Русская тайна. Откуда пришел князь Рюрик?

Виноградов Алексей

В связи с северной «тундровой» темой нельзя не отметить общеиранское слово, восходящее к авестийскому «berezaiti», что означает «высокий» [24] и вышеупомянутое общее и.-е. название дерева береза.

Возможно, это совпадение не случайно. То, что названия деревьев могут проистекать из какой-либо их характеристики, известно. Так, «дуб» во многих и.-е. языках идентифицируется с «деревом» вообще и с прилагательными «долговечный», «твердый».

24

Похоже и в других и.-е. языках: нем. berg – гора, кельт, briga – «возвышение», слав, «берег». См. сведения о северном происхождении части кельтов в главе об этом народе.

Это понятно: крепче дуба в окружавших арийцев лесах дерева не было.

Популярная среди лингвистов версия пытается связать название березы (ПИЕ *bheraga по О.Н.Трубачеву) с и.-е. основой, означающей «белый», т. е. с цветом коры. Логика гипотезы понятна, но совпадение этих лексем совсем не убедительное. Может быть предки создателей «Авесты», да и остальные арийцы знали березу, как самое высокое дерево среди окружавшей их флоры? Предположение кажется невероятным хотя бы потому, что в привычных нам лесах белокожие деревья не выделяются ростом и обычно ниже старых сосен или елей. Среди древесной растительности, проникающей в более южные степи, березы почти нет.

Но это только в лесах и в степях. Вспомним «северные следы» в авестийской мифологии и ритуалах. В лесотундре и особенно тундре береза как раз доминирует по высоте над прочей флорой – чахлыми травами и кустарниками. Именно карликовые белые деревца были типичной растительностью на постледниковых территориях, даже когда-то на Британских островах (см. реценз, на кн. Крис. Смита в РА, 1996, № 1). Почему бы этим деревцам не стать для древних северян синонимом высоты?

Арктическим фактором, можно, кстати, объяснить и вышеприведенный мотив, общий как для «Авесты», так и «Ригведы», а отчасти и греческих преданий о Гиперборее – на упомянутых там далеких землях люди живут долго и счастливо, не зная болезней. Основные болезни древности носили инфекционный характер (вспомним Великую чуму, истребившую в Средние века четверть населения Европы и Восточной Азии). Однако на крайнем севере этот фактор отсутствовал, как отсутствует и сейчас. Низкие температуры препятствуют жизнедеятельности вредных бактерий, поэтому, как писал известный полярник О.Ю. Шмидт, «в Арктике нельзя простудиться. Здесь можно только замерзнуть».

Обитанием предков арийцев в низкотемпературной среде можно объяснить и погребальные обычаи зороастрийской Персии. Покойников там, как известно, не хоронили в земле и не сжигали, а оставляли на растерзание зверям и птицам. Другим народам этот обычай казался невиданно диким, а современным эпидимеологам он кажется диким тем более: в условиях жаркого юга подобные «кладбища на открытом воздухе» становились источником не только отвратительных запахов, но и инфекций. Этот странный обычай ввел легендарный Заратустра, до него на Среднем Востоке было распространено трупосожжение и погребение. Время жизни религиозного реформатора точно неизвестно, но предания греков говорят о том, что он появился здесь за несколько тысяч лет до Платона, придя со своими людьми откуда-то с севера. На север же явно указывает и родовое имя Заратустры – Спитама («белесый, белокурый»).

Где-то там, ближе к Полярному кругу, традиция оставлять умерших без погребения была вполне оправдана: почвы, куда можно зарыть тело, практически нет, а процессы разложения на воздухе идут весьма медленно. Этим можно объяснить тот факт, что археологи находят множество стоянок северного человека (те же культуры Комса, Аскола, Сперрингс) но практически не находят его останков.

Эти рассуждения подкрепляются раскопками могильников афанасьевской культуры на верхнем Енисее и Алтае. Пришедшие туда в III тысячелетии первые скотоводы, северные европеоиды по расе, имели обычай делать так называемые временные захоронения. Сначала умерших оставляли где-то на открытом месте, где их тела обгладывали волки и птицы, а затем закладывали в общие могилы. Археологи считают такой обряд северной традицией (в духе, например, тундровых ненцев), сохранением памяти о «нордической» прародине.

Конечно, на основании вышеизложенного точно привязать Меру к какой-либо реально существующей вершине невозможно. Искать ее по сохранившемуся топонимическому следу, то есть надеяться, что ее название каким-то образом осталось в языке наследовавшего ариям народа, бесполезно. Не только в Северной, но и в других частях Евразии горы с похожим названием нет. Правда, более чем двухкилометровая вершина Меру есть в Африке – в Танзании, но искать родину ариев на «черном континенте», да еще близ экватора – значит, совсем абстрагироваться от содержания мифов. И все-таки исчезновение топонимического следа, да еще такого значимого, в реальной географии показательно. Ниже мы увидим, что арийцы оставили множество следов в «языке земли» на многих участках своего длинного пути в Индию. На этих землях после носителей санскрита приходили и уходили другие народы, но некоторые древние названия, пусть и в искаженном виде, уцелели. Значит, можно предположить, что Меру располагалась где-то на таком краю арийской территории, где после древних индоевропейцев долго никто не жил. Такое предположение только подкрепляет мнение, что сакральная гора могла располагаться на Крайнем Севере, в Арктике. Как мы видели, остатки пребывания древнего человека относятся там к каменному веку, чаще к периоду климатического оптимума. Когда наступили холодные времена, человек отступил к югу – археологические следы его пребывания в высоких широтах исчезли до периода географических открытий средневековья и Нового времени.

Одним из тех, кто рискнул точно локализовать вершину Меру, был соавтор «Русского геополитического сборника», считавший, что это высшая точка Новоземельского хребта, высота 1579. Из района Новой земли – ядра древней Гипербореи, по его мнению, арийцы под влиянием наступления океана и холодов ушли на юг и юго-запад, по еще существовавшему тогда сухопутному мосту. Разделение потоков беглецов склонами Урала положило начало распаду праиндоевропейцев на разные группы. Гипотеза, соотносящаяся с нашим предположением, что район вокруг Меру надолго обезлюдел после ухода ариев. Однако северная часть Новой земли достаточно (порядка 500 километров) далека от ближайших известных ныне стоянок древнего человека на острове Вайгач.

Более вероятна локализация сакральной вершины в районе гористого архипелага Шпицберген (собственно, и само его название в переводе – «острые горы»). Самая высокая вершина в его южной точке – пик Хорнсунтинн (1420 м) виден в ясную погоду с расстояния свыше сотни километров. Над низкой равнинной тундрой или лесотундрой, которую представляло несколько тысячелетий назад западная часть нынешнего Баренцева моря, он доминировал бы действительно с космическим превосходством. Расположенный под 78-м градусом с.ш., он практически составляет зрительную ось небосвода, и Полярная звезда описывает над его вершиной небольшие символические круги.

Впрочем, на самом деле под прообраз Меру подходят и другие горы Шпицбергена – Ньютон, Перриер, как и континентальные вершины севера Скандинавии, Кольского полуострова и полярного Урала. Показательно, что у финнов сохранился образ мировой горы Saivo, находящейся где-то за морем. Возможно, они переняли этот образ у первообитателей Скандинавии, также, кстати, как образ упомянутой северной страны Похьелы-Сариолы. Собственно, даже название этого легендарного края (точнее два его варианта) – Сариола, Сарайас в примерном значении «заморская» – восходят к индо-иранским терминам (напр., авест. zrayah – «море» – см. Лушникова…, с. 226).

Прошедшие тысячелетия оставили только образ, а название Меру могло исчезнуть. Воспетая в легендах высочайшая вершина Кавказа Эльбрус именем обязана армянскому Альберис, у грузин же она называется Ялбуз (от тюрк, «ледяная грива»), у абхазов она известна как Орфитуб, у кабардинцев – Ошманахо, у карачаевцев – Мингитау, а у других народов, в том числе местных русских – Шат. Практически все эти топонимы не похожи друг на друга, хотя перечисленные народы столетиями живут рядом.

Поэтому, например, саамы, которые тоже почитают священными некоторые вершины Хибин, могут знать Меру под диковинными названиями Ангвундсчорр, Лявочорр и т. д. А ханты и коми – Нарадна (ныне Народная), норвежцы – Кебнекайсе. Наконец, древние арабы могли знать о ней: Кукайа, – очень высокая гора или точнее, вершина огромного горного хребта, начинающегося у дальних берегов таинственного Моря Мрака; по описанию ал-Идриси (XII в.) «никто не может подняться на нее из-за сильного холода и глубокого вечного снега на ее вершине» [25] .

25

По мнению Е.С. Галкиной, «эта гора – собирательный, полумифический образ, отражающий смутные представления арабских географов о севере Восточной Европы. Определить ее местонахождение невозможно».