Русская смерть (сборник)
Шрифт:
– Я думаю, Леонид Ильич, никакую кандидатуру, кроме Вашей, партия рассматривать не будет. Вы останетесь Председателем Президиума.
– Точно?
– Точно.
Правильный ответ. Расслабляйся.
Сегодня вся Москва уже посмотрела эту передачу Познера, и разрыв стал процентов десять, а то и двенадцать. А не восемь и семь. Ну, вот как пить дать. Такой разрыв уже не покроешь.
Леонид Ильич нажал на кнопку.
Генерал Рябенко, который прикрепленный, поднял меня с кресла. Раньше-то, во времена виски с Киссинджером,
– Поедем к Алексей Максимычу. Съездим.
Рябенко-то хорошо знает, что это, где это – Алексей Максимыч. А Суслов? Интересно, слухи ходят?
Клиническая смерть
Клиническая смерть случается не у каждого. Но у меня, у меня-то – как раз была.
А как происходит клиническая смерть? Сейчас расскажу.
Это так.
Заходишь в холщовой рубахе и каких-то штанах войлочных. В комнату. Квадратную. Светлую-светлую. Как небо над Ала-Тоо.
И там посредине – стол. Тоже квадратный. Зеленый и деревянный. А за столом – Никита Сергеич Хрущев.
– Никита Сергеич, ты-то что здесь? – говоришь радостно и удивляешься: почему так просто с начальником на «ты» перешел. Как будто Киссинджер или Никсон какой.
– Ты не бойся, Леонид Ильич, – отвечает Никита, словно у меня поджилки трясутся. А настроение у меня как раз хорошее. Даже очень. Разве что смеяться не хочется. Громко, в голос. То есть смеяться-то хочется, и громко, и в голос, но чтобы в такой светлой комнате… Неудобно.
– Ты, Леонид Ильич, только не присаживайся, пока не расскажешь, – продолжает Никита.
– А что рассказывать, Никита Сергеич?
– Как вы меня убить пытались.
– Да кто ж мы-то?
– Да вы с Подгорным и Семичастным. Они-то все уже сознались, теперь твоя очередь.
И говорит тихо, по-доброму, ласково. А не орет, как при жизни всегда орал.
– Не верю, – отвечаю я, – чтоб Подгорный и Семичастный на себя такую напраслину возвели. Разве ж их пытали? Это все Петька Шелест клевещет. За то, что я его снял. А как было не снять? Вы знаете, что он по Украине спецпоездом разъезжал, так там у него отдельный вагон для коровы был. И ездила всегда одна и та же корова, от которой он только молоко и пил. Представляете – корова целый вагон занимала! А люди еще голодомор помнили. И.
– Петька тот еще жук, но здесь ни при делах. Говори, говори.
– Про убийство?
– Про убийство.
– Да как же тебя можно было убить? Тормоза подпилить или самолет протаранить.
– Нет. Ты знаешь, как. Я не шучу: Подгорный и Семичастный уже признались. Письменно. А я тебя всего устно прошу.
– А ты мне скажи, что они там, и я повторю.
– Слово в слово?
– Слово в слово.
– Зуб коммуниста даешь?
– Зуб коммуниста.
– Вы отравить меня хотели. Смертельный раствор водки с тазепамом. Водка «Зверская»
Почему он не орет? Почему?
– А как бы мы тебя, Никита Сергеич, выпить заставили?
– Через охрану. Там Семичастный ситуацию держал.
– И что ты один бы стал пить?
– Вы так придумали. Попробовать водку от горноалтайских товарищей. Чистейшую, родниковую. Специальная бутылка, только для товарища Хрущева.
– А чего же не тормоза, не самолет?
– Семичастный сказал: водка с тазепамом – самое простое.
– Ну а Подгорный-то нам зачем? Я все придумал, Семичастный исполнил. Подгорный зачем?
– А ты испугался, братец. Подельника решил взять. И взял. А потом его на Верховный Совет вместо Анастаса посадил.
– Думаете, не стоило?
– Мы ж на «ты», как Никсон с Киссинджером. Думаю, не стоило. Но это скажут Суслов с Андроповым.
– Почему они?
– Суслов – генеральным секретарем идет, Андропов – председателем президиума. Для Подгорного места нет уже. Ты разве не знаешь?
– Нет еще. Я же к вам… то есть к тебе торопился. Коридор слишком длинный. Узкий. И холодно в нем. Не топят. В такой холодине никакая радиоточка не сработает.
– Так ты устно все подтвердил?
– Все подтвердил.
– Хорошо. Я тебя надолго не задержу. Пойдем сейчас сходим к товарищу Сталину, и все насовсем.
– Куда?
– К товарищу Сталину. Иосифу Виссарионычу. В комнату 101.
– А зачем?
– Чтобы он решил. Что с тобой делать, дитя неразумное.
– Разве он решает?
– Иосиф Виссарионыч решает. Только что утвердил Суслова на генерального секретаря, Андропова – на председателя президиума. И тебя попросил привести. Я и привел.
Хорошее настроение сменилось отчего-то на не очень.
– Суслов же старый, и чеченец к тому же.
– Не говори плохих слов. Про тебя же я не говорю. Михаил Андреевич Суслов чеченцем быть не может. Так товарищ Сталин сказал.
И комната стала уже совсем светлою, что даже невыносимо. И глаза заслезились, как на фильме «Белорусский вокзал».
Вот ты и просыпаешься. И там – три человека.
Мужичок в белом – это Чазов, понятно, по очертаниям.
Девочка в белом – медсестра, она капельницу ставит.
А вот же сидит мужик в зимнем пальто и шапке. Прямо у постели больного в такой одежде сидит! Как это может быть? Как его пропустили? Охрана-то где? Бациллы одни, бактерии зимние, погибель кругом.
А теперь вижу, когда меньше сливается и расплывается, что человек в белом – не Чазов будет, а профессор Лившиц, молодой, который невропатолог. Чазова, стало быть, сейчас нету. Он не круглосуточно дежурит при клинической смерти генерального секретаря, потому что ленивый.
Сестра – Таня, как и полагается.