Русская жизнь. ВПЗР: Великие писатели земли русской (февраль 2008)
Шрифт:
Кстати, традиция жива и сейчас, да вкусы изменились. Одно я знаю точно: гламур в нашем доме сегодня не канает. Недавно я щедро выставила на окно несколько стопок романов про красивую жизнь - читаю их с профессиональным интересом, но дома хранить не вижу смысла. Так вот, стопки были несколько раз переложены в другом порядке, то есть в них явно и тщательно рылись, но ни одна из книг никому не пригодилась. Даже уборщица, молчаливая таджичка с темным лицом, проигнорировала сочинения Оксаны Робски. Наверное, по-русски не очень знает. Зато у лифта появилось объявление: «Господа писатели! Просьба книги и другой мусор относить на помойку!»
Обращение «Господа писатели», впрочем, сегодня
Зато в Правлении кооператива кипят молодые страсти. Там по-прежнему машет своим «добром с кулаками» Станислав Куняев. Время от времени я извлекаю из почтового ящика подметные письма, отпечатанные на машинке и размноженные на ксероксе. Из них я с интересом узнаю, что член правления Куняев дал пощечину другому члену правления, отчего у того случился сердечный приступ, и дети обесчещенного пострадавшего пообещали отомстить Куняеву… Там плетутся заговоры, сжигаются бюллетени для голосования, пишутся кляузы. За что при этом ведется борьба, ускользает от моего понимания. Но, видимо, какое-то призрачное золото еще хранится в этих стенах, если пожилые люди так по-молодецки борются за власть над ними. Или это просто старые писательские привычки?
Олег Кашин
Печатались вместе
История любви бизнесмена к поэту
I.
«Пушкин, Есенин, Рубцов - и все, точка. А запятые между ними - это Тютчев, Фет, Пастернак всякий. Они - поэты для себя, а эти трое - для нас, для всех. На каждый день, на каждый случай. Гении», - ягодный магнат Михаил Васильевич Суров замолкает и смотрит куда-то мимо меня - наверное, хочет вспомнить стихотворение, но оно, как назло, вылетело из головы.
Ягодный магнат - это не метафора. Брусника, морошка, черника, но прежде всего - клюква, - для вологодского олигарха Сурова эти слова значат, может быть, гораздо больше, чем для любого московского олигарха значит слово «нефть». Сурову принадлежат разбросанные по вологодским лесам 59 заготовительных пунктов, 11 грузовиков-вездеходов ГАЗ-66, и, когда сезон, на Сурова работает 2700 человек - крестьяне и пенсионеры.
Ягоду он покупает у сборщиков по 70 рублей за килограмм. Потом перепродает в Москву или куда-нибудь еще (ягодные морсы в последнее время выпускают практически все российские сокопроизводящие компании), на каждом килограмме зарабатывает доллар. Если учесть, что средний урожай составляет полторы тысячи тонн в сезон, нетрудно посчитать, что Михаил Суров зарабатывает полтора миллиона долларов в год - не так уж и много, и то, что он входит в пятерку самых богатых жителей Вологды, свидетельствует только о том, что Вологда - город бедный.
Зато тратит свои миллионы Михаил Суров совсем не так, как обычный российский предприниматель. Ездит на джипе по глухим деревням и скупает у старушек старинную домашнюю утварь («Где растет ягода, там нет дорог, а где нет дорог - там до сих пор XVIII век»). За четырнадцать лет собрал огромную коллекцию - одних деревянных уточек-солониц у Сурова - сто семьдесят штук, а в Русском музее в Петербурге - всего семнадцать.
Но в последние годы коллекционирование деревенской утвари перестало быть самым любимым занятием Сурова. Сегодня для него дело жизни - Николай Рубцов, любимый поэт и великий земляк.
II.
Михаилу Сурову 53 года. Легальным бизнесом занимается с начала девяностых, но еще задолго до этого был заметным вологодским теневым капиталистом. Коллекционировал и продавал антиквариат, в 1980 году был арестован за незаконные золотовалютные операции.
– Это перед Олимпиадой во все областные города пришла разнарядка - бомжей, проституток выслать, валютчиков посадить, - объясняет Михаил Васильевич.
– А у нас город маленький, тихий - никого не было. Собрали коллекционеров - было нас 11 человек. У меня в коллекции были, конечно, и золотые, и серебряные монеты - ну и пришили мне махинации с драгметаллами. Так что, как и все порядочные люди, посидел в тюрьме. Семь лет, от звонка до звонка.
В его облике и манере говорить, впрочем, нет никаких примет сидевшего человека - что и неудивительно. В колонии Суров писал исследования по древнерусскому искусству. Ну, или сейчас говорит, что писал, но это неважно - он действительно знает о культуре русского севера не меньше профессионалов (у самого Сурова нет никакого искусствоведческого образования, диплом юрфака он получил, когда ему было уже за сорок), которые к тому же не очень его любят, считая выскочкой и невеждой.
III.
Но Николай Рубцов рассорил Сурова с официальной Вологдой еще сильнее, чем древнерусское искусство.
– Знаешь, как у нас принято? Рубцов - это наше все. Светоч и икона. А кто что-нибудь по-другому скажет - тот враг, который пытается из светоча и иконы сделать пьяницу и раздолбая. Как будто бы пьяница и раздолбай не может быть светочем и иконой! Они не понимают, что гениальность - это такая выпуклая вещь, которая появляется среди человеческой массы неожиданно и очень редко. Чик - взорвался, поразил, исчез. А пьяница он или нет - дело десятое.
Бронзовый Рубцов на набережной у плавучего ресторана «Поплавок», в котором поэт выпивал задолго до превращения в бронзовый памятник, под описание Сурова подпадает полностью - худой, в нелепом пальто, с чемоданчиком в руке, как будто из дома выгнали. Я подумал, что Сурову должен нравиться этот памятник, но он замахал руками:
– Я не люблю там бывать, особенно в праздники. Собирается большая толпа. Процентов десять приходят сами, остальных - сгоняют по разнарядке. У нас однажды даже скандал был, когда на юбилее Позгалев, губернатор, прямо у этого памятника говорил речь и потом стал читать стихи Рубцова: «Ты жива еще, моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет». А потом оказалось, что это Есенин, и после этого Позгалев приказал, чтобы все правительство в перерывах между заседаниями слушало стихи Рубцова, всем диски раздали. Вот с такими вещами у меня этот памятник ассоциируется. Но иногда еду мимо - а там пьяницы стоят. Наливают ему стакан, плавленый сырок кладут. Я тогда останавливаюсь и просто смотрю, до слез.