Русские и пруссаки. История Семилетней войны
Шрифт:
Тем временем Чернышев направился из Торна, чтобы соединиться в Силезии с Фридрихом II и привести ему подкрепление в 20 тыс. чел. Таким образом, Лаудон лишался 20 тыс. русских, которые усиливали Фридриха. Кроме того, Мария Терезия ради экономии посчитала необходимым уволить из армии 20 тыс. австрийских солдат. Разница с предыдущим годом получалась в общем итоге 60 тыс. чел. «Если бы король выиграл подряд три регулярные баталии, даже это не принесло бы ему толикого преимущества» [342] . Теперь Фридрих II с самыми радужными надеждами начинал новую силезскую кампанию. В ожидании Чернышева он приказал своей кавалерии неотступно тревожить австрийскую конницу, которая претерпевала хотя и не очень существенные, но неоднократные неудачи.
342
Fr'ed'eric II. Histoire de la guerre de Sept ans. 2(nde) partie. P. 73.
Впереди
«Они распространились по всему королевству, вызывая своим появлением всеобщий ужас. На второй день их вторжения один из отрядов оказался уже у ворот Праги. Внушаемый ими страх был столь велик, что г-н Сербеллони намеревался лично со своим корпусом дать им отпор. Действия их и вправду отличались жестокостью: на пути своем они все грабили, разоряли и жгли.
Вторжение сие оказалось бы далеко не бесполезным, буде продлилось бы и далее» [343] .
343
Fr'ed'eric II. Histoire… P. 101, 102.
Фридрих II добавляет, что эти беспорядочные банды, нагрузившись добычей, удалялись в Польшу, чтобы продать или спрятать в надежном месте награбленное. В результате уже через восемь дней вся Богемия обезлюдела, а сам король оказался в той странной роли «обер-поводыря медведей в Священной Римской Империи», за которую он так бранил Лаудона.
Но радоваться ему оставалось недолго. Фридрих намеревался атаковать правый фланг Дауна и прежде всего выбить австрийцев из Буркерсдорфа и Лёйтмансдорфа. Роли были уже распределены, в том числе и позиции для корпуса Чернышева. И вдруг Чернышев является к королю и со слезами на глазах объявляет ему, что Петр III низложен, а на престоле теперь его супруга под именем Екатерины II. Сам же он получил от Сената повеление привести войска к присяге новой императрице, незамедлительно отделиться от прусской армия и отступить в Польшу.
«Потеря Петра III явилась для короля весьма чувствительным ударом, поелику он почитал его превосходный характер и питал к нему в сердце своем любовь и благодарность». Фридрих не противился уходу Чернышева, «но просил лишь об одной любезности — отсрочить его на три дня. Сии трое суток были воистину драгоценны для приготовления к решающему удару. Одно присутствие русских сдерживало австрийцев, кои еще не ведали о случившейся революции» [344] . Фридрих II, воспользовавшись этими тремя днями, завладел нужными ему позициями. Он бросил корпус Вида на Лёйтмансдорф, а Кноблоха и Мёллендорфа — на Буркерсдорф. Все это время русская армия как бы прикрывала его фланг и находилась в резерве. В порыве восторга король расцеловал Чернышева и наградил его почетной шпагой, оценивавшейся в 27 тыс. талеров. По прошествии трех дней (19–22 июля) русские ушли в Польшу, но австрийцы все еще ничего не знали об этом.
344
Ibid. P. 104.
Фридрих II предвидел случившийся 9 июля 1762 г. в Петербурге переворот, который стоил Петру III сначала трона, а потом и самой жизни. Чрезмерное пруссофильство царя, его бестактные заверения о готовности быть верным слугою короля прусского, его презрение к национальной религии и национальным обычаям, лихорадочная поспешность затеваемых реформ, враждебность армии и особенно гвардии к новым уставам, разочарование аристократии унизительным миром, который сразу же повлек за собой две тяжелые войны, пожертвование интересами России ради личных выгод герцога Голштинского и более всего положение императрицы, неоднократно подвергавшейся публичному унижению, оскорбленной страстью царя к Елизавете Воронцовой, и угроза заточения ее в монастырь — все это не ускользало от проницательного взгляда прусского короля.
Не раз пытался он отговорить Петра III от непопулярной войны с Данией, не раз предупреждал через Гольца и Шверина об угрожающей ему опасности, умоляя не пренебрегать необходимыми предосторожностями. Петр III не желал ничего слышать. Он довел до крайности и армию, и духовенство, и царицу. Екатерина оказалась перед выбором: или потерять все свои законные права, или силой завоевать для себя трон. Король был поражен ловкостью и энергией императрицы, а ученик его оказался позорно неспособным защитить самого себя. По выражению Фридриха II, он послушно подписал отречение, «как ребенок, которого отправляют спать». Теперь на троне была Екатерина, а Петр III бесславно окончил свои дни в Ропшинском дворце.
Установившаяся после переворота власть вначале как будто хотела противостоять всем действиям и замыслам покойного императора — и во внешней политике, и в делах внутренних. Манифест о восшествии на престол провозглашал короля Пруссии «коварным врагом». Меры, принятые в Восточной Пруссии, а также передвижение русских войск в Померании, на Висле и в Польше — все вызывало опасения, что снова может возобновиться не менее ожесточенная, чем при Елизавете, война против Фридриха II.
Если король и боялся этого, то и сам он внушал страх в Петербурге. Сначала там даже казалось, что он выступит в защиту своего несчастного друга и сделает какую-нибудь попытку освободить его или отомстить. Более всего опасались пленения корпуса Чернышева. Но когда ничего подобного не произошло — Чернышев уже ушел за Одер и спокойно двигался к Познани, — все страхи понемногу улеглись.
Известие о беспрепятственном принятии присяги всеми русскими войсками и даже корволантом [345] Брандта, уже вошедшим в Мекленбург, успокоило опасения совсем иного рода, и к тому же достаточно сильные: по всей видимости, царица вообразила, будто Румянцев беззаветно предан Петру III. Поэтому она поспешила вызвать его в Петербург, приказав передать командование генералу Панину. Молодому полководцу пришлось вторично оправдываться, уже перед новой властью. В донесении Екатерине II о принятии присяги его корпусом он пишет:
345
Корволант — легкий отряд без обоза и тяжелой артиллерии. (Примеч. пер.).
«Позвольте мне, всеподданнейшему и последнему Вашего Императорского Величества рабу, испросить милости и благоволения продолжением и нелицемерно уверить, что я мое благополучие и спасение со всеми моими соотчами заключал в особе Всевысочайшего Вашего Императорского Величества, — единственную отраду и спокоение нашего крайнего и ежевременного смущения на бывшие времена составляющие» [346] .
Он сразу же уехал в Петербург, без труда доказал там свою лояльность и снова возвратился к войскам. Однако в его отсутствие были приняты все решения касательно возвращения армии. Еще не утвердившаяся власть сочла для себя равно опасным как и продолжать войну против Фридриха II, даже ради приобретения Восточной Пруссии, так и выступать в союзе с ним против Австрии или Дании. Предпочли ликвидировать все эти дела и обеспечить для России мир, которого она желала куда более, чем сохранения всех завоеваний.
346
Масловский. Вып. 3. С. 547.
Не было никаких сомнений в том, что Семилетняя война приближается к своему концу. Вслед за Россией «великий альянс» покинула Швеция, подписав 22 мая 1762 г. в Гамбурге мирный договор, по которому возвращала Пруссии все территории, занятые ею в Померании. Фердинанд Брауншвейгский почти полностью изгнал французов из Гессена. Вмешательство Испании добавило лишь потерю ею колоний и флота к потере колоний и флота Франции. Даже Австрия, обеспокоенная оттоманской угрозой с юга вследствие интриг Фридриха II, смирилась с неизбежностью траура по Силезии. Но если бы Россия со всеми своими силами и осталась на арене борьбы, ей навряд ли удалось возродить дух прежних своих союзников. Возможно, что Екатерина II, думая уже о Курляндии, Польше, Турции и Швеции, надеялась обрести в дружественных, а может быть, и в союзных отношениях с Фридрихом II более выгодные возмещения за отказ от Восточной Пруссии.