эпоха общественного подъема, расцвета свободолюбивых идей и возросшего сопротивления «темному царству» во всех его проявлениях, в том числе и в семейно-бытовой области.

С этой точки зрения подошел к драме Н.А. Добролюбов, давший наиболее полный и подробный ее анализ. В главной героине, Катерине Кабановой, он увидел отрадное явление, предвещающее близкий конец царства самодуров. Акцентируя силу характера Катерины, он подчеркивал то обстоятельство, что если даже женщина, то есть самый забитый и бесправный элемент общества отваживается на протест, то «темному царству» приходят «последние времена». Заглавие статьи Добролюбова как нельзя лучше выражает ее основной пафос.

Наиболее последовательным оппонентом Добролюбова стал Д.И. Писарев. В своей статье он не только не согласился с Добролюбовым в оценке образа Катерины, но полностью развенчал его, сделав акцент на слабостях героини и заключив, что все ее поведение, в том числе и самоубийство, есть не что иное, как «глупость и нелепость». Однако надо учесть, что Писарев выступил со своим разбором уже после 1861 года и после появления таких произведений, как «Отцы и дети» Тургенева и «Что делать?» Чернышевского. В сопоставлении с героями этих романов – Базаровым, Лопуховым, Кирсановым, Рахметовым, Верой Павловной и др., в которых Писарев нашел свой идеал революционера-демократа, – Катерина Островского, конечно, очень проигрывала.

Полемична по отношению к Добролюбову и статья А.А. Григорьева– одного из ведущих русских критиков середины XIX в., стоявшего на позициях «чистого искусства» и последовательно выступавшего против социологического подхода к литературе. В противовес мнению Добролюбова Григорьев утверждает, что в творчестве Островского и, в частности, в пьесе «Гроза» главное – не обличение социального строя, а воплощение «русской народности».

Крупный русский писатель И.А. Гончаров дал полностью положительный отзыв о пьесе, точно и кратко охарактеризовав ее основные достоинства. М. М. Достоевский, брат великого русского писателя Ф.М. Достоевского, подробно разобрал характер Катерины во всей его противоречивости и, глубоко сочувствуя героине, сделал вывод о том, что это характер истинно русский, 77, И. Мельников-Печорский писатель-народник, в своем отзыве о характере «Грозы» приближается к позиции Добролюбова, считая важнейшим в этой пьесе мотив протеста против самодурства. В этой статье следует обратить внимание на подробный разбор характеров Феклуши и Кулигина и смысла их противопоставления.

Н.А. Добролюбов Луч света в темном царстве

<…> Читатели «Современника» помнят, может быть, что мы поставили Островского очень высоко, находя, что он очень полно и многосторонне умел изобразить существенные стороны и требования русской жизни¹. Другие авторы брали частные явления, временные, внешние требования общества и изображали их с большим или меньшим успехом, как, например, требование правосудия, веротерпимости, здравой администрации, уничтожения откупов, отменения крепостного права и пр. Иные авторы брали более внутреннюю сторону жизни, но ограничивались очень тесным кругом и подмечали такие явления, которые далеко не имели общенародного значения. Таково, например, изображение в бесчисленном множестве повестей людей, ставших по развитию выше окружающей их среды, но лишенных энергии, воли и погибающих в бездействии. Повести эти имели значение, потому что ясно выражали собою негодность среды, мешающей хорошей деятельности, и хотя смутно сознаваемое требование энергического применения на деле начал, признаваемых нами за истину в теории. Смотря по различию талантов, и повести этого рода имели больше или меньше значения; но все они заключали в себе тот недостаток, что попадали лишь в небольшую (сравнительно) часть общества и не имели почти никакого отношения к большинству. Не говоря о массе народа, даже в средних слоях нашего общества мы видим гораздо больше людей, которым еще нужно приобретение и уяснение правильных понятий, нежели таких, которые с приобретенными идеями не знают, куда деваться. Поэтому значение указанных повестей и романов остается весьма специальным и чувствуется более для кружка известного сорта, нежели для большинства. Нельзя не сознаться, что дело Островского гораздо плодотворнее: он захватил такие общие стремления и потребности, которыми проникнуто все русское общество, которых голос слышится во всех явлениях нашей жизни, которых удовлетворение составляет

необходимое условие нашего дальнейшего развития. <…> Современные стремления русской жизни в самых обширных размерах находят свое выражение в Островском, как комике, с отрицательной стороны. Рисуя нам в яркой картине ложные отношения со всеми их последствиями, он чрез то самое служит отголоском стремлений, требующих лучшего устройства. Произвол с одной стороны и недостаток сознания прав своей личности с другой – вот основания, на которых держится все безобразие взаимных отношений, развиваемых в большей части комедий Островского; требования права, законности, уважения к человеку – вот что слышится каждому внимательному читателю из глубины этого безобразия. Что же, разве вы станете отрицать обширное значение этих требований в русской жизни? Разве вы не сознаетесь, что подобный фон комедий соответствует состоянию русского общества более, нежели какого бы то ни было другого в Европе? Возьмите историю, вспомните свою жизнь, оглянитесь вокруг себя – вы везде найдете оправдание наших слов. Не место здесь пускаться нам в исторические изыскания; довольно заметить, что наша история до новейших времен не способствовала у нас развитию чувства законности <…> не создавала прочных гарантий для личности и давала обширное поле произволу. Такого рода историческое развитие, разумеется, имело следствием упадок нравственности общественной: уважение к собственному достоинству потерялось, вера в право, а следовательно, и сознание долга– ослабли, произвол попирал право, под произвол подтачивалась хитрость. Некоторые писатели, лишенные чутья нормальных потребностей и сбитые с толку искусственными комбинациями, признавая эти несомненные факты, хотели их узаконить, прославить как норму жизни, а не как искажение естественных стремлений, произведенное неблагоприятным историческим развитием. <…> Но Островский, как человек с сильным талантом и, следовательно, с чутьем истины_? с инстинктивною наклонностью к естественным, здравым требованиям, не мог поддаться искушению, и произвол, даже самый широкий, всегда выходил у него, сообразно действительности, произволом тяжелым, безобразным, беззаконным – и в сущности пьесы всегда слышался протест против него. Он умел почувствовать, что такое значит подобная широта натуры, и заклеймил, ошельмовал ее несколькими типами и названием самодурства.

Но не он сочинил эти типы, так точно как не он выдумал и слово «самодур». То и другое взял он в самой жизни. Ясно, что жизнь, давшая материалы для таких комических положений, в каких ставятся часто самодуры Островского, жизнь, давшая им и приличное название, не поглощена уже вся их влиянием, а заключает в себе задатки более разумного, законного, правильного порядка дел. И действительно, после каждой пьесы Островского каждый чувствует внутри себя это сознание и, оглядываясь кругом себя, замечает то же в других. Следя пристальнее за этой мыслью, всматриваясь в нее дольше и глубже, замечаешь, что это стремление к новому, более естественному устройству отношений заключает в себе сущность всего, что мы называем прогрессом, составляет прямую задачу нашего развития, поглощает всю работу новых поколений. Куда вы ни оглянетесь, везде вы видите пробуждение личности, предъявление ею своих законных прав, протест против насилия и произвола, большею частию еще робкий, неопределенный, готовый спрятаться, но все-таки уже дающий заметить свое существование.

<…> У Островского <…> вы находите не только нравственную, но и житейскую, экономическую сторону вопроса, а в этом-то и сущность дела, У него вы ясно видите, как самодурство опирается на толстой мошне, которую называют «божиим благословением», и как безответность людей перед ним определяется материальною от него зависимостью. Мало того, вы видите, как эта материальная сторона во всех житейских отношениях господствует над отвлеченною и как люди, лишенные материального обеспечения, мало ценят отвлеченные права и даже теряют ясное сознание о них. В самом деле – сытый человек может рассуждать хладнокровно и умно, следует ли ему есть такое-то кушанье; но голодный рвется к пище, где ни завидит ее и какова бы она ни была. Это явление, повторяющееся во всех сферах общественной жизни, хорошо замечено и понято Островским, и его пьесы яснее всяких рассуждений показывают внимательному читателю, как система бесправия и грубого, мелочного эгоизма, водворенная самодурством, прививается и к тем самым, которые от него страдают; как они, если мало-мальски сохраняют в себе остатки энергии, стараются употребить ее на приобретение возможности жить самостоятельно и уже не разбирают при этом ни средств, ни прав. Мы слишком подробно развивали эту тему в прежних статьях наших, чтобы опять к ней возвращаться; притом же мы, припомнивши стороны таланта Островского, которые повторились в «Грозе», как и в прежних его произведениях, должны все-таки сделать коротенький обзор самой пьесы и показать, как мы ее понимаем.

<…>

Уже и в прежних пьесах Островского мы замечали, что это не комедии интриг и не комедии характеров собственно, а нечто новое, чему мы дали бы название «пьес жизни», если бы это не было слишком обширно и потому не совсем определенно. Мы хотим сказать, что у него на первом плане является всегда общая, не зависящая ни от кого из действующих лиц, обстановка жизни. Он не карает ни злодея, ни жертву; оба они жалки вам, нередко оба смешны, но не на них непосредственно обращается чувство, возбуждаемое в вас пьесою. Вы видите, что их положение господствует над ними, и вы вините их только в том, что они не выказывают достаточно энергии для того, чтобы выйти из этого положения. Сами самодуры, против которых естественно должно возмущаться ваше чувство, по внимательном рассмотрении оказываются более достойны сожаления, нежели вашей злости: они и добродетельны и даже умны по-своему, в пределах, предписанных им рутиною и поддерживаемых их положением; но положение это таково, что в нем невозможно полное, здоровое человеческое развитие. <…>