Русская тайна. Откуда пришел князь Рюрик?

Виноградов Алексей

К зарубинецкой или непосредственно к пражской подтягивают и другие: в частности, культуру подклешевых погребений.

Керамика пражской культуры

Керамика пшеворской культуры

Три важнейших этнографических признака ранних славян, по В.В. Седову: лепная глиняная посуда, домостроительство и погребальная обрядность – на самом деле не являются ярко специфическими. Скажем, дома «пражских» славян – полуземлянки и сооружения срубной конструкции – роднит очень многое с аналогичными жилищами Восточной, Центральной, Северной а иногда и Западной Европы I тыс. до н. э. Погребальный обряд мог меняться (так, трупоположение у «тшинетцев» сменилось трупосожжением у носителей лужицкой культуры). Оригинальность керамики также условна: у славян, допустим, встречались и высокие усеченно-конические (в центральных и восточных областях пражской культуры) и невысокие выпуклые горшки (на северо-западе). Однако за определенные признаки в керамике все-таки можно «зацепиться».

Скажем, по некоторым признаком посуды зарубинецкой культуры можно определить, что ее корни лежат в северной лесной зоне. Именно там жители не имели необходимости укреплять свои поселения, так как редкий враг мог пробраться сквозь дебри и чащобы. К тому же обитатели, скажем Полесья или Поднепровья все равно не засиживались долго на одном месте, что соответствует описанию подвижного образа жизни венедов у Тацита. По сути, они были охотниками и скотоводами, то есть вели образ жизни, характерный для лесной части Восточной Европы еще со времен фатьяновской культуры. Подвижность диктовала и особенности утвари – у динамичных кочевников не приживалась такая деталь оседлой жизни, как гончарный круг.

В этой связи отсутствие изделий основанного на применении ножного гончарного круга производства – весьма важный маркирующий признак. Скажем, почти одновременная зарубинецкой и граничащая с ее памятниками на западе пшеворская культура, а также более южная Черняховская (II–IV вв. н. э.), как раз были в основном «гончарными», что ставит под сомнение версии об их славянстве. К тому же они испытали столь сильное влияние Рима, что, например, пшеворскую культуру часто называют провинциально-римской. Представить себе, что «зарубинецкое» и «пражское» население просто потеряло навыки изготовления качественной посуды и других предметов высокоразвитого ремесла, утратило торговые и культурные связи, которыми отличались «пшеворцы» и «черняховцы», трудно. Такая масштабная «деградация» культур не происходит без соответствующей смены этносов на данной территории.

Таким образом, археология не дает прямых указаний на корни исторических славян, что не удивительно при отсутсвии в сохранившихся древних памятниках письменных свидетельств. Однако косвенные признаки – по методу исключения – все-таки «отсекают» от возможных прародин славянства весьма значительные территории как на юге Восточной Европы, так и в центральной части континента.

Этот результат будет дополнен редкими, но важными показаниями письменных источников. Так, в трактате «Германия» (I в.) Тацит, описывая племена, живущие на территории нынешней Польши, называет входящие в союз лугиев племена: гариев, гельвеконов, манимов, гелизиев, наганарвалов, далее к Балтике готов (готонов), ругиев и лемовиев. Можно спорить о том, все ли из указанных этносов относятся к германским, но во всяком случае, ничего славянского в приведенных антропонимах нет, что подкрепляется и данными об обычаях и верованиях указанных племен (жрец в женской одежде и божество Алки у нганарвалов, боевая раскраска у гариев и т. д.).

Таким образом, во времена Тацита территория к западу от зарубинецких памятников была прочно занята неславянскими этносами.

Впрочем, сама зарубинецкая культура, возникнув на основе местных (в основном милоградской) культур, испытала мощные иноэтнические импульсы, в частности, с запада, из пшеворских и допшеворских районов (поморская культура Польши), а также с юга. Археологи полагают, что это говорит о значительных контактах с «иллиро-кельтскими», фракийскими (дакийскими), иранскими и германскими (поздние бастарны) народами. Далеко не все эти конктакты были мирными – в частности, под натиском сарматов зарубинцы покинули районы Поросья и переместились на север, ближе к устью Припяти. Но, как пишет Д.А. Мачинский, «сильнейшее потрясение или воздействие со стороны» на основную часть зарубинцев заключалось не только в этом: в частности, у них сменился погребальный обряд (с I в. ранее типичные трупосожжения близ их поселений отсутствуют. Д.А. Мач. К вопросу…, 92–93). Это особенно важный момент, поскольку роль иноэтничных импульсов в «лингвистически выявленном отрыве» славян от северных соседей является ключевой в гипотезах многих филологов.

Например, иранские этнонимы и антропонимы в древней славянской среде – дело обычное. Первые византийские источники, упоминавшие славян, называют среди них объединения «велегезитов» и «хорутан». Племенные названия «сербы» и «сорбы», по О.Н. Трубачеву, восходят к имени грозного сарматского племени «serbi» (буквально: головорезы), которое Птолемей помещал где-то между Кавказом и Волгой [50] . Первые известные имена славянских князей – Бус, Ардагаст, легендарный Хорив также имеют иранский смысловой оттенок (племя бусов, как и будиев, входило в состав Мидии). Известный филолог В.И. Абаев приводит сотни восточнославянских и иранских (в основном осетинских) изоглосс, большинство из которых имеет древние корни.

50

Правда, этноним «сербы» можно трактовать и из других языков – так в армянском «serb» значит «святой», на латыни и санскрите «sarpa», «serpa» – «змея», распространенный тотемический символ.

Иранское влияние на славян ощутимо и в топонимике мест, приближенных к историческим будинам: тот же О.Н. Трубачев и В.Н. Топоров открыли на Левобережье Днепра целый пласт «двойной топонимики». Так, у речки Ропша (иран. Ropsa – лиса) есть приток Лисичка, у реки Свапа (иран. Su ар – «хорошая вода») – приток Доброводка, у Сева (авест. Syava – черный) – приток Чернавка, река же Каменная Осмонька в этимологическом смысле «масло масляное», поскольку ее вторая половина (от иран. asman) переводится как «камень». «Несомненные случаи ирано-славянского калькирования говорят об одновременном присутствии иранского и славянского населения в этих местах», – пишут Трубачев и Топоров. Пример такого «одновременного присутствия» упоминает и Геродот, описывая большой деревянный город в земле будинов – Гелон, который населяли скифы (точнее изгнанники-эллины, перенявшие скифские обычаи и язык).

Ряд ученых предполагает, кстати, что сам славянский язык возник в зоне взаимодействия балтийских и иранских языков, являя собой как бы их конгломерат. Действительно, при всей близости и архаичности славянского и балтийских наречий последние все-таки еще архаичнее. Возможно, первые изменились под влиянием соседей? Иранский субстрат в славянском, впрочем, не настолько велик, чтобы серьезно подтвердить эту гипотезу. Однако она станет более реальной, если допустить, что таким субстратом были и другие языки, примыкавшие к балтийскому ареалу с юга и юго-запада.

Сначала о родственниках: балты и венеты

Таким образом, взаимоотношения с балтийскими этносами – краеугольный камень филологических реконструкций славянской прародины. Нет сомнения, что и сейчас из всех индоевропейских языков ближе всех к славянским именно литовский и латышский. Почти половина древнейших терминов, относящихся к первооснове обоих групп языков, так или иначе созвучны (см. табл. русской и литовской лексики).

Выделяются в этих общих словесных рядах, отличаясь при этом от аналогичных прочих и.-е., названия основных металлов (напр. рус. железо – др. – прус, gelso), за исключением меди, да и специфический балтийский термин (лит. varis) скорее всего, восходит к общей балто-слав. основе «варить» (Славяне. Этногенез…).

У балтов и славян был очень близкий пантеон богов (Перун – Перкунас и др. – см. далее). Мало того, как отмечает литовский ученый Ю. Юркенас, «в балтийских и славянских языках немало общих антропооснов, которые могут быть отнесены к разряду компонентов системы личных имен древнейшего образца». При этом языковед, упирая на древность и обширность связей балтийской системы личных имен с другими и.-е., в особенности германской, дает не меньший материал в пользу балто-славянских связей.

Корневые элементы личных имен у балтов и славян