Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905 — 1917

Пайпс Ричард

Это было 2 марта в час ночи. Николай удалился в свой спальный вагон, но всю ночь не мог заснуть, мучимый сомнениями, приведут ли к желаемому результату его уступки, и беспокоясь о семье: «А мысли и чувства все время там! — записал он в дневнике. — Как бедной Алике должно быть тягостно одной переживать все эти события!» В 5.15 он все еще не спал¹¹³. Рузский связался с Родзянко по аппарату Хьюза в 3.30. Их разговор, длившийся четыре часа, возымел решающее действие на принятие Николаем решения об отречении, ибо именно из этого разговора Рузский, а через него и другие генералы высшего командования узнали, сколь отчаянное положение сложилось в Петрограде, и поняли, что манифест, дарующий Думе право назначить кабинет министров, пришел слишком поздно¹¹⁴.

И они, в свою очередь, стали добиваться от царя отречения.

Рузский сообщил Родзянко, что царь согласился на создание кабинета, назначаемого законодательными органами и ответственного перед ними. Родзянко ответил: «Очевидно, что его величество и Вы не отдаете себе отчета, что здесь происходит. Настала одна из страшнейших революций, побороть которую будет не так-то легко… Войска окончательно деморализованы, не только не слушаются, но убивают своих офицеров. Ненависть к государыне императрице дошла до крайних пределов… Считаю нужным Вас осведомить, что то, что предполагается Вами, уже недостаточно, и династический вопрос поставлен ребром». На просьбу Рузского объясниться Родзянко ответил, что «везде войска становятся на сторону Думы и народа, и грозные требования отречения в пользу сына при регентстве Михаила Александровича становятся определенным требованием». [В действительности «народ» вовсе не требовал на трон царевича при регентстве: так хотелось думать части думских политиков.]. Он порекомендовал прекратить присылку в Петроград частей с фронта, «так как они действовать против народа не будут».

Пока Рузский беседовал по прямому проводу с Родзянко, запись их разговора передавалась телеграфом Алексееву. Алексеев был потрясен тем, что ему пришлось прочесть. В девять часов утра 2 марта он связался с Псковом, прося немедленно разбудить царя («Все этикеты должны быть отброшены») и показать ему запись разговора Рузского с Родзянко — на карту поставлена судьба не только царя, но и всей династии, и самой России¹¹⁵. Генерал на другом конце связи ответил, что царь только недавно заснул и что через час назначен доклад Рузского.

Алексеев и другие генералы Ставки теперь решили, что выбора не осталось: Николаю следует последовать совету Родзянко и отречься¹¹⁶. Но Алексеев достаточно хорошо знал Николая, понимал, что он пойдет на это только под давлением со стороны военных, и поэтому взялся сообщить текст разговора Рузского с Родзянко главнокомандующим фронтов и флотов. Он сопроводил сообщение собственной рекомендацией об отречении царя в пользу царевича Алексея и вел. кн. Михаила Александровича, с тем чтобы предотвратить развал армии, сделать возможным продолжение войны и спасти независимость России и судьбу династии. Он просил всех принявших его послание сообщить свое мнение непосредственно в Псков, а копию направить ему¹¹⁷.

Рузский пришел с докладом к царю в 10.45 и вручил запись переговоров с Родзянко. Николай прочел их молча. Затем отошел к окну вагона и стоял там неподвижно, глядя на открывающийся пейзаж. Обернувшись, он сказал, что обдумает предложение Родзянко, но добавил: «Я опасаюсь, что народ этого не поймет: мне не простят старообрядцы, что я изменил своей клятве в день священного коронования; меня обвинят казаки, что я бросил фронт»¹¹⁸. Он еще раз напомнил: «его убеждение твердо, что он рожден для несчастия, что он приносит несчастье России; сказал, что он ясно сознавал вчера уже вечером, что никакой манифест не поможет. «Если надо, чтобы я отошел в сторону для блага России, я готов на это»»¹¹⁹.

В этот момент Рузскому вручили телеграмму, которую Алексеев разослал главнокомандующим с просьбой высказать мнение по поводу его предложения об отречении. Рузский прочел эту телеграмму царю вслух¹²⁰.

Приблизительно к двум часам дня в Псков стали поступать ответы военачальников на телеграмму Алексеева. Вел. кн. Николай Николаевич «коленопреклоненно» молил государя отказаться от короны, чтобы спасти Россию и династию. Командующие Западным фронтом генерал А.Е.Эверт и

Юго-Западным фронтом генерал А.А.Брусилов тоже высказались за отречение. Генерал В.В.Сахаров, командующий Румынским фронтом, полагая Временное правительство «разбойной кучкой людей», тем не менее тоже не видел пути избежать отречения. [Отречение Николая II / Под ред. П.Е.Щеголева. Л., 1927. С. 203–205. Адмирал А.И.Непенин, командующий Балтийским фронтом, тоже присоединился к голосам за отречение. Его телеграмма пришла позже. Сам он был убит матросами два дня спустя (см.: Easily N.de. Diplomat of Imperial Russia, 1903–1917: Memoirs. Stanford, Calif., 1973. P. 121; РЛ. 1922. № 3. C. 143–144). От адмирала Колчака, командующего Черноморским флотом, ответа не последовало.].

Между двумя и тремя часами дня Рузский вновь пошел к царю в сопровождении генералов Ю.Н.Данилова и С.С.Савича, взяв с собой телеграммы от вел. кн. Николая Николаевича и командующих фронтами¹²¹. Внимательно просмотрев их, царь попросил генералов откровенно высказаться. Они горячо заговорили, что и по их мнению у царя не остается иного выбора. Помолчав, Николай перекрестился и сказал, что готов к этому. Генералы тоже перекрестились. Николай удалился и появился вновь через четверть часа (3.05) с двумя сообщениями, написанными от руки на телеграфных бланках и адресованными — Родзянке одно, другое — Алексееву.

Первое гласило: «Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына, с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия, при регентстве брата моего, великого князя Михаила Александровича»¹²².

Телеграмма Алексееву была по существу такой же, за исключением того, что в ней не упоминалось о регентстве¹²³.

Николай попросил в Ставке составить манифест об отречении. Алексеев поручил эту работу Базили. Основываясь на Своде законов, Базили составил текст, который в 7.40 был передан в Псков царю на подпись¹²⁴.

Все говорит о том, что Николай II отрекся из патриотических соображений, желая избавить Россию от позорного поражения и спасти ее армию от разложения. Окончательным доводом, заставившим его пойти на этот шаг, было единодушное мнение командующих фронтами, в особенности телеграмма вел. кн. Николая Николаевича. [Мартынов. Царская армия. С. 159. Впоследствии, вернувшись в Царское Село, Николай показал графу Бенкендорфу телеграммы от командующих фронтами в объяснение принятого им решения (см.: Benckendorff Р.К. Last Days at Tsarskoe Selo. Lnd., 1927. P. 44–45).]. Не менее знаменателен факт, что Николай обсуждал возможность отречения не с Думой и ее Временным правительством, а с генералом Алексеевым, как бы подчеркивая, что отрекается перед армией и по ее просьбе. Если бы царь в первую очередь заботился о сохранении трона, он мог бы скоропалительно заключить мир с немцами и бросить войска с фронта на усмирение бунта в Петрограде и Москве. Он предпочел отказаться от короны ради спасения фронта.

Хотя все это время царь не терял самообладания, отречение явилось для него большой жертвой, и вовсе не потому, что ему были дороги сама власть или ее внешний блеск — первое он считал тяжким бременем, второе — скучной показухой, — но потому, что этим актом, по его мнению, он нарушал клятву, данную перед Богом и страной¹²⁵.

Однако на этом его испытания не кончились. В тот самый момент, когда государь император подписывал акт об отречении, в Петрограде два представителя Временного правительства, Шульгин и Гучков, сели в специальный поезд, следующий в Псков. Они везли их собственный вариант манифеста об отречении, надеясь добиться от царя того, что он — о чем знать они еще не могли — уже сделал. Эту миссию им поручило Временное правительство, пришедшее этой ночью к решению, что для успешной деятельности ему необходимо отречение старой власти. Новое правительство надеялось, что, действуя стремительно, оно сможет представить народу нового царя, в лице цесаревича Алексея, прежде, чем Совет объявит установление в России республиканского строя.