«Русские идут!» Почему боятся России?
Шрифт:
Zorro
О Ваули Пиеттомине, фартовом парне из рода Ненянг, что кочует в Тазе, на границе тундры и леса, впервые заговорили весной 1825 года: он с тремя «есаулами» сделал налет на старшинские табуны и отогнал часть оленей, где пару-тройку, где полдюжины, а где и десяток, раздав их бедноте в голодающих районах Таза. Это удивляло. «Воровская самоядь», то есть мелкая уголовщина, была давней докукой властей, но так, как Ваули, из пацанов раньшего времени не поступал никто. Ненцы просто не знали, что такое бывает, и Ваули поначалу даже пришлось объясняться. Не без труда, но сумел, заработав славу великого шамана, вещающего волю добрых духов. Затем, с растущей на глазах группой поддержки, «числом в десять, а другие говорят, что десятка полтора», перекочевал на Приуральскую равнину и проделал «экспроприацию» еще несколько раз.
Все это длилось несколько лет. Поймать
Правда, результат оказался неожиданным. Князя можно понять, он хотел отомстить за ночные страхи и с гарантией устранить нахала навсегда, но масштаб «кнутобойства» (завуалированная вышка), согласно законам Империи, предполагал конфирмацию судом высшей инстанции. А Тобольский губернский суд, до которого Тайшину дотянуться руки были коротки, по требованию губернатора Талызина изучив дело, факт «разбоя», конечно, подтвердил. Но признал и то, что «сей Ваули никого не убивал и увечий не причинял, а отбирал у граждан лишь часть достатков, и себе не многое оставлял, только чтобы жизни не лишиться, но почти все отдавал иным, чтобы бедным самоедам не лишиться жизни». Кроме того, было принято во внимание, что «преступники чистосердечно во всем сознались», что «их роду свойственно незнание законов», что «по дальности их места жительства никак невозможно было без оленей добраться в Обдорск и взять в долг муки» и, наконец, что «общество желает не карать, но токмо удалять их от себя».
В итоге в свете вновь открывшихся обстоятельств березовский вердикт конфирмован не был: каторгу обоим отменили вовсе, а страшный кнут заменили двумя десятками совсем не страшных плетей и ссылкой на поселение «в места не столь отдаленные». В этой редакции приговор и утвердили. Преступников, выпоров, отправили в Сургут, где определили в работники к одному из купцов, чтобы «пропитание трудом добывали и могли деньги посылать для поддержания семейств». Однако в ссылке было скучно, душа просилась в полет, и на работе ни тот, ни другой не задержались.
Приехал жрец
Уже 19 сентября 1839 года Берёзовский земский суд получил донесение о том, что «Пиеттомин и Вайтин 28 августа бежали с места своего причисления, украв лодку, два пуда муки, топор, ножик, да очки, да чучелко сорочье». Сыскать, послав по реке казака, не получилось, а вскоре на Ямале, сперва в районе Таза, а затем и везде, вновь начались шалости. Несколько месяцев Ваули неведомо откуда возникал то здесь, то там, разбираясь с причастными к его аресту («приехал на подворье к тому Савосю, укорял его и бил, пока кровь с носу не потекла»), да и вообще наводя порядок. Внезапность его появлений, а еще более – информированность удивляла народ. Да и вел он себя теперь куда более жестко, чем до ареста: тогда просто налетал и угонял сколько-то оленей, а ныне приезжал в стойбища и «учинял правеж». Если же старшины пытались его увещевать, «пальцем указывая вверх и вниз», ответствовал в том духе, что, дескать, вернулся не просто так, а «большим начальством назначен главным старшиною над всеми инородцами Обдорского отделения». В подтверждение чего, «если кто не соглашался, бил в нос, ногами топая, кричал громко» и даже некоего Лабе Оленина «грозился за отказ вовсе убить».
По понятиям ненцев, народа очень мирного, – именно их нравы авторы фильма «Начальник Чукотки» приписали чукчам, – вести себя таким образом можно было только с позволения духов или русского начальства. И тут очень худую службу княжеским людям сослужил пущенный ими же слух, что, мол, в далекой ссылке Ваули «кровавым поносом захворал и помер». По Ямалу поползли слухи: дескать, богатырь из Ненянгов «в нижнем мире побывав, всех духов побил и на волю ушел», научившись рвать толстые веревки, как паутинки, нырять в ковшик с водой, уходя от погони, становиться невидимым и вообще «постиг птичий язык». Поверить в такое трезвым, здравомыслящим оленеводам было, конечно, трудно, но, с другой стороны, очки и сорочье чучелко, показываемые желающим часто и охотно, говорили сами за себя, так что самые недоверчивые понемногу признавали: да, нет дыма без огня.
Правда, сам Пиеттомин, если его на сей счет спрашивали, ничего не подтверждая, но и не отрицая, многозначительно отмалчивался, опять-таки «пальцем указывая сперва на небо, а потом на землю и поднося чучелко к уху, словно бы выслушивая». Из чего широкая тундровая общественность, разумеется, делала соответствующие выводы, – и, короче говоря, всего за три-четыре месяца человек стал легендой. Его белых оленей, – хотя олени его были вполне обычными, но белые – это круче (потому позже он все же подыскал белых, и сказка стала былью), – с серебряными рогами (свидетели божились, что их сияние подобно Луне) видели одновременно в трех, четырех, пяти местах. А число оленей, открыто конфискованных у «княжат», молва исчисляла уже минимум в «семьдесят семь раз по сто», причем съеденные им самим олени по ночам оживали. Это, – поскольку очевидцами выступали не какие-то трепачи, а солидные люди, – усугубляло. Или, как сформулировано в «Краткой выписке» из его дела, – основном источнике, – «увеличило народное к нему доверие». А это, в свою очередь, налагало, вдохновляло и обязывало…
Глава XXVI. ТУСКЛАЯ, ТУСКЛАЯ САГА (2)
Дух и буква
Должно отметить: в отличие от прошлых лет, когда действовал Ваули по принципу «грабь награбленное», имелось у него и нечто вроде политической программы. Может, в ссылке каких мыслителей наслушался, может, и сам придумал, но вкратце сводилось к тому, что лучше, конечно, уйти из-под постылой власти «тагов» (хантов) и жить, как раньше, прямо платя ясак русским, которые порядок любят. Но если, – будем реалистами, – это вовсе нельзя, то, по крайней мере, с налоговыми фокусами пора кончать. А главное, чтобы снова, опять-таки, как раньше, брать припасы у русских купцов, без княжьих накруток и с проверкой качества…
Такой полет мысли вдохновлял. Очень скоро вокруг «великого Ненянга» собралось более 400 душ. Причем не только ненцев (хотя в основном шли они), но и хантов, которым князь, хоть и свой, кровный, тоже не нравился. Для практически не населенного края, можно сказать, огромное войско. Правда, шли не все. Кто побогаче, осторожничал, так что в основном сама себя рекрутировала голь, «не имеющая дневного пропитания» (некий Менчеда Санин, один из самых доверенных «есаулов» Ваули, «ясаку от роду не платил по случаю бедноты»). Да и вооружение хлипкое было: главным образом, копья, ножи и луки, а ружей мало. Тем не менее против городка, где и гарнизона-то, почитай, не было, сила смотрелась грозно, и Ваули понемногу стал реальной властью в тундре. Он явочным порядком назначил сам себя «самым главным старшиной» Обдорского края, под страхом угона оленей запретив стойбищам слушаться приказов Ивана Матвеевича, а затем сместил двух старшин. Правда, не без причины: один был очень дряхл, а второй, некто Садоми Ненянгин, настолько зарвался, что зарезал грудного ребенка, мать которого в свое время не пошла за него замуж, а кроме того, избил другую даму, не пожелавшую ему дать, да так сильно, что случился выкидыш. За такое в России полагалась каторга, хоть сто раз будь старшиной, но Тайшин своего человечка прикрыл, так что Ваули, по сути, был прав. И тем не менее это было уже посягательство на прерогативы государства, то есть попахивало политикой. Не меньше чем публичные заявления о том, что «во всем Обдоре главней его, Ваули, никого не будет», а Ивану Матвеевичу лучше, пока цел, с вещами на выход, и чем дальше, тем лучше.
Между тем, вплотную приблизился декабрь. Вот-вот должна было стартовать ежегодная, – аж на месяц, – ярмарка, и около Обдорска, как всегда, выросло немалое поселение из чумов. И вот к этим-то толпам заявились в первых числах месяца посланцы Ваули, передавшие строгий запрет: «Чтобы до его туда прибытия инородцы не смели вносить ясака, а купцы торговать, и отъезжать чтобы тоже никто не смел», а затем и весть о том, что «войско Ненянга» вот-вот двинется на «княжий град». Приказу подчинились, никто не посмел ни начать торг, ни уехать, все ждали развязки, но о реакции собравшихся сказать ничего не могу. Думаю, впрочем, но, как всегда, кто-то радовался, а кто-то боялся. И еще думаю, что таких, кто боялся, было больше. Нищие ведь на ярмарку не ездили, съехавшимся, как и горожанам, кроме вовсе уж голодранцев, было что терять. А парням Ваули терять было решительно нечего.