Русская пятерка. История о шпионаже, побегах, взятках и смелости
Шрифт:
Я чувствовал себя паршиво.
Пару недель спустя я был на борту «Нордвест эйрлайнс» и летел в Бостон. Там я пересел на «KLM» и через Копенгаген отправился в Хельсинки, чтобы передать важную информацию двум молодым и перспективным советским хоккеистам.
После той встречи с Лайтсом я не находил себе места днем и не спал по ночам, с трудом удерживаясь от соблазна согласиться. Передо мной стояла дилемма. С этической точки зрения принять подобное предложение от команды, игру которой я освещал, было самоубийством. Я целиком и полностью был предан своей газете, которая доверила мне должность спортивного корреспондента и щедро платила за максимально точные и честные
Меня могли уволить. Но, несмотря на карьерный риск, я спорил сам с собой, пытаясь оправдать свой сердечный порыв. В нашем городе выходили две отличные ежедневные газеты, и я делал все возможное для того, чтобы опередить конкурентов. К тому же историю Холодной войны нельзя представить без корреспондентов ведущих западных новостных агентств, которых периодически использовали для обмена информацией между тайными агентами Советского Союза и США.
Более того, об американских журналистах, которые, зачастую сами того не зная, с сороковых годов играли роль курьеров, вербовщиков, информаторов и дезинформаторов, были написаны книги. В 1977-м журнал «Роллинг Стоун» опубликовал сногсшибательную статью обладателя Пулитцеровской премии Карла Бернштейна под названием «ЦРУ и СМИ», в которой он рассказывал о том, что журналисты «Нью-Йорк Таймс», CBS и «Тайм» особо ценились разведкой США.
«Репортеры помогали обрабатывать и вербовать иностранцев в качестве агентов, получали и оценивали информацию, а также предоставляли ложные сведения представителям иностранных правительств, – писал Бернштейн. – Многие подписывали соглашение о сохранении тайны, обещая никогда не разглашать информацию о своих отношениях с Агентством. Кто-то заключал трудовой договор, а кто-то становился оперативным сотрудником резидентуры, пользуясь при этом небывалым уважением».
Мой случай и рядом не стоял со всем этим. Но я все равно терзался сомнениями. Посоветовался с единственным человеком в своей жизни, кому мог доверять как себе, – со своей женой Джо Энн, которая четырнадцать лет проработала в администрации «Детройт Ньюс». Супруга поняла мои мучения и сказала, что поддержит меня в любом случае.
Я полагал, что мне стоит посоветоваться также с редакторами «Детройт Фри Пресс» – им тоже можно было доверять. Но я и так примерно представлял, что они скажут: в Хельсинки меня могут направить только по заданию газеты. А история о двух игроках, которых еще не скоро увидят в Детройте – если вообще увидят, – не окупится.
Однако что-то неумолимо тянуло меня принять это предложение, ухватиться за возможность, отправиться на задание. Когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что в то время я еще находился в окопе Холодной войны. Помню встречу в Квебеке с потрясающими хоккеистами сборной СССР в рамках Рандеву-87 – их двухматчевой серии против сборной звезд НХЛ. У всех русских было одно и то же выражение лица – сдержанное, без эмоций. Точно как у советских солдат, которых я видел на КПП «Чекпойнт-Чарли» у Берлинской стены в середине семидесятых. Я подумал: быть может, мне стоит помочь паре молодых хоккеистов, жизнь которых – совсем не сахар.
И я принял самое смелое решение за всю журналистскую карьеру. Решение, которое шло вразрез с моими этическими принципами. Все пятнадцать лет, что я потом преподавал на журфаке, я умолял своих студентов никогда так не поступать. Никогда не сближаться с источником информации до такой степени, чтобы это поставило под сомнение все написанное тобой, если бы об этом узнали читатели и редакторы.
Несмотря на то что тогда лишь несколько человек были в курсе этой истории – Лайтс, я, владелец клуба Майк Илич, моя жена, – у меня не было сомнений, что данная тема рано или поздно станет достоянием общественности
Спустя пару дней после того обеда я позвонил Лайтсу в офис и сказал, что готов ехать в Хельсинки, чтобы попробовать установить контакт с Сергеем Федоровым и Владимиром Константиновым. Он удивился, но очень обрадовался. Я сразу заявил, что соглашаюсь лишь при ряде условий. Каким бы щедрым и баснословным ни было финансовое предложение его клуба, я не возьму ни цента. Также я наотрез отказываюсь от того, чтобы «Ред Уингз» возмещали мне затраты на поездку. Перелет оплачу бонусными милями, которых у меня накопилась уйма. Все остальное обойдется в пару сотен долларов, и я расцениваю это как инвестицию в будущее.
Но самое главное, о чем я заявил Лайтсу: когда эти игроки доберутся до США, первыми об этом узнают читатели моей газеты. Кроме того, мне нужны гарантии того, что свои первые интервью в Детройте они дадут мне. Лайтс предложил мне эксклюзивные права на создание книги, в которой хоккеисты расскажут о своем побеге, что меня порадовало. Но мне казалось, что нельзя заставлять его давать слово, которое по независящим от него причинам он может не сдержать.
– По рукам! – воскликнул Лайтс.
Теперь начиналось самое сложное. Уже в Бостоне, ожидая вылета из аэропорта Логан, я достал потрепанный англо-русский словарь и начал писать.
«Dorogoi Sergei…» – начал я наброски письма.
Это был медленный и трудоемкий процесс. В словарь пришлось заглядывать гораздо чаще, чем думалось поначалу. Раньше я свободно говорил по-русски, целый год учил этот язык в калифорнийском городке Монтерей – по шесть часов в день, пять дней в неделю – в лингвистическом институте при Министерстве обороны США. В то время как большинство призывников – таких же ребят, как я, – отправили во Вьетнам. Это было за восемнадцать лет до нашей истории. Потом я провел три года на ультрасовременной шпионской станции, расположенной на горе в лесу Западного Берлина, подслушивая советские радиопередачи и собирая информацию для Агентства национальной безопасности, но теперь оказалось, что мои языковые навыки серьезно заржавели. Однако я был уверен, что смогу передать Сергею и Владимиру важное послание от «Ред Уингз».
«Добро пожаловать в Детройт, – продолжал писать я. – Это удивительно хороший промышленный город в США, где люди обожают хоккей и свою команду «Ред Уингз». Это клуб НХЛ, где выступал легендарный Горди Хоу и играет звездный Стив Айзерман. Именно эта команда выбрала вас на драфте новичков в Монреале…»
В письме я кратко рассказал о «Крыльях» – о том, что после многолетних неудач их дела пошли в гору под руководством Жака Демера. Пояснил: клуб заинтересован в том, чтобы помочь ребятам выбраться из СССР и продолжить карьеру в НХЛ. Заметил, что у «Ред Уингз» уже был опыт вызволения игроков из-за железного занавеса. Рассказал историю смелого побега Петра Климы из Чехословакии в 1985 году, в котором «Крылья» приняли прямое участие.
Также я указал важную информацию, которая – в этом Лайтс был уверен – привлечет внимание хоккеистов: «Ред Уингз» были готовы платить им по 250 тысяч долларов за сезон. Столько зарабатывали тогда в НХЛ ведущие игроки. Более того, пока они выступают за «Детройт», клуб будет перечислять их семьям в Россию еще по 25 тысяч долларов в год, что в те времена для советской семьи было запредельной суммой.
На эти письма у меня ушел почти весь семичасовой перелет до Копенгагена. Я прибыл в Данию перед полуднем. После небольшого ожидания в аэропорту пересел на другой рейс – до Хельсинки было еще полтора часа лету. Около четырех вечера по местному времени я прибыл в столицу Финляндии, на берег Балтийского моря.