Русская жизнь. Октябрь семнадцатого (ноябрь 2007)
Шрифт:
Впрочем, была еще одна группа: «Новая жизнь». Она тоже получила свое имя от газеты - газету издавал Максим Горький. Группа объединяла нескольких почитателей Горького, несколько рабочих, ну и представителей интеллигенции, конечно, - куда же без них. Она была в чем-то, безусловно, схожа с плехановским кружком, разве что исповедовала интернационализм.
А как можно было не стать поклонником Горького в те времена? Авторитет его был огромен, слава оглушительна, войти в состав «Новой жизни» стало бы большой честью для меня. Ну и пусть интернационализм,
Другой вопрос, что Горький не желал и не умел участвовать в реальной политике, вгрызаться в драчки, посягать на места в думах, собраниях и комитетах. И вскоре я понял бы, что нужно искать иную группу, собравшую реальных людей.
«Быть может, настоящие меньшевики?» - задумался бы я.
Ведь были же настоящие меньшевики, уже далекие от Плеханова, настаивавшие на необходимости эволюционного прихода к социализму. Как это тонко: настаивать на эволюции; как это ново.
Но нет, нет, нет - ведь они стремительно теряли свой авторитет, на выборах в Учредительное собрание меньшевикам светило три процента, едва ли к ним могло прибить сквозняком хоть одного стоящего человека.
А стоящие люди были. Скажем, если бы я узнал в те годы Савинкова… О, если бы я познакомился с ним!
Я ведь уже знал к тому времени повесть «Конь бледный». С ледяными руками и остывающим сердцем читал я эту настоящую черную книгу любого мыслящего подростка. Да что там подростка: Валерий Брюсов говорил о сочинении Савинкова как о превосходящем по качеству и замыслу любую вещь Леонида Андреева. А просто Савинков видел в лицо всех бесов, которых вызывал, в то время как Леонид Андреев всего лишь фантазировал.
Вы ведь знаете Савинкова? Да-да, террорист и поэт. Это он придумал, как убить министра внутренних дел Плеве в 1904-м, и великого князя Сергея Александровича годом спустя. Его приговорили к повешению, он сбежал в Румынию. Конечно же, в Первую Мировую воевал во французской армии. После отречения царя вернулся в Россию. У него были жесткие представления о том, что нужно делать: война до победного конца, введение смертной казни в армии за дезертирство и малодушие, и вообще желательно диктатура.
Как это все по-русски. Все, все, все. И монархия, и интернационализм, и диктатура, и эволюция. Как же все были удивительно правы.
Савинков поддержал несостоявшегося диктатора Корнилова, пытался объединить его с Керенским. Ничего не получалось. В итоге разругался с Корниловым, а Керенского он и так не очень уважал.
Все распадалось, ничего не шло им в руки, никому из них не везло.
Мало кто помнит, что 25 октября Савинков пытался освободить Зимний дворец от красногвардейцев. Ах, если бы Савинкову и его веселым казакам повезло, какой, черт возьми, фортель выкинула бы русская история. Какие обильные крови растеклись бы, не хуже, чем при большевиках.
Но было уже поздно. Лобастый к тому времени снял парик.
За
Каков стиль, Боже мой. Поэзия! И сколь неукротима энергия. Если бы он не сорвал свой седой парик, парик загорелся б у него на голове. И даже Савинков на своих бледных конях смотрелся пред ним не более чем шумным и злобным ребенком.
О, зачем твои бледные кони, Савинков? О, закрой свои бледные ноги.
Никто из противников Владимира Ленина не смог совладать с властью в том октябре.
Они так и не сумели найти общий язык - Милюков, Набоков, Шульгин, Родзянко: «мать их за ногу», срифмовал Маяковский. И, кроме того: Корнилов, Керенский, Савинков, Церетели, прочие, прочие, прочие.
А Ленин не искал ни с кем общего языка: он просто уловил ровно то мгновение, когда можно было вскочить на железную подножку проносящегося мимо состава (это была История). Мгновением позже было бы поздно. Но он вспрыгнул, схватился за железное ребро, и оторвать его ледяной руки не смог уже никто.
Состав ворвался в Россию, как раскаленное железо в белые снега, и остались черные, в пепле и крови борозды. Время отпрянуло в стороны. Планета треснула, как арбуз. Голоса на перекрестках смолкли.
В те времена, вновь и вновь говорю я, правы были, наверное, все. Очень многие, очень многие были правы. Но что толку в их правоте, если никто из них не смог потребовать сразу и все: власть, эпоху, нацию, спасибо, сдачи не надо, что у вас там в углу, вон там, да… религия? давайте сюда.
Такая жадность оскорбила многих в самых лучших чувствах.
Следующие три года каждый из оскорбленных требовал себе хоть немного власти, хоть немного славы, хоть немного земли, хоть немного эпохи. Всем дали именно столько, сколько просили: чуть-чуть славы, глоток власти, отсвет эпохи, кусок земли. Господь не обижает никого: дает каждому по запросам.
Вы спросите: а что делали вы, молодые люди Октября? А что было делать нам, растерявшимся на сквозняках?
Гайто Газданов, пятнадцатилетний юноша, в будущем - гениальный писатель, спросил у своего дяди на исходе Гражданской войны:
– Кто прав: красные или белые?
– Красные, - ответил дядя.
Гайто пошел воевать за белых: лишь потому, что их части были ближе.
Во времена, когда к нам снисходит настоящая История, выбор не имеет смысла: всякий является творцом общего дела. Всякий своим веселым, злобным, паленым или чистым дыханием усиливает вихрь внутри черной воронки, завертевшей и вознесшей до самых небес несчастную страну.