Русская повседневная культура. Обычаи и нравы с древности до начала Нового времени
Шрифт:
Иван III сидел на троне, окруженный боярами. Не доходя нескольких шагов, Фиораванти остановился для приветствия. Иван пожаловал гостя к руке и, ласково улыбнувшись, добавил: «Поешь нынче со мною хлеба-соли, муроль!»
Итальянца поразило обилие кушаний. Подавали множество разнообразных блюд, мясных и рыбных, горячих и холодных, солений и сладких. Обносили разными винами. А мед стоял на каждом столе в огромных тазах с ковшами, чтобы гости сами его черпали, сколько захотят.
Только к вечеру закончился обед. Сытые и хмельные, с трудом добрались гости до своих возков, стоявших довольно далеко — близко ко дворцу подъезжать не разрешалось.
При Иване III кремлевская Соборная площадь приобрела современный торжественно-праздничный
На Руси с X века существовала повинность, именовавшаяся «повоз», по которой население было обязано обеспечивать княжеских гонцов лошадьми и повозками.
В XIII веке на Руси по ямам (поселения вдоль почтового тракта через каждые 20–30 верст) были созданы дворы для оперативной смены курьерских лошадей. Самих курьеров, гнавших подводы и кибитки от яма к яму, прозвали ямщиками или, еще точнее, ямскими охотниками — потому что становились ими охотно, без принуждения. Но одной «охоты» было мало — принимали на государеву службу людей надежных, грамотных. Избранник целовал крест на том, что будет служить верой и правдой, а односельчане письменно ручались, что он человек хороший и, стало быть, для серьезного дела годен. Требования к почтарям были высокими: «чтоб люди добрые, не пьяницы и животом прожиточны».
Занятие ямщиков называлось ямской гоньбой. Иностранцев удивляло, что скрипучие подводы мчались по ухабистым дорогам проворнее европейских почтовых экипажей. Выносливых лошадок погоняли кнутами столь же выносливые и расторопные мужики в ярких зипунах, с сигнальными рожками. Зипуны были дорогими, они переходили по наследству от отца к сыну вместе с традицией носить окладистые бороды и привычкой пренебрегать сигнальными медными рожками, которые входили в снаряжение. Но почтари по старинному московскому обычаю предпочитали давать знать о своем приближении лихим посвистом, а рожком брезговали, считая его «заморской бесовщиной». Завидев вдали очередной ям, мужики оглушительно свистели в два пальца, призывая сменщиков. Они объясняли пассажиру, что так будет слышнее да и кони под свист скорее мчатся. И выносливые лошадки действительно прибавляли шагу.
Ямская гоньба не стихала до конца XIX века, хотя сами ямские дворы в 1782 году были переименованы в почтовые станции. Не только почетной была государева служба, но и опасной, а дисциплина строгой. Путников подстерегали зной и стужа, разбойники и лютые звери. За опоздание били батогами, сажали в острог. Рассказы о «романтике» ямщицкой жизни не менее увлекательны, чем иные детективные романы. А вот песни и романсы, затрагивающие эту профессию, переполнены грустью.
Окончательно привел в порядок почтово-ямское дело Иван III. И это у него вышло так хорошо, что спустя 20 лет после его смерти ведомство работало с удивительной точностью и скоростью. Австрийский посланник Сигизмунд Герберштейн писал: «С помощью великокняжеской почты я доехал от Новгорода до Москвы за 72 часа, а один из моих служителей даже за 52 часа, что достойно восхищения — нигде в Европе не найти такой скорости». И это неудивительно — нигде в Европе к тому времени почта не была государственной. Почтовые кареты знаменитого на Западе немецкого общества «Турн и Таксис» тащились как черепахи, к тому же немцы ломили за каждое письмо неслыханные деньги. А в Москве к 1550 году в Кремле существовало уже специальное госучреждение — Ямская изба, управлявшая почтовыми делами. И ямщики поголовно подчинялись только ей. Мало того, каждый ямщик, где бы он ни работал, принимал присягу только в Москве. Очень скоро изба была переименована в Ямской приказ, то есть в министерство. А с Московским государством шутки были плохи уже тогда — ленивого ямщика за опоздание могли и посечь.
Шаг к международному сообщению был сделан стараниями главы Посольского приказа Афанасия Ордина-Нащокина, который 18 мая 1665 года заключил договор с голландцем Ван Сведеном об организации регулярной почты с зарубежными государствами. За услуги голландцу полагалось «на всякие расходы 500 рублёв да соболей на 500 рублёв в год». Сумма немаленькая, но Сведен пожадничал, стал промышлять контрабандой и через три года попался. Его преемник, датчанин Марселиус, тоже жадничал, но в меру и дело свое знал. При нем письмо из Москвы в Вильно шло всего восемь суток. А вот Андрей Виниус, первый московский почтмейстер, умудрился в 1675 году так развернуть почтовое дело, что установил регулярное сообщение с Китаем.
Примерно в то же время в нашем языке появилось само слово «почта», и перевозчиков писем стали называть почтарями. Афанасий Ордин-Нащокин ввел для них специальную форму — зеленый суконный кафтан с красным двуглавым орлом на левом и почтовым рожком на правом рукаве. За утерю госкорреспонденции можно было схлопотать дыбу и плаху, за частное письмо — батоги.
При Петре I почтарей перевели из Кремля и разместили в усадьбе барона Петра Шафирова, назначенного генерал-почт-директором. Шафиров «прибавил собою цены на отвоз и привоз писем», но при нем было сделано и немало хорошего. Именно при бароне были установлены нормативы доставки писем из Москвы в Воронеж — 48 часов, в Тулу — 36, в Новгород — 52. Немало способствовало скорости истинно русское изобретение тех лет — тройка, которое компенсировало ужасное качество наших дорог.
Почти весь XVIII век Московский почтамт мотало по всему городу, пока наконец в августе 1792 года для его нужд не купили землю «в приходе церкви Гавриила Архангела, что на Чистом пруде». С тех пор он так и находится на этом самом месте.
В XIV–XV веках на Руси господствовали три течения философско-богословской мысли: традиционное православие, исихазм (православный аскетизм, выходящий за рамки традиции) и слабые ростки рационализма (ереси).
При этом необходимо отметить, что общественные идеи, связанные с осмыслением места человека в мире и обществе, а также политические теории укладывались на Руси в это время почти целиком в рамки религиозного мировоззрения.
О ересях следует сказать особо. Они были одним из наиболее ярких проявлений умственной жизни Средневековья повсюду в Европе, и Русь не стала исключением. Еретики не удовлетворялись религиозными учениями. Они пытались объяснить окружающий мир, исходя из научных знаний своего времени, занимались математикой, астрономией, изучали древние языки. Умеренная часть движения ограничивала борьбу правом на известное свободомыслие в литературе и науке, более радикальная доходила до отрицания основных богословских догматов.
В 70-е годы XIV века в среде горожан и низшего духовенства возникла новгородско-псковская ересь стригольников (название связано, видимо, с обрядом пострижения в священнослужители), критиковавших церковь как по проблемам догматики (оспаривали Божественное происхождение таинств священства, крещения и пр.), так и по организационным вопросам (отвергали церковную иерархию и монастырское землевладение, выступали за «дешевую церковь» и за предоставление мирянам права проповеди). Это идейное движение было жестоко подавлено, но отголоски его еще долго давали о себе знать, пока не слились с новым движением в конце XV века — «ересью жидовствующих». (Происхождение названия до сих пор удовлетворительно не объяснено. По мнению одних, оно связано с тем, что ересь занес из Литвы ученый еврей Схария, другие связывают название с тем, что в своей полемике с Церковью еретики обращались к Ветхому Завету.)