Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками 1918 — 1924

Пайпс Ричард

* * *

Ленин жаждал битвы — политические сражения были его истинным призванием. Но для этого ему требовался достойный противник. Дважды потерпев тяжкое поражение — сначала неудачи с экспортом революции, а затем провал при построении социалистической экономики в своем отечестве, — он обратил боевой пыл на борьбу с вымышленными врагами. И жертвы, которые он избрал, не были повинны в том, что они совершили что-либо противозаконное или хотя бы намеревались совершить: просто самим своим существованием они угрожали революционной законности.

Главными объектами его гнева стали духовенство и социалисты.

Кронштадт, Тамбов, а также требования демократических перемен, идущие из недр самой Коммунистической партии (см. ниже: гл. 9), внушили Ленину мысль, что эсеры и меньшевики не дремлют, используя экономический кризис для подрыва режима. Он не мог признаться даже самому себе, что у людей могут быть веские причины для недовольства его властью: обнаруживая образ мыслей, приличествующий скорее служащему царского департамента

полиции, он усматривал в любой смуте плоды деятельности вражеских агитаторов. В действительности эсеры и меньшевики вполне приспособились к ленинскому диктаторству, позволявшему им делать то же, что и при царизме: ворчать и критиковать, не неся ответственности. Они тысячами вступали в Коммунистическую партию. В октябре 1920 г. ЦК эсеров запретил вести вооруженную борьбу против советской власти. Но согласно большевистской логике: чего желает человек «субъективно» и кем он является «объективно» — совсем не одно и то же. Как говорил Дзержинский арестованному эсеру: «Субъективно вы революционер, каких побольше бы, но объективно вы служите контрреволюции». [Jansen M.A Show Trial under Lenin. The Hague, 1982. По этому принципу, «объективно», разумеется, Ленин в 1917–1918 гг. был германским агентом.]. По словам другого чекиста, Петерса, несущественно, поднимали или нет социалисты оружие против Советской России — все равно они должны быть уничтожены¹⁴⁰. Пока шла гражданская война, эсеров и меньшевиков терпели, поскольку они помогали большевикам в борьбе с белыми. Преследования их начались, как только военная угроза отпала. Пристальное наблюдение, сопровождавшееся арестами, началось в 1920-м и усилилось в 1921 году. 1 июня 1920 г. ЧК распространила по своим отделам на местах циркуляр, в котором указывалось, как обращаться с эсерами и меньшевиками, и немало места отводилось сионистам. Циркуляр предписывал «обращать сугубое внимание на разлагающую деятельность меньшевиков, работающих в профсоюзах, в кооперации, и в особенности среди печатников; тщательно собирая обвинительный материал, привлекать их к ответственности, не как меньшевиков, а как спекулянтов и подстрекателей к забастовкам и т. д.». Что касается сионистов, то органы безопасности должны были собирать сведения о всех известных сторонниках этого движения и следить за ними, запрещать устраивать собрания и разгонять незаконные, читать их корреспонденцию, не давать разрешения на передвижение по железной дороге и «постепенно под разными предлогами занимать их помещения, мотивируя это необходимостью для военных и других учреждений»¹⁴¹.

Но преследования и аресты социалистов не решали вопроса до тех пор, пока их идеи находили сочувствие у определенной части населения: Ленину нужно было дискредитировать их, представив как предателей, и в то же время продемонстрировать, что критика его режима и слева, и справа равносильна контрреволюции. Говоря словами Зиновьева: «Всякая критика партийной линии, хотя бы так называемая «левая», является ныне объективно меньшевистской критикой»¹⁴². Чтобы расставить все точки над i, Ленин провел первые в Советской России показательные суды.

В качестве жертв он избрал эсеров, а не меньшевиков, поскольку первые пользовались почти всеобщей симпатией среди крестьянства. Аресты членов партии ср. начались во время Тамбовского восстания: к середине 1921 г. тысячи их, включая членов ЦК, сидели в тюрьмах.

Затем, летом 1922 г., начались судебные процессы¹⁴³. Решение предать эсеров суду Верховного революционного трибунала при ВЦИК было принято 28 декабря 1921 г. по рекомендации Дзержинского¹⁴⁴, но осуществление постановления отложили на полгода, чтобы дать чекистам возможность подготовить необходимые свидетельства. Главной уликой предстала книга Г.Семенова-Васильева, бывшего эсеровского боевика, ставшего осведомителем ЧК, опубликованная в Берлине в 1922 г.¹⁴⁵. Как во всякой удачной фальсификации, в ней сплелись правда и ложь. Семенов, имевший отношение к покушению на жизнь Ленина, совершенному Фанни Каплан в августе 1918 г., приводит некоторые любопытные подробности этого акта, но при этом коварно приплетает к нему лидеров эсеров. Впоследствии он предстал перед судом одновременно и как обвиняемый, и как главный свидетель обвинения. 20 февраля 1922 г., за неделю до объявления процесса над эсерами, Ленин направил сердитое письмо наркому юстиции, сетуя на его нерасторопность в борьбе с политическими и экономическими преступлениями. Репрессии против меньшевиков и эсеров должны были быть усилены с помощью ревтрибуналов и нарсудов. Он подчеркивал: требуются «постановки ряда образцовых (по быстроте и силе репрессии; по разъяснению народным массам, через суд и через печать, значения их) процессов в Москве, Питере, Харькове и нескольких других важнейших центрах; воздействие на нарсудей и членов ревтрибуналов через партию в смысле улучшения деятельности судов и усиления репрессии; — все это должно вестись систематично, упорно, настойчиво, с обязательной отчетностью»¹⁴⁶.

Троцкий поддержал предложение Ленина и в письме в Политбюро призвал провести суд, который имел бы характер «законченного политического произведения»¹⁴⁷. Как и в случае с духовенством, последовавшее действо более напоминало театр агитпропа, чем трибунал: тщательно подобраны исполнители и заранее распределены роли, придуманы свидетельства, для оправдания суровости правосудия создана соответствующая атмосфера непримиримости, сами приговоры предопределены партийными органами, а «массам» отведена роль публики в уличном балагане. Самые элементарные процедурные формальности отброшены, подсудимые

обвинялись в преступлениях, которые на то время, когда они якобы совершались, не квалифицировались как таковые, ибо кодекс, по которому их судили, был утвержден всего лишь за неделю до процесса, когда все подследственные уже находились в тюрьмах.

Оповещение президиума ГПУ о том, что лидеры так называемых правых эсеров предстанут перед Верховным революционным трибуналом по обвинению в контрреволюционной деятельности, включая терроризм и вооруженные операции против советского правительства, сделанное 28 февраля¹⁴⁸, вызвало волнение среди социалистов на Западе, где у эсеров было много друзей. Как будет показано ниже, как раз в это время Москва была заинтересована в создании «единого фронта» с европейскими социалистами. Чтобы успокоить их, Радек на совместной конференции Социалистического и Коммунистического интернационалов в Берлине в апреле 1922 г. заверил, что обвиняемые смогут пригласить своих защитников и что высшая мера к ним не будет применяться. Ленин был взбешен таким соглашательством («Мы заплатили слишком дорого» называлась его статья на эту тему) [Этот документ, опущенный в предыдущих изданиях ленинских работ, был впервые опубликован в 1964 г. в полном собрании сочинений (Т. 44. С. 396–400). Ленин запрещал всякое публичное упоминание о его содержании, потому что «глупо открывать врагу нашу стратегию» (там же. С. 399)] и обещанием не применять смертной казни. Он, однако, разрешил подсудимым эсерам воспользоваться помощью независимых защитников из-за рубежа, прекрасно понимая, что всегда можно будет устроить так, что те все равно будут не в состоянии исполнять свои обязанности.

Список действующих лиц был тщательно продуман. Обвиняемых — всего 34 человека — разделили на две группы: 24 несомненных и неисправимых, так сказать, «закоренелых преступника», среди них 12 членов ЦК эсеров во главе с Абрамом Гоцем и Дмитрием Донским. Другую категорию составляли второстепенные персонажи — подсудимые, изъявившие готовность сотрудничать со следствием, и их роль заключалась в даче показаний в пользу обвинения, признаниях и раскаянии в «преступлениях», в обмен на что им обещали оправдательный приговор. Целью этого представления было убедить рядовых эсеров порвать все связи со своей партией ¹⁴⁹.

Роль главного обвинителя поручили Н.В.Крыленко, который был известен как сторонник осуждения невиновных в качестве меры убеждения населения¹⁵⁰. Суд над эсерами явился для него хорошей школой для предстоящих сталинских показательных процессов 30-х годов, где он выступал как прокурор республики. Сейчас в ходе судебного разбирательства ему помогали Луначарский и историк М.Н.Покровский. Председательствующим был Г.Л.Пятаков, член ЦК РКП(б). Защищали обвиняемых три бригады, одна из которых, состоявшая из четырех социалистов, приехала из-за рубежа: ее глава, бельгиец Эмиль Вандервельде, был председателем Международного бюро Второго Интернационала и бывшим министром юстиции Бельгии. На железнодорожных станциях по пути в Москву местное население в порыве «праведного негодования» осыпало их проклятиями и угрозами расправы, а в Москве их ждала хорошо организованная толпа с криками «Долой предателей рабочего класса!». Дзержинский дал указание своим сотрудникам начать планомерную «кампанию» по дискредитации Вандервельде, сделав достоянием гласности его привычку делать маникюр и носить башмаки на шнуровке¹⁵¹. Вторую бригаду защитников назначили сами устроители спектакля: в нее входили Бухарин и М.П.Томский, оба члены Политбюро. Им отводилась роль просить суд о предоставлении подсудимым, которые искренне раскаялись в содеянном, возможности «морально реабилитироваться».

В ходе предварительного следствия, длившегося три месяца, Крыленко удалось обработать многих свидетелей. Пытки в прямом смысле к ним не применялись, но следователи знали много иных способов воздействия и принуждения. Члены ЦК эсеровской партии не сломились: наоборот, по примеру политических процессов 70-х годов прошлого века они надеялись использовать суд как трибуну для обличения власти. В ходе процесса они держались с большим достоинством — эсеров всегда отличала не столько политическая мудрость, сколько отчаянный героизм.

Заседания суда открылись 8 июня 1922 г., через месяц после окончания московского суда над духовенством и за четыре дня до начала сходного антицерковного процесса в Петрограде. Всем подсудимым предъявлялось обвинение в ведении вооруженной борьбы против Советского государства, в организации Тамбовского восстания, а также в актах саботажа и терроризма и, в частности, в организации покушения на жизнь Ленина, исполнителем которого была Фанни Каплан. На заседания трибунала, проходившие в Колонном зале здания бывшего московского Дворянского собрания, публика допускалась только по билетам, которые выдавались, за редким исключением, лишь благонадежным партийным активистам. В ходе слушаний публика вела себя как в настоящем агиттеатре: аплодировала обвинению и освистывала подсудимых и их адвокатов. Зарубежные защитники выразили протест против некоторых характерных особенностей судебного разбирательства: что все заседатели являлись членами Коммунистической партии, что многих свидетелей лишили возможности представить суду свои показания, что на суд не допустили большинство пришедших друзей подсудимых. Эти и другие возражения были отклонены на том основании, что советский суд не обязан соблюдать «буржуазные» правила. На восьмой день заседаний, после того как Радек взял назад свое обещание о неприменении смертного приговора и после отклонения судом дополнительных естественных требований иностранных защитников, включая право иметь собственного стенографиста, четверо из них объявили, что покидают эту «пародию на правосудие». Один из них впоследствии писал о процессе: «С человеческими жизнями обходились так, словно это был товар»¹⁵².