Русские горки. Конец Российского государства
Шрифт:
Ткацкие фабрики, основанные крепостными предпринимателями в центральных районах страны, были единственной отраслью промышленности, действительно созданной русскими людьми.
Бурный подъём русского промышленного производства в 1890-х, по темпам не имевший себе равных ни до, ни после того, был не столько естественным продолжением внутреннего хозяйственного развития России, сколько следствием пересадки в неё западных капиталов, техники и, главное, западных организаторов индустрии. Россия вкладывала дешёвые рабочие руки по принципу: нам — маленькая зарплата, вам — высокие прибыли.
Накануне XX века в тяжёлой промышленности зарубежные инвестиции достигали 3/5 всей суммы капиталовложений, они
А русские капиталисты и купцы, как и богатые землевладельцы, предпочитали вкладывать деньги в облигации императорского правительства, в надёжность которых они свято верили, нежели рисковать в коммерческих предприятиях. Лишь после того, как главный риск взяли на себя иностранцы, в тяжёлую промышленность устремился русский капитал. Вследствие этого перед революцией треть промышленных капиталовложений в России и половина банковского капитала в её крупнейших банках были иноземного происхождения.
Иностранный капитал был представлен различными финансовыми группировками, между которыми шла острая конкурентная борьба. Используя это обстоятельство, российский капитал, при всей своей относительной слабости, мог выступать в роли более или менее равноправного партнёра зарубежных финансовых центров.
После экономического кризиса 1900–1903 годов, нанёсшего чувствительный ущерб действовавшим в России зарубежным акционерным обществам, иностранное засилье стало сокращаться. Теперь зарубежные вкладчики предпочитали направлять свои инвестиции в те российские компании, в которых был достаточно силён капитал местный. В период предвоенного экономического подъёма удельный вес российского капитала повысился практически во всех отраслях промышленности.
Но если зависимость народного хозяйства России от иностранных капиталов со временем явно ослабевала, то финансовая зависимость царского правительства от крупнейших держав, напротив, возрастала. К 1914 году внешний государственный долг страны составил 5,4 миллиарда рублей. Главным кредитором России была Франция, спасшая самодержавие с помощью огромного займа (843 750 тысяч рублей) от финансового краха во время революции 1905–1907 годов.
При этом Россия — сама объект ввоза иностранного капитала — вывозила капиталы за рубеж, прежде всего в отсталые государства Востока (Китай, Персию). Впрочем, вывозились преимущественно государственные или даже заёмные капиталы, а их размещение в соответствующих странах обусловливалось не столько экономическими, сколько военно-политическими соображениями, а также стремлением «застолбить» на будущее внешние рынки.
В 1890-е годы были созданы Учётно-ссудный банк Персии (фактически филиал Государственного банка России) и Русско-Китайский банк, который контролировался российским правительством.
Частный капитал нашей страны не мог ещё активно действовать на зарубежных рынках — он был слаб. Вообще в 1905-м годовой доход от торгово-промышленной деятельности на сумму свыше 20 тысяч рублей получали во всей стране лишь 12 377 человек.
Узкий слой российской финансовой олигархии формировался главным образом за счёт петербургской буржуазии, сложившейся, в основном, в результате «насаждения» капитализма сверху и оперировавшей в сфере тяжёлой индустрии. Представители этой группировки российской буржуазии — как правило, выходцы из среды технической интеллигенции, чиновничества, а также иностранные капиталисты — были теснейшим образом связаны с царской бюрократией. Но и в Москве имелись предприниматели (Рябушинские, Морозовы, Мамонтовы и др.), которые обладали многомиллионными состояниями и претендовали на роль лидеров российского делового мира.
Но даже в это время на положении первого сословия империи оставалось дворянство, сохранившее свой привилегированный статус, однако экономическое влияние этого класса неуклонно ослабевало.
Соответственно росту индустрии возрастали численность и значение промышленного пролетариата. В 1913 году в стране насчитывалось 4,2 миллиона фабрично-заводских, горных и железнодорожных рабочих, общее же количество пролетариев доходило до 18 миллионов человек. Состав рабочего класса был неоднороден: в крупной промышленности преобладали потомственные рабочие, в строительстве, на водном транспорте и т. п. было много недавних выходцев из деревни. Доля высококвалифицированных и соответственно высокооплачиваемых рабочих была сравнительно невелика. Средний заработок в обрабатывающей промышленности составлял в 1913 году около 24 рублей в месяц, в то время как прожиточный минимум даже десятилетием раньше, в 1903 году равнялся в Петербурге 21 рублю для одиноких и 32 рублям — для семейных, а в Москве примерно 20 и 30 рублей.
Ещё несколько миллионов крестьян занимались обрабатывающей промышленностью у себя в деревне, не бросая земледелия. И для этого были две особые причины: климатическая и финансовая.
Из-за нашего климата земледелие оказывается в худших условиях, чем западное. Приходится в четыре месяца сделать на земле те же работы, которые на западе можно разложить на семь, а то и десять. Зато в остальные восемь месяцев нет никакого дела, относящегося к земледелию, и рабочий труд может быть употреблён на другое занятие.
А финансовая причина в том, что земледелие не даёт дохода, достаточного для покрытия обязательных расходов крестьянского хозяйства (прежде всего податей). В таком положении находится вся центральная полоса России; вот почему домашняя промышленность и отхожие промыслы наряду с земледелием стали здесь уже с давних пор необходимым вспомогательным ресурсом крестьянина.
Например, крестьянин-ярославец перед освобождением 1861 года из каждого заработанного им рубля только 37 копеек получал собственно с земледелия, остальные 63 копейки он добывал промыслом. В приволжских местностях эта доля дохода, получаемая от промысла, доходила до 88 копеек. К тому же благодаря своей простоте — от производителя не требовалось почти никаких предварительных затрат на помещение, орудия и материал, — ремесло было доступно любому.
Понятно, что развитое русское кустарничество не есть «пережиток древних времён», а просто одна из форм, в которых выразилось общее оживление народного потребления и промышленной жизни со второй половины XVIII столетия. Сначала такие работы предшествовали появлению фабрики; потом работу кустарю заказывал фабрикант. Даже когда мастер кустарничал на свой страх и риск, он находился в зависимости от торговца-скупщика. Таким образом, это массовое кустарное производство и по происхождению своему, и по характеру было с самого начала капиталистическим предприятием, а не «народным развлечением», хотя, разумеется, жители России всегда отличались незаурядной склонностью чем-нибудь занять руки, да и природная скудость почвы понуждала их к предпринимательству.
К 1913 году фабрика начала вытеснять кустаря, давая рабочие места под своей крышей тем, кому раньше давала работу на дом. И всё же нельзя забывать, что на всём протяжении XVIII и XIX веков, и даже в начале XX века в России процветала надомная промышленность, чьи застрельщики по своей энергичности мало чем отличались от американских предпринимателей-самородков. Правда, сочетание сельскохозяйственных и несельскохозяйственных занятий, навязанное населению экономическими обстоятельствами, тормозило развитие торговой и промышленной культуры, ибо там, где на коммерцию и промышленность смотрели всего лишь как на источник побочного заработка, они не могли выделиться в самостоятельные отрасли.