Русские дети (сборник)

Фрай Макс

Шёл устало, экономя силы, как солдат с войны.

Но война, как вскоре выяснилось, не кончилась.

Он уже миновал сосновую рощицу, когда рядом что-то упало. Остановился посмотреть — камень. Обернулся, и тут ударило в плечо. Посмотрел и увидел: Серый стоит среди деревьев, в руках у него пластиковый тазик. Не поленился, набрал где-то камней, догнал — и вот кидает.

— Тебе мало, что тебе ничего не было? — спросил Лукьянов.

— Мало!

— Чего ты хочешь?

— Убью тебя, придурка!

— Прямо до смерти? —

попытался шутить Лукьянов, хотя ему стало вдруг как-то не по себе.

— Само собой!

И Серый кинул камень.

Кидал он метко, камень пролетел возле головы.

А ведь действительно, подумал Лукьянов, так недолго и убить.

Он стал отступать задом, не сводя глаз с пацана. Споткнулся, чуть не упал. Серый прицелился.

Лукьянов резко развернулся и побежал.

Под горку было бежать легко, но и опасно — слишком быстро получалось, он еле успевал за собственными ногами. Но зато и Серому, наверное, непросто бежать с грузом да ещё при этом кидать. Дачный посёлок близко, там спасение. Вот уже первые заборы и строения.

Лукьянов вбежал в дачную улицу, остановился, посмотрел назад.

Серый нёсся к нему во всю прыть, обнимая одной рукой тазик, а второй замахиваясь. Кинул с разбега. Не добросил. Лукьянов прикинул: впереди улица, где негде скрыться, по сторонам высокие заборы. До своей дачи довольно далеко. Этот бешеный пацан, достойное отродье пьяных папаши с мамашей, пожалуй, догонит его. И прикончит, забьёт камнями.

Лукьянов в отчаянии вскрикнул:

— Ты так? Ладно! Тогда иди ко мне!

И побежал вперёд, на Серого. Он не боялся камней, то есть боялся, но не трусливо, а расчётливо, он хотел одного: добраться до этого негодяя и расправиться с ним. Хотя расстояние быстро сокращалось, и Серый бросал не на бегу, а стоя, он мазал. Вернее, Лукьянов ловко маневрировал, бежал не по прямой, а зигзагами.

И всё же один камень угодил Лукьянову в лицо, камень небольшой, но острый, Лукьянов ощутил на щеке тёплое жжение, это прибавило ему силы и злости.

Серый не выдержал, бросил тазик, пустился наутёк. Не к лесу, не по дороге, а по скосу холма, длинной дугой. Лукьянов же, как в фильмах Би-би-си о дикой природе (он любил эти фильмы), помчался наперерез длинными львиными махами.

И настиг. В прыжке повалил, подмял под себя. Урча, перевернул с живота на спину, чтобы видеть испуганную рожу подлеца, и стал отвешивать ему пощёчины.

— Не надо! Хорош! Всё! Завязал! — кричал Серый.

— Я тебе завяжу! Я тебя узлом завяжу так, что никто не развяжет! Сучонок мерзкий!

— Слезь, раздавил!

Лукьянов вспомнил, что весит в самом деле прилично, а пацанёнок под ним совсем тощенький, как бы не поувечить. Приподнялся, встал, очистил колени.

— В следующий раз будешь знать.

Хотелось ещё что-то веское добавить, но больше ничего на ум не приходило.

Лукьянов пошёл к своей даче — уже, как ни странно, не настолько

уставший, даже, пожалуй, посвежевший, взбодрившийся. С удовольствием вспомнил о бутылке водки, что стоит в холодильнике. Славно сейчас выпить с устатку, да и закусить не мешает.

И вдруг всё померкло.

Провалилось.

Исчезло.

Очнувшись, он потёр глаза — с ними что-то случилось, всё вокруг стало серым.

Нет, это просто вечер незаметно подкрался, солнце ушло за горизонт, да ещё и тучи наползли.

Серый сидел у забора, на коленях у него лежал увесистый обломок доски.

Лукьянов пощупал зудящий затылок, посмотрел на пальцы.

Кровь.

— Ты этим меня? — кивнул он на доску.

— Ну.

— И зачем?

— Я сказал — убью.

— И что это тебе даст?

Серый не понял вопроса. Сплюнув в сторону, он встал и поднял доску.

Лукьянов хотел подняться с земли и понял, что не может. Будто кости вынули из тела, какой-то вялый неуправляемый студень остался.

«Растяжимость костей», — вспомнил он и невольно усмехнулся.

— Ты чё лыбишься? — подозрительно спросил Серый и оглянулся.

Никого вокруг не было, он успокоился. Высоко поднял доску, примериваясь.

— Дурачок, ты же пожалеешь, — сказал Лукьянов. — Я тебе по ночам сниться буду.

— Да щас прям!

И Серый ударил.

Но у Лукьянова откуда-то взялись силы, он рывком отбросил тело в сторону, доска вскользь ударила по плечу. Лукьянов вскочил, опёрся о забор, а потом оттолкнулся от него, упал всей массой на Серого. Вырвал у него доску, а потом обхватил пальцами тощую воробьиную шею. Сдавил. Лицо Серого побурело, он хрипел, глаза выкатились.

— Будешь ещё? Будешь? Будешь? — спрашивал Лукьянов, но понял, что Серый просто не может ответить.

Ослабил хватку.

— Бу… кхе… кха… Буду!

— Я же убью тебя, идиот! Я не шучу! Ты мне выбора не оставляешь! Ведь если я тебя не придушу, гадёныш, ты же не отстанешь, ведь так?

— Ладно…

— Что?

— Я пошутил.

— Это шутки? Ты мне череп, наверно, проломил!

— Я не хотел.

— Как не хотел? Ты именно хотел меня убить, сам сказал.

— Я пошутил.

— Не ври! Хотел убить!

— Ну, хотел. Теперь не хочу. Хватит, больно. Отпусти.

— Отпущу, а ты опять нападёшь? С какой-нибудь доской, а то вообще топор из дома притащишь.

— Ничего я не притащу. Дышать нечем, отпусти.

Лукьянов убрал руки, но не вставал.

— И что делать? — спросил он.

— Ничего. Я домой пойду.

— А если не пойдёшь? У тебя телефона нет, случайно?

— Дома.

— Скажи номера отца и матери. Позвоню, чтобы тебя забрали.

— Не помню я. Там номера длинные, у меня в телефоне просто забито — мама, папа.

И у всех так же, подумал Лукьянов. Никто не помнит ничьих номеров.

— Может, тебе денег дать, чтобы ты отстал?