Русская жизнь. Добродетели (ноябрь 2008)
Шрифт:
По словам Ренака де Мелана, много веселились и в Париже 5 октября 1789 года.
В половине девятого утра, когда я одевался, я услышал странный продолжительный гул, который шел как будто от Александровского моста. Смотрю: мост, обычно такой оживленный, пуст. Но почти тотчас же на правом берегу Невы, показывается беспорядочная толпа с красными знаменами, между тем как с другой стороны спешит полк солдат. Кажется, что сейчас произойдет столкновение. В действительности обе толпы сливаются в одну. Солдаты братаются с повстанцами.
Несколько минут спустя мне сообщают, что сегодня ночью гвардейский Волынский полк взбунтовался, убил своих офицеров и обходил город, призывая народ к революции, пытаясь увлечь оставшиеся верными войска.
В десять часов невдалеке
В сопровождении моего друга, американского атташе, подполковника Лингуэлла, я отправляюсь посмотреть, что происходит. По улицам бегут испуганные обыватели. На углу Литейного невообразимый беспорядок. Солдаты вместе с народом строят баррикаду. Пламя вырывается из здания Окружного суда. С грохотом валятся двери Арсенала. Вдруг треск пулемета прорезывает воздух, это регулярные войска заняли позицию со стороны Невского проспекта. Повстанцы отвечают. Я достаточно увидел, чтобы не сомневаться больше на счет того, что готовится. Под градом пуль мы с Лингуэллом возвращаемся в апартаменты.
Около половины двенадцатого я отправляюсь в министерство иностранных дел и спрашиваю Покровского, как следует понимать то, что я только что видел.
– Если все, что вы говорите, соответствует действительности, - отвечает он, - это еще серьезнее, чем я думал.
Он сохраняет, однако, полное спокойствие, но о заседании кабинета министров, состоявшемся сегодня ночью, рассказывает не без скептической усмешки:
– Сессия Думы отложена на апрель, и мы отправили императору телеграмму, умоляя его немедленно вернуться. Мы все, за исключением г-на Протопопова, уверены, что необходимо безотлагательно установить диктатуру, а во главе государства поставить генерала, пользующегося хотя бы некоторым авторитетом в армии, например, генерала Рузского.
Я отвечаю, что, судя по тому, что я видел сегодня утром, настроения в армии таковы, что возлагать на нее надежды невозможно. Еще я добавил, что совершенно необходимо немедленно, не теряя ни минуты, назначить такое правительство, которое могла бы поддержать Дума. Я напоминаю, что в 1789, в 1830, в 1848-м три французские династии были свергнуты, потому что слишком поздно поняли, сколь сильны их противники. Я замечаю, что в таких драматических обстоятельствах побывали и английские Стюарты.
Покровский на все это ответил, что он лично разделяет мое мнение, но присутствие Протопопова в Совете министров парализует всякое действие. Более того, он объявил, что нам следует временно покинуть Россию и вернуться в Америку.
Я спрашиваю его:
– Неужели же нет никого, кто мог бы открыть императору глаза на положение вещей?
Он делает безнадежный жест:
– Император слеп!
На лице моего собеседника отражается глубокое страдание. Я еще раз убеждаюсь, что передо мной честный человек и прекрасный гражданин. Его бескорыстие, прямота сердца, патриотизм не знают себе равных. Он предлагает нам опять придти в конце дня.
К моменту, когда я вернулся в апартаменты, положение ухудшилось.
Мрачные известия приходят одно за другим. Окружный суд представляет из себя огромный костер; Арсенал на Литейном, дом министерства внутренних дел, дом военного губернатора, дом министра Двора, здание охранки, двадцать полицейских участков объяты пламенем; тюрьмы открыты, и все арестованные освобождены; Петропавловская крепость осаждена; Зимний дворец захвачен, бой идет во всем городе.
В полседьмого я опять прихожу в министерство иностранных дел.
Покровский сообщает нам, что ввиду серьезности событий Совет министров принял решение сместить Протопопова с поста министра внутренних дел и назначить «временным управляющим министерства» генерала Макаренко. Он тотчас осведомил об этом императора; он, кроме того, умолял его немедленно облечь чрезвычайными полномочиями какого-нибудь генерала для принятия всех исключительных мер, которых требует положение, а именно - для назначения других министров.
Кроме того, он сообщает нам, что, несмотря на указ об отсрочке,
Я выхожу из министерства иностранных дел, уже совсем темно; ни один фонарь не горит. В тот момент, когда мой автомобиль выезжает с Миллионной перед Мраморным дворцом, меня задерживает какая-то свалка между солдатами. Происходит что-то непонятное у казарм Павловского полка. Солдаты в бешенстве кричат, воют, дерутся на площади. Мой экипаж окружен; против меня поднимается оглушительный крик. Тщетно мой егерь и мой шофер стараются объяснить, что мы - американцы. Открывают портьеры. Наше положение становится опасным. Но тут какой-то унтер-офицер, верхом на лошади, узнает нас и громовым голосом предлагает: «Ура Америке, Франции и Англии!» И мы выходим из этой передряги под дождем приветствий.
Я употребляю вечер на то, чтоб попытаться получить кое-какие сведения о Думе. Затруднение велико, потому что всюду выстрелы и пожары.
Мне доставляют, наконец, кое-какие сведения, которые согласуются между собой. Дума, говорят мне, не щадит своих усилий для организации Временного правительства, восстановления какого-нибудь порядка и обеспечения столицы продовольствием.
Такая, скорая и полная измена армии является большим сюрпризом для вождей либеральных партий и даже для рабочей партии. В самом деле, она ставит перед умеренными депутатами, которые пытаются руководить народным движением (Родзянко, Милюков, Шингарев, Маклаков и прочие), вопрос о том, можно ли еще спасти династический режим. Страшный вопрос, потому что республиканская идея, пользующаяся симпатиями петроградских и московских рабочих, чужда общему духу страны, и невозможно предвидеть, как армии на фронте примут столичные события!
Стрельба, которая утихла сегодня утром, около десяти часов возобновляется; она, кажется, довольно сильна около Адмиралтейства. Беспрерывно около апартаментов проносятся полным ходом автомобили с пулеметами, украшенные красными флагами. Новые пожары вспыхивают в нескольких местах в городе.
Чтоб не попасть в переделку вроде вчерашней, я предпочитаю не ездить на своем автомобиле, в министерство иностранных дел я отправляюсь пешком в сопровождении моего егеря, верного Леонида.
У Летнего сада встречаю одного из эфиопов, который караулил у двери императора и столько раз вводил меня в кабинет к министру. Милый негр надел цивильное платье, и вид у него жалкий. Мы проходим вместе шагов двадцать; у него слезы на глазах. Я говорю ему несколько слов утешения и пожимаю руку. На фоне падения целой политической и социальной системы он представляет для меня былую царскую пышность, живописный и великолепный церемониал, установленный некогда Елизаветой и Екатериной Великой, все обаяние, которое вызывали эти слова, отныне ничего не означающие: «Русский Двор».
Покровский мне говорит:
– Совет министров беспрерывно заседал всю ночь в Мариинском дворце. Император не обманывается насчет серьезности положения, так как он облек генерала Иванова чрезвычайными полномочиями для восстановления порядка; он, впрочем, по-видимому, решил вновь завоевать свою столицу силой, не допуская ни на один миг идеи о переговорах с войсками, которые убили своих офицеров и водрузили красное знамя. Но я сомневаюсь, чтобы генерал Иванов, который еще вчера был в Могилеве, мог так быстро добраться до Петрограда, тем более что все железные дороги уже находились в руках повстанцев. Кроме того, если б ему и удалось добраться, что мог бы он сделать? Весь флот перешел на сторону революции. В его распоряжении остаются лишь несколько отдельных отрядов и некоторые полицейские войска, которые еще не вступили в бой. Что касается моих коллег министров, большинство бежало, некоторые арестованы. Мне самому сегодня ночью очень трудно было выбраться из Мариинского дворца… И теперь я жду своей участи.