Русская рулетка
Шрифт:
Чекист отнял от лица руку, в свою очередь также усмехнулся:
— Тебе, Костюрин, я вижу, не всё нравится в советской власти.
— А тебе, Крестов, всё нравится?
Крестов резко дёрнул головой и, сжав зубы, с сипеньем выдавил сквозь них воздух.
— Ты, Костюрин, играй, но не заигрывайся, — наконец произнёс он. — Понял?
— Понял, чем дятел дятла донял.
— Давай, Костюрин, иди, — сникая на глазах, проговорил Крестов. — Устал я, — повесил голову и добавил тихо, совершенно бесцветно: — Мне ещё сегодня работать и работать… Вечер весь, всю ночь, до следующего утра. Понял ты хоть это, а?
Шведов ходил по знакомым петроградским улицам, и ему казалось, что видит он их впервые. Всё знакомое было незнакомым: он не узнавал ни Лиговку, ни стрелку Васильевского острова, ни монументального Исаакия, ни Невского проспекта с Казанским собором — всё стало для него чужим, неведомым, словно бы никогда и не виденным, вот ведь как. Что-то со Шведовым произошло, что-то сдвинулось у него внутри…
Провал в окне на границе не был случайным, это Шведов понимал хорошо, — идти им надо было, конечно же, проверенным путём, через старую дыру… Но нет, Герману захотелось иметь собственный вариант, запасной. Вот он и заимел — лежит теперь в лесу, носом воздух чертит, подошвы сапог сушит. И уже никогда с той сырой лесной поляны не поднимется. Впрочем, его давно уже увезли оттуда.
Квартиры, в которых Шведов скрывался, пока находился в Петрограде, было три. Ни в одну из них без проверки идти было нельзя…
Он подошёл к одному из «своих» домов, поспешно нырнул во двор, расположенный на противоположной стороне улицы, забрался под дерево с низкими висячими ветками и стал наблюдать за окнами квартиры, в которой прожил последние две недели перед Финляндией. Лицо и руки его не замедлили облепить мелкие синеватые мухи, Шведов поморщился: «Трупные», — но мух отгонять не стал… Простоял целый час, — невидимый, неслышимый, никем не замеченный, потом, уже в сумраке, вышел из двора, неспешно двинулся по улице.
Увидев мальчишку-оборванца в странном головном уборе — немецкой каске, обтянутой драной телячьей кожей, с обломленным под репку шишаком, — Шведов огляделся и позвал его шёпотом, почему шёпотом, он и сам не знал:
— Эй, джентельмен!
«Джентельмен» шёпот услышал, оглянулся с насупленным видом:
— Чиво?
Шведов достал из кармана рублёвую монету с чеканным профилем Николая Александровича, показал её «чивошнику»?
— Хочешь заработать?
Оборванец прищурил один глаз:
— Покажи мне, дядя, того, кто не хотел бы заработать. Это же серебро?
— Серебро.
— Тогда чиво спрашиваешь?
— Логично. Видишь дом? — Шведов показал на серое стройное здание, возведённое в классическом стиле. У этой постройки был хороший архитектор, может быть, даже великий. Шведову не верилось, что в этом доме он изволил обитать.
— Видю, — сказал оборванец.
— Смотайся на второй этаж в квартиру номер шесть, позвони в дверь, проверь, кто там есть.
— Только и всего?
— Только и всего. И серебро — твоё, — Шведов показал оборванцу рубль.
Оборванец поправил на голове каску, лихо гикнул, хлопнул себя ладонью по «пятой точке», будто огрел плетью боевого коня, и поскакал к призывно распахнутому подъезду.
Минут через десять он вернулся.
— Никого.
— Так уж и никого?
— Так уж и никого, — оборванец пальцем поддел сползшую на нос каску, — я не только звонил, я чуть дверь не выломал — никто не отозвался. Так что давай рубль.
— Держи, — Шведов отдал ему монету, — честно заработал.
Оборванец ловкой грязной лапкой подцепил рубль, и он мгновенно исчез в его богатых лохмотьях, так надёжно и бесследно исчез, что вряд ли найдёшь. А Шведов вновь встал на пост под дерево, пытаясь засечь хоть какое-то движение за занавеской знакомого окна, или хотя бы лёгкое шевеление ткани. Нет, ничего.
Значит, правильно всё разведал «джентельмен-чивошник»: в квартире — никого.
Ночью Шведов бесшумно открыл дверь и устало опустился в прихожей на кушетку, свесил между коленями тяжёлые гудящие руки — сил не было даже на то, чтобы доползти до кровати.
Можно было, конечно, пойти к Ольге, но к Ольге идти было нельзя. Это всё потом. Потом, потом, потом…
Надо было найти Сердюка и расквитаться с ним — пусть по счёту выложит всё, что должен, и ответит за Германа, но найти Сердюка Шведову оказалось сложно.
Шведов преобразился — ходил теперь в форме красного командира со стрелами на гимнастёрке и орденом, посаженным на розетку из алого шёлка, — в таком наряде ему было проще действовать.
С Ольгой всё было в порядке, её никто не тронул, А раз никто не тронул, то, значит, никто из тех, кто был арестован, не выдал. Это внушало надежду, что «Петроградская боевая организация» не погибла, не распалась — жива она, образовавшиеся дырки можно будет залатать и приступить к осаде Смольного. А за Смольным тряхнуть и Московский Кремль.
Но пока надо найти этого хрена моржового, Сердюка. Конечно, задача эта — не главная, но тем не менее её надо выполнить.
Командирская форма здорово помогала Шведову.
Он поехал к Таганцеву и, едва войдя в подъезд, ощутил: в квартире засада. В подъезде сильно накурено — значит, дюжие мужики выходили на лестничную площадку, дымили там нещадно самосадом. Никогда раньше в чистом подъезде, где жил Таганцев, такого не было. Вывод один: в подъезде пребывают чужие, много чужих. Шведов развернулся и покинул подъезд.
Следом он побывал в доме, где жил Тихвинский. Покинул его стремительно, как и дом Таганцева: знаменитый профессор Тихвинский был арестован. Быстрым шагом он прошёл два квартала, часто останавливаясь, и проверяя улицу — не идёт ли за ним хвост? Хвоста не было.
Хвост он засёк, когда он подходил к дому, где жил профессор Козловский, хладнокровно свернул в проходной двор, выскочил на соседнюю улицу и прыгнул в удачно подвернувшуюся пролётку, управляемую ванькой-лихачём.
Хлопнул ваньку рукою по плечу: