Русские дети (сборник)
Шрифт:
И вообще, безнаказанность — самая ужасная черта нашей современности: все делают что хотят, и никому ничего за это не бывает.
Примерно так размышлял Лукьянов, наблюдая за пацаном и ленясь встать. В нём напрочь отсутствовало чувство собственности, по крайней мере такое, что побуждает некоторых за своё добришко перегрызть другому человеку горло, зато всегда жило напряжённое чувство гражданской ответственности. Оно-то и заставило Лукьянова действовать.
Он тенью поднялся, не скрипнув раскладушкой, не задев веток, бесшумно сделал
Пацан был, видимо, опытный, сразу понял, что к чему, не вскрикнул, не испугался, мрачно сопел и смотрел в сторону.
— Что будем делать? — иронично, почти дружелюбно спросил Лукьянов.
— Отпусти, урод! — огрызнулся пацан.
Вот она, разница поколений! Помнится, Лукьянов с друзьями наблюдал из засады, как схватили их главаря и командира Миху, так тот сразу же запищал:
— Отпустите, пожалуйста, я нечаянно, у меня бабушка болеет, я ей малинки хотел нарвать!
Врал, конечно, залез он не за малинкой (её воровать неудобно: на месте много не съешь, а с собой в карманах не унесёшь — пачкается), да и бабушка Михи была не только не больна, а вполне здорова и частенько доказывала это Михе по затылку своей доброй, но веской рукой.
Но поведение Михи свидетельствовало, по крайней мере, о том, что он понимал, что поступил нехорошо, схватили его за дело, дома ему попадёт, надо выкрутиться.
И между прочим, его отпустили. И даже малинки дали.
В голосе же пацана не слышалось никакой вины, наоборот, он так это сказал, будто виноват Лукьянов. Не раскаяние, а злобу и досаду — вот что чувствуют все наши преступники, когда их хватают с поличным, социально обобщил в уме Лукьянов, держа пацана и думая, что делать дальше.
— Ты откуда? — спросил он. — С какой дачи?
— А тебе какая разница?
— Не «тебе», а «вам». Такая, что мы сейчас пойдём к твоим родителям, и мне придётся всё им рассказать.
— Ага, пойдём. Побежим, — хмыкнул пацан.
— Конечно, — твёрдо сказал Лукьянов, уязвлённый откровенным неуважением пацана. — Так где твоя дача?
— В Караганде! — ответил пацан.
На самом деле ответил гораздо грубее, Лукьянова аж всего нравственно перекосило: он и от взрослых терпеть не мог мата, а от детей и подавно.
— Ладно, — сказал Лукьянов. — Придётся ходить по всем дачам, кто-нибудь да узнает.
— Ни с каких я не дач, а с Мигуново, — сказал пацан.
Это было село километрах в двух от дачного посёлка. С одной стороны, странно, что пацан признался, с другой — простой расчёт: взрослый дядька вряд ли захочет тащиться в такую даль по такой жаре. Надо признать, малолетний человек уже неплохо разбирался в жизни.
Но не знал он Лукьянова! Если уж тот пойдёт на принцип, то до конца. Или как минимум до предела возможностей, обусловленных рамками реальных
— Что ж, пойдём! — сказал Лукьянов.
Он поднял сумку с десятком яблок и повёл пацана из сада.
Прошли дачной улицей, вышли на асфальтовую дорогу.
Высокому Лукьянову было неудобно держать руку пацана, он находился в полусогнутом положении, сумка тоже отягощала, болталась, Лукьянов повесил её на плечо, но она постоянно соскальзывала.
Как только вышли за дачи, пацан рванулся, хотел дать дёру, но Лукьянов был настороже, зафиксировал руку жёстко, заведя её ещё дальше за спину.
Пацан взвыл:
— Больно, блин!
— А ты не дёргайся. И не ругайся.
— Чё те надо, вообще? Ну дал бы по шее, и всё!
— По шее, думаю, тебе и так не раз давали. Я хочу, чтобы твои родители знали, чем ты занимаешься.
— Придурок!
Кстати, подумал Лукьянов, а вдруг родители знают? Вдруг это очень бедные люди, каких немало в наше время, им не на что жить, вот они и посылают ребёнка воровать яблоки, чтобы потом продать их проезжающим горожанам? Пусть выручка будет рублей сто или двести, но для кого-то и это — деньги.
Значит, придётся и родителям объяснить, что к чему. Никакая бедность воровства не оправдывает. Лукьянов сам не миллионер, однако чужого в жизни не возьмёт, даже если будет умирать с голоду.
Тут Лукьянов споткнулся о собственную мысль, задавшись вопросом: действительно ли он, умирая с голоду, не будет способен украсть, например, кусок хлеба? Но тут же решил, что вопрос этот отвлечённый, теоретический, не надо всё запутывать и усложнять.
Пацан мычал и постанывал, показывая, что ему больно.
Да и Лукьянову было по-прежнему неудобно.
Он придумал: снял ремень, которым подпоясывал свои шорты, купленные на рынке без примерки и оказавшиеся слишком большого размера, оглядел пацана — за что бы его обвязать? — и обвязал за шею, так, чтобы и не придушить, но и чтобы нельзя было стащить через голову.
— Ну ты даёшь! — сказал пацан как бы даже с одобрением, потирая затёкшую руку.
Идти стало легче и веселей.
Со стороны, наверное, выглядело несколько смешно и нелепо, но дорога была пуста, смотреть некому.
— Я бы не стал тебя вязать, — сказал Лукьянов. — Но ты ведь убежишь.
— Само собой, — подтвердил пацан.
Солнце припекало, дорога поднималась на пологий холм, Лукьянов потел, дышал тяжело (сказывалась толика лишнего веса) и ждал, когда поднимутся, — на холме была сосновая роща, там, наверное, прохладней.
— Кто у тебя родители-то? — спросил он пацана.
— Пошёл ты! — ответил пацан.
Молча дошли до рощи.
Лукьянов остановился передохнуть, пошевелил плечами, покрутил шеей, на секунду закрыв глаза, и вдруг ощутил резкий и болезненный удар по ноге. Открыл глаза: шустрый пацан подобрал довольно толстую ветку, держал её в руке и готовился нанести второй удар.