Русские и шведы от Рюрика до Ленина. Контакты и конфликты
Шрифт:
Вообще путь Пушкина к шведскому читателю был нелегким и тернистым, проходил сквозь непонимание, предрассудки и предубеждения. Шведы не спешили переводить Пушкина, и его первые переводы на шведский язык были сделаны Ф.А. Платеном, Ф. Сигнеусом, Ю. Рунебергом, К.Г. Кремером в Финляндии, где шведский оставался основным языком в образованном шведском обществе.
Тем не менее Пушкина в Швеции читали (в том числе на немецком языке в переводе Роберта Липперта), им увлекались, с ним спорили, его творчеством интересовались. В 1841 г. в Упсальском университете доцентом Карлом Юлиусом Ленстрёмом была защищена первая в мире докторская диссертация, посвященная творчеству Пушкина, под названием «Александр Пушкин, русский Байрон». Ленстрём измерял величие поэта его духовной близостью с Байроном. Он не знал русского языка и читал Пушкина в посредственных немецких переводах, поэтому его диссертация не отличается глубиной и изобилует ошибками, порой курьезными [32] .
32
«Душа» по-шведски — sj"al (шэль); название стихотворения Пушкина «Черная шаль» Ленстрём перевел как «Черная душа».
В 1889 г. известный славист, первый шведский историк русской литературы Альфред Йенсен перевел на шведский язык «Евгения Онегина». Он посвятил Пушкину раздел в своей «Истории русской культуры» (1908). Йенсен писал ее в то время, когда официальная Швеция проводила антирусскую политику, поэтому он не сумел объективно отнестись к патриотической теме в творчестве Пушкина. Он осуждал «антишведскую направленность» и «царистский сервилизм» поэта. Как певца национально-государственного величия России воспринимала Пушкина и Сельма Лагерлёф, которая полемизирует с ним в одной из глав своего знаменитого «Нильса Холгерсона».
В круг петербургских знакомых Пушкина входил секретарь шведского посольства Густав Нордин. Поэт пользовался услугами дипломата для приобретения запрещенных книг. В одном из своих писем Пушкин благодарит Нордина за «любезную контрабанду» и просит его достать ему запрещенную в России поэму Г. Гейне «Германия» («Зимняя сказка»). Дневниковая запись свидетельствует о том, что в 1834 г. Пушкин говорил с ним о русском дворянстве, о гербах и семействе Екатерины I. Сохранилась депеша Нордина в Стокгольм, в которой он характеризовал Пушкина как «писателя высоких достоинств и поэта, не имевшего соперников в стране», гибель которого была «национальной потерей» для России.
Одним из эпизодов шведской пушкинианы является посмертный портрет Пушкина, написанный по заказу друга поэта Павла Воиновича Нащокина шведским художником Карлом Петером Мазером в 1839 г. Работая над портретом, Мазер использовал принадлежавший Нащокину мраморный бюст работы Витали и маску поэта, сделанную русским скульптором со шведскими корнями Самуилом Хальбергом. Мазер написал также портрет Натальи Николаевны Пушкиной.
Пушкин и шведы — достаточно сложная проблема. В ней, как в капле воды, отразился асимметричный характер русско-шведских отношений в новое и новейшее время, на который указал А.С. Кан. Он отметил, что Россия и ее политика были гораздо важнее для Швеции, чем шведская политика для России. «В демографическом смысле малый народ противостоял большому, в политическом смысле — малая держава великой». Поэтому поколения шведов вырастали с предвзятым отношением к России, в «страхе перед русскими» («Rysskracken»), которых они считали своими «исконными врагами» (Arffiende Ryssen). В этих понятиях отразились предубеждение и некоторое культурное отчуждение, жертвой которых в какой-то мере стал Пушкин, который и сегодня для большинства шведов не так известен, как великие русские прозаики, и не является знаковой фигурой русской культуры.
Россияне по-разному относились к шведам, многовековое соперничество с которыми имело своим результатом ряд войн различной степени кровопролитности, тем не менее, они испытывали перед ними скорее не страх, а уважение. Для многих русских людей даже в периоды конфронтации Швеция была государством-образцом, не исконным врагом, а достойным противником, говоря пушкинскими словами, «шведом суровым», победа над которым досталась учением у него. Эта особенность русского восприятия шведов отразилась в творчестве поэта.
Шарыпкин Д.М. Пушкин в шведской литературе // Пушкин. Материалы и исследования. Вып. VII. Л., 1974; Фокин В.И. Пушкинские дни в Скандинавских странах в 1937 г. // Санкт-Петербург и страны Северной Европы. СПб., 2002; Найдин Е.Е. Письмо Пушкина к Густаву Нордину // Пушкин. Исследования и материалы. Т.. 2. М.; Л.,1958; Сванидзе Л.Л. Люди Севера в творчестве А.С. Пушкина // Норна у источника Судьбы. Сборник статей в честь Е.А. Мельниковой. М., 2001; Черкашина Л. Пушкин, потомок Рюрика. М., 2008; Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009; Bodin P.-A. En svensk i Pusjkins och Onegins Petersburg // Kyssen i Ryssland. Skeleftea, 2002; Bodin P-A. Af Nordin; Pusjkinoch Petesburg // "Aldre svensk slsvistik. Uppsala, 1984; Nilsson N. A. Hur den ryska litteraturen introduserades i Sverige // "Aldre svensk slavistik. Uppsala, 1984.
Профессор Стокгольмского университета. Софья Ковалевская в Швеции
Среди
Софья Васильевна Ковалевская родилась в семье артиллерийского генерал-лейтенанта В.В. Корвин-Круковского в 1850 г., получила всестороннее домашнее образование и рано обнаружила незаурядные математические способности и склонности. Доступ женщинам в российские университеты в то время был закрыт. Поэтому для того, чтобы продолжить образование, в 1868 г. она вступила в фиктивный брак с В.О. Ковалевским, ставшим впоследствии видным палеонтологом, и уехала с ним за границу. В 1871 г. она представила в Геттингенский университет три работы, которые принесли ей известность в ученых кругах и степень доктора философии.
Однако все ее попытки получить место преподавателя в высших учебных заведениях Петербурга, Москвы, Берлина и Парижа не увенчались успехом. После смерти мужа в 1883 г. известный шведский математик Магнус Густав Миттаг-Леффлёр пригласил ее на работу в Стокгольмский университет. Она приняла это предложение и писала Миттаг-Леффлёру: «Я стремлюсь применить свои познания и преподавать в высшем учебном заведении, чтобы навсегда открыть женщинам доступ в университет».
Молодой Стокгольмский университет (высшая школа) в то время находился под пристальным вниманием общественности и прессы. Вопрос о предполагавшемся назначении С. Ковалевской обсуждался особенно активно, поскольку подобного прецедента в истории Швеции еще не было. В то время как Миттаг-Леффлёр курил ей фимиам, консервативные круги шведского общества выступили против назначения женщины на должность профессора университета. В этом их невольно поддержал Август Стриндберг. В своей статье «Равенство и тирания» он писал, что женщина — профессор математики — это вредное и чудовищное явление, и только старомодной галантностью шведов можно объяснить приглашение женщины, которая «немного разбирается в математике», в страну, где так много мужчин-математиков, значительно превосходящих ее по уровню знаний. Этот выпад выдающегося писателя против выдающегося ученого не покажется чем-то необычным, если вспомнить отношение Стриндберга к женской эмансипации. Прочитав эту статью, Софья Васильевна сказала, что может согласиться с тем, что она чудовище, но не с тем, что в Швеции много мужчин-математиков, знания которых значительно превосходят ее знания.
По свидетельству биографа С. Ковалевской Марии Леке, в кругах, близких к высшей школе, будущего профессора ожидали «с долей недоброжелательства». «Не было ли в этом случае некоторой боязни конкурента, или, быть может, сказывался антифеминизм». В конце концов, она победила, победила благодаря своей естественности, интеллигентности и своему профессионализму. Ей удалось растопить лед недоверия, и постепенно иронические разговоры о «королеве математики» прекратились, и шведские газеты уже всерьез назвали ее «принцессой науки». Ожидаемая с таким недоверием женщина-математик вскоре стала гордостью высшей школы Стокгольма, где она получила должность доцента, а затем профессора и возглавила кафедру механики. За 8 лет работы в университете она прочитала 12 курсов лекций, в том числе курс механики, была членом редколлегии шведского журнала «Акта математика». Кроме чтения лекций, она много и серьезно занималась научной работой и уже в первый год пребывания в Стокгольме написала одну из самых важных математических работ «О движении твердого тела вокруг неподвижной точки под влиянием силы тяжести». Вскоре она не только доказала свое право занимать должность профессора, но и завоевала признание европейской научной общественности. В 1888 г. ей была присуждена премия Парижской академии наук, в 1889 г. она получила премию Шведской академии и была избрана членом-корреспондентом Санкт-Петербургской академии Наук.
Однако, когда в 1885 гг. Миттаг-Леффлёр выдвинул кандидатуру С. Ковалевской на открывшееся место академика Шведской академии, секретарь академии Георг Линдхаген сказал: «Если академия начнет пополнять свои ряды женщинами, то на ком из живых существ она в конце концов остановится!» [33] Сама Софья Васильевна просила Густава прекратить хлопоты о доставлении этого звания, чтобы не вызвать зависти и недоброжелательства.
Сразу по приезде в Стокгольм Софья Васильевна начала брать уроки шведского языка, и первые недели ничего другого не делала, как только занималась языком с утра до вечера. Когда Густав Леффлёр сообщил ей о намерении познакомить ее с местными учеными, она попросила его подождать две недели, надеясь, что за это время она в какой-то степени овладеет шведским языком. И действительно, через две недели она уже могла объясняться по-шведски, а через два месяца уже читала шведскую беллетристику, в том числе «Сагу о Фритьофе» Э. Тегнера.
33
В 1748 г. членом Шведской академии была избрана графиня Эва Экеблад за изобретение способа производства картофельной водки.