Русская жизнь. Земля (сентябрь 2007)
Шрифт:
А потом, тоже ни за что, отобрали сундук. У нас была тетка, мамина сестра. Она вышла за вдового, а он был богатый раньше, у него от первой жены много добра осталось, сарафаны всякие, платки шерстяные. Тетка матери и говорит: ты давай у себя спрячь куда-нибудь, у вас искать не будут. Взяла и сделала из всего этого постель, матрас надела и привезла к нам. Положили на наш сундук. Потом все-таки к нам пришли искать их барахло. А мать неловко поступила: нас обыскали, сундук посмотрели, там, конечно, ничего нету, только материно приданое бедное, они-то другое искали совсем. И хотели уходить уже. Мать стала поднимать эту постель обратно на сундук, а постель-то тяжелая. Они сразу внимание обратили и все это отобрали, и сундук наш тоже отобрали. А на сундуке лежали мои валеночки, только-только их сваляли. Я как начала плакать: «Отдайте мои сапоги!» Мне их отдали, уж больно плакала.
Клавдия Алексеевна Глущенко (Нечаева), село Казинка Валуйского района Костромской области
Тогда эта земля еще называлась ЦЧО, Центрально-Черноземная об ласть. Наше село где-то триста - триста пятьдесят дворов, половина из них зажиточные. То есть те, у кого было по две коровы и лошади, ну и подсобное хозяйство: свиньи, овцы и так далее. Все, кто хотел работать, кому здоровье позволяло, все жили нормально. Перед революцией в селе земство даже построило две школы и больницу. Наша семья тоже считалась зажиточной. Дедушка с бабушкой, папа с мамой, Георгий Кириллович, брат папин, и я с двумя младшими сестрами. Я с самого малолетства за ними смотрела, ведь тогда как: родила мамаша, посидит дома месяца два и снова в поле. Младенца брали с собой, на оглоблях от повозки подвешивали люльку. Родители работают и тут же я при деле.
Дундук, прадед мой, был в числе пяти мужиков, которые до 1917-го имели сбережения в золотых монетах. Он их всегда носил с собой, в мешочке на поясе, даже спал с ними. И был в селе купец Соколов, хозяин маслобойни, который чувствовал, что скоро революция и надо сбегать. Он знал, у кого из мужиков есть золото. Вот он собрал их и говорит: «Чего вам его таскать, тяжесть такую, давайте поменяю по выгодному курсу на ассигнации». Дед пришел довольный: теперь легче носить, бумажки можно и в сапог прятать. И в ночь дня через три Соколов исчез, а тут как раз и революция, на том и конец.
Папа мой Алексей Кириллович до революции служил в Петрограде, в Преображенском полку. В Семеновском были все до одного рыжие, а в Преображенский брали высоких, черных, с карими глазами. В феврале они поддержали Керенского, а после он же их и расформировал как неблагонадежных. А в деревне у нас началось: сегодня белые, завтра красные, белые отца забрали, а через некоторое время опять красные. Штаб расположился у нас: дом-то большой, в нем всегда останавливались начальники, даже в сорок первом штаб немецкий квартировал. Так красные бабушку и маму чуть ли не к стенке: признавайтесь, где ваш сын. Ну, слезы, объяснения всякие: вот у нас дети малые, вот мы старики… А папа тем временем как раз бежал от белых из-под Ельца и шел домой полторы недели, пешком по ночам пробирался. И как раз когда они бабушку допрашивали, смотрят в окно - а он идет по огороду! Все так и замерли, тогда ведь просто все было. А он входит смело, поздоровался с ними и рассказывает, что отстал от красных, от другой части (никаких же документов не было), семью навестить. Они ему: «Хочешь у нас остаться?» - «Конечно». И в тот же день ушел с ними. Потом, при коллективизации, это нам очень помогло.
Во время нэпа продовольствие в деревни не завозили, зато стали появляться промтовары - ситец, сельскохозяйственный инвентарь. И население вздохнуло: будет подниматься деревня в развитии. Папа был очень доволен этой политикой, у крестьян зажиточных завелись новинки, было куда расти. Мужчины у нас в семье все были работящие, крепкие, среди деревенских мужиков они пользовались большим авторитетом. Я вот хорошо помню: четыре раза в год, на Казанскую (это у нас престольный праздник был), на Покров, на Новый год и весной на Сороки, в Казинке была ярмарка, карусели ставили. Дундук сидел в эти дни на крыльце, борода у него белая-белая была, длинная, развевалась по ветру. А по улице подводы одна за одной, и все мужики проезжие снимали шапки и кланялись: «Семен Афанасьичу!» Значит, было за что кланяться. Этот авторитет от него и к папе моему перешел, Алексею Кирилловичу. Во времена папиной молодости принято было хохлам с москалями на кулачках драться, где раньше дом стоял купеческий, это была у них нейтральная территория. Собирались весной или осенью, потому что летом некогда было дурачиться. И, как рассказывали папины сверстники, когда появлялся Алеха, хохлы сильно настороже были, потому что у него кулак, как махотка. Это горшок такой глиняный.
А потом, он ведь умный был и считался грамотным. Окончил школу двухклассную. Много очень читал, все книги в библиотеке учительской, я еще удивлялась, откуда у него время на это, ведь с утра до вечера работа. Когда в 1917 году он служил в Лифляндии, солдаты дом господский разграбили, так все тащили ложки серебряные, а он привез чемодан книг. И всегда выписывал газету «Правда», а нам «Пионерскую правду». И очень важно было для семьи, когда по вечерам садились все вместе, и он читал вслух. Мама умела только про себя, по складам, а между тем потихоньку всю «Анну Каренину» прочла. И расписываться умела, хоть с трудом, но полностью: Нечаева. И вот наступил момент, когда надо было ликвидировать на селе безграмотность, так что же? Не могли учителя такое количество народа потянуть, вызвали папу в сельсовет, поручили ему этим заниматься. И по вечерам в нашем доме при свете керосиновой лампы собирались бабы, человек по десять, и учились по букварю.
Благодаря папиному авторитету мы и спаслись, когда началась коллективизация. У бабушки было три брата, они организовались с отцом и приобрели инвентарь: сеялку, веялку, какой-то плуг необыкновенный. Вот за это их потом и раскулачили первыми среди нашей родни. За крепкое хозяйство, за дома хорошие отправили всех в Караганду с семьями. Дедушку моего по маминой линии раскулачили за то, что пчеловод был знаменитый на всю деревню, только у него одного была пасека. Домишко его был неважный, глиняный, но жили чуть ли не по-городскому: чистенько, аккуратненько, всегда самовар на столе, хорошая посуда, когда начинали качать мед, гостей много было. Раскулачили.
Соседа нашего взяли, деда Гришку Кремнева. У них было полсотни овец, лошадь и корова. Они занимались овцеводством, обрабатывали шкуры, продавали, а сами жили всегда не то что бедно, а как-то так, в запущении. И вот у нас окно на кухне как раз в ту сторону, и видно было, как зимой приехал их же бывший батрак, заядлый комсомолец. Приехал с милицией и выгнал из дому, зимой, на крыльцо открытое. И все боялись их приютить, потому что… ну нельзя, нельзя было. И вот я девчонкой смотрела на них в окно и думала: так и нас выгонят, и что, и куда мы будем деваться? Но напротив был такой Артем, дальний их родственник, бездетный, довольно бедный, и он решил: а мне все равно, меня раскулачивать не будут. И взял их.
А вскоре принялись было и за нас. Но Георгий Кириллович, дядя мой, тогда уже был в Красной Армии на сверхсрочной. Служил под Москвой, в Кубинке, кавалеристом. Туда отбирали таких молодцев, как теперь в космонавты, приезжал в отпуск в длинной шинели, со шпорами, что ты! И поэтому нас еще не тронули: не может же красноармеец быть братом кулака. Но у него все равно были страшные проблемы, потому что председатель сельсовета послал в часть, где он служил, письмо про то, что мы наемную силу использовали в хозяйстве. Знали, что если его из армии исключат, будет предлог нас раскулачить. А у нас и был-то всего один батрак года два-три, когда мы с сестрами были совсем маленькие. И надо ж было такое, чтоб из воинской части секретарь парторганизации нарочно приехал разбираться. Оправдал Георгия Кирилловича, а потом вернулся в часть и говорит: «Нечаев, давай демобилизуйся, чтоб никому не было неприятностей», - тогда у них уже нескольких офицеров арестовали.
Тогда же началось строительство Харьковского и Сталинградского тракторных заводов, и тем, кто шел туда добровольно, тоже было снисхождение. И папа первым поехал на строительство СТЗ. И еще первым отдал в колхоз лошадей, одну корову и повозки с санями (были рабочие розвальни, а были еще и хорошие, со спинкой, в гости выезжать). А тут все равно разнарядка, надо раскулачивать. Что у нас взять? Крестьянское богатство - скот да инвентарь новый, ну и дом, амбар хороший. Они, кстати, все амбары рубленые свезли на колхозный двор. А по том начали силой сгонять коров, лошадей, овец, потому что сами-то люди в колхоз шли очень неохотно, под натиском, под угрозами. Помню как сейчас, чуть ли ни в голос плакали женщины, когда уводили скот: ну, это же все нажито трудом! Папа только собирался поехать в Орел, купить рысака, да куда там. Четыре колхоза были организованы в Казинке: имени Молотова, имени Буденного, «Большевик» и «Кра сный партизан».