«Русские идут!» Почему боятся России?
Шрифт:
Не следует думать, что всего этого не понимали в Ереване. Понимали. И, веря в себя (люди такого закала, как дашнаки тех времен, иначе не умеют), тем не менее сознавали, что помочь может только новый Сардарапат. Ведь то, что случилось однажды, если очень того захотеть и выложиться изо всех сил, может и повториться, не так ли? В общем, рассуждая здраво и не допуская мысли о капитуляции, оставалось только одно: не дожидаясь ни вступления в силу Севрского договора (Какой смысл? Султан все равно подписал, а Кемаль все равно не признает), ни арбитража Москвы (Какой смысл? Все, что могла сказать Москва, уже прозвучало на съезде в Баку), – атаковать. Конечно, восточная группировка турок, возглавляемая молодым и амбициозным Кязымом Карабекиром, куда многочисленнее армянской армии, да еще и отменно, в отличие от нее, снабжена и экипирована. Но если сидеть и ждать, когда Кязым-паша атакует (а что он рано или поздно атакует, сомнений не было), то шансов нет вовсе. А так шансы есть. И даже не совсем иллюзорные. Никакого безумства храбрых. Кризис в Афинах как раз завершился в пользу «партии войны», с греками, медленно вдавливающимися вглубь Анатолии, поддерживалась постоянная связь, и их командование готово было ускорить наступление, если в тылу Кемаля начнутся серьезные сложности. Согласованный удар с фронта и с тыла – это самое то, решающее все проблемы одним махом и списывающее кемалистов в окончательный расход. Правда, для этого необходима была сущая малость – совершить чудо, но как раз чудеса в понимании дашнаков шли по графе само собой разумеющегося.
Проза жизни
20 сентября,
Стремясь спасти хоть что-то, армянское правительство разослало всем заинтересованным сторонам просьбы о посредничестве, на что из Москвы почти тотчас, 13 ноября, пришло согласие за подписью Чичерина, а вот представитель Антанты в Тбилиси, помедлив дней пять, ответил в том духе, что, дескать, правительство Его Величества весьма сожалеет, но помочь может только советом искать заступничества у РСФСР. Впрочем, план, до мелочей расписанный большевиками с Кемалем, неожиданно дал сбой. Карабекир на волне головокружения от успехов закусил удила, в ответ на депешу из Кремля телеграфировав, что не видит смысла в приезде представителя РСФСР для посредничества в переговорах. Это было нежданным и неприятным сюрпризом. «Возможно, – писал в те дни Сталин Ленину, – что с Арменией уже опоздали, т. е. ее скушают раньше, чем подоспеем». Однако удачливый паша заигрался. Были ли у него какие-либо далеко идущие планы или Кязым-паша просто играл в кошки-мышки с полумертвой жертвой, но Кемалю, еще не имевшему особых достижений на западном фронте и менее всего желавшему появления альтернативного «человека-легенды», эскапады командующего восточным фронтом пришлись более чем не по нраву. В связи с чем Карабекир, щемивший армянских делегатов в Александрополе на предмет очередных уступок, обнаружил, что подвоз боеприпасов почему-то прекратился (как выяснилось позже, где-то обрушились сразу два моста). Зато большевики получили время, необходимое для установления связи с «левыми дашнаками», влиятельными лидерами Араратской Республики, считавшими Россию, пусть и большевистскую, все же меньшим злом. «Теперь, – сообщал Орджоникидзе члену РВС Кавфронта Трифонову, – турки настаивают на вводе наших войск в Армению для утверждения Советской власти, считая это гарантией своего тыла… Положение становится совершенно ясным, не рискованным». С другой стороны, и указания прерывать переговоры с дашнаками Анкара не дала, напротив, Карабекира похвалили за твердость в отстаивании интересов Турции. Умудренный жизнью Кемаль не мешал пацану Кязыму самоутверждаться, с интересом наблюдая за развитием интриги.
Как бы то ни было, 29 ноября 11-я Армия и отряды Советского Азербайджана вошли на территорию Араратской Республики, заняв город Иджеван. В Москву и Анкару полетели телеграммы о победе «пролетарского» восстания, ликвидации дашнакского правительства и создании Ревкома – высшего временного органа Советской власти, укомплектованного привезенными в армейском обозе армянскими большевиками, почти в полном составе уроженцами Баку, и на переговоры с ним из Еревана выехали представители «левых дашнаков». Ситуация сложилась шизофреническая: безо всякого раскола в руководстве, без всяких дебатов и отставок, две полномочные делегации вели переговоры на две стороны. И вели успешно. Рано утром 2 декабря в Ереване все тот же Легран подписал с лидерами Араратской Республики договор о преобразовании Армении в советскую социалистическую республику во главе с коалиционным (5 большевики, 2 «левых дашнака» и 2 просто дашнака) Ревкомом. Несколько часов спустя альтернативная делегация в Александрополе приняла условия Карабекира, согласно которым Армения ужималась до нежизнеспособного клочка каменистой земли с крохотной, чисто декоративной армией и статусом турецкого вассала. Наступил эндшпиль. 4 ноября в Ереван вступила Красная армия, а 6 ноября туда же прибыл Ревком, с порога объявивший, что знать ничего не знает ни о каком Александропольском мире, подписанном непонятно кем от имени непонятно кого. Взбешенный Карабекир запросил у Анкары разрешения отстоять «законные права Турции», однако получил ответ в том смысле, что какие там конфликты с русскими, если греки прут вовсю, и вообще, быстрее думать надо было, а не наполеонствовать без консультаций со старшими. Излишне ярко вспыхнувшую звезду молодого дарования начинали неторопливо гасить.
Новые песни о главном
Тем временем в Ереване вовсю закладывали фундамент прекрасного далека. Сразу после ввода в столицу уже советской Армении войск руководство Ревкома сообщило, что хорошо все обдумало и не собирается кооптировать в свой состав всяких мутных личностей, даже «левых», кем бы они ни были рекомендованы, а заполнит квоту по собственному разумению, в соответствии с революционной целесообразностью. По распоряжению, вы не поверите, посла РСФСР, уже не раз помянутого Бориса Леграна, было взято под арест большинство министров последнего правительства Араратской Республики. Спустя еще пару дней начались изъятия граждан рангом пониже. А на все протесты и ссылки на соглашение, гарантирующее неприкосновенность членам «Дашнакцутюн» и офицерам армянской армии, следовал штампованный ответ: дескать, амнистию никто не отменил, так что никто арестованных ни за что и не наказывает, но без проверки обойтись никак нельзя, а быстро такие дела нигде не делаются. Мрачный юмор сюжета оттенялся тем нюансом, что новые руководители почти поголовно к Армении никакого, кроме этнического, отношения не имели. Свои большевики в Ереване, конечно, водились, этого добра в те годы везде наскрести не составляло труда, но авторитета в массах они не имели абсолютно, скорее, наоборот, да и доверять им можно было разве что до определенной степени. В связи с чем у руля оказались в основном не «свои», а импортированные из Баку армянские большевики. Многократно проверенные, заслуженные, надежные, кристально преданные делу товарища Маркса, но свою историческую родину не знающие совершенно. Более того, рассматривающие себя как своего рода носителей бремени белого человека в краю непуганых туземцев, каковых, соответственно, следует учить уму-разуму, и если надо, с помощью стека. Учитывая кадровый голод (население чужакам не верило ни капельки), вакансии сверху донизу опять-таки заполнялись грамотными партийцами, в основном из Азербайджана. А что большинство грамотеев обзавелось партбилетами АзКП(б) совсем недавно, спрятав подальше зеленокожие книжицы «Мусават», так это в учет не бралось, а разговорчики на столь деликатную тему записывались по графе «шовинизм». В конце концов, когда министром юстиции был назначен кемалист Сулейман Нури, бывший офицер Его Величества султана, недавно служивший в мусаватистской охранке, а ныне позиционирующий себя как правоверный коммунист, высказывать недоумение, не говоря уж о недовольстве, уже мало кто себе позволял.
Масла в огонь добавляло и то, что гарнизоны, размещенные в городах и селах Армении, были укомплектованы красноармейцами из Азербайджана. Мало того что, по свидетельству мемуариста, «эти солдаты, голые и босые, без спросу и позволения устраивались на постой в частных домах, питаясь за счет хозяев». Это как раз можно понять, учитывая, что довольствие азербайджанцев в разы уступало довольствию российских бойцов. Но и вели себя они, почти все недавно еще воевавшие с армянами на «спорных» землях, соответственно, – как победители в доме лютого, наконец-то побежденного врага. Дело иногда доходило даже до насилия над женщинами, что, учитывая кавказские нравы, было чревато, но поскольку подавляющее большинство начальства относилось к армянам немногим лучше подчиненных, жалобы потерпевших уходили под сукно. О таких мелочах, как поголовные, переходящие в грабеж реквизиции в пользу «революционной армии» и «голодающего бакинского пролетариата», осуществляемые под лозунгом «усиленного военного коммунизма», не стоит и говорить. Подчистую выгребали запасы еды даже из сиротских домов и богаделен. Жаловаться же, повторяю для лучшего понимания, было некуда. Да и опасно. «Человечность в это время, – вспоминает мемуарист, – проявляли только русские. Кому удавалось попасть к Гольдману или Большову, могли надеяться на помощь. Но ни тот, ни другой совершенно не говорили по-армянски, к тому же Гольдмана вскоре отозвали в Гянджу».
Населению новые реалии нравились, ясен пень, мало. Однако против лома приема нет. Народ безмолвствовал. И все же Ревком, хоть и чувствуя себя хозяином в доме, с каждым днем нервничал все больше. Революционная законность, конечно, дело хорошее, реквизиции еще лучше, но Москва требовала еще отчета об успехах в деле воспитания «революционной сознательности масс». О социальной поддержке, если в нынешних терминах. А с этим было совсем не слава богу. Пожалуй, впервые за два года большевики столкнулись с практически непреодолимой невозможностью применить безотказный прием divide et Impera, фактически обеспечивший им победу. До сих пор, куда бы они ни приходили, кто-то из местных, пусть не слишком многие, но все-таки принимали их сторону, обеспечивая поддержку на первых порах. Так было на Дону, где иногородние встали против казаков, а казаки «верхние» против «низовых». Так было на Украине, в Прибалтике, в Туркестане, так чуть позже случилось и в Грузии. Короче говоря, везде. Кроме разве что Польши, ну так это же Польша, она разговор особый.
Армения, однако, оказалась еще более особой: мечта большевиков о единстве партии с народом здесь, по ходу испытания последних пяти лет, уже воплотилась в жизнь, неотъемлемо вобрав в себя третий компонент – армию, по праву считавшуюся заступницей, надеждой и опорой. Большевиков терпели, не более того, но в случае чего неприятности могли оказаться куда большими, нежели в других, менее социально монолитных краях. Благо организовать и повести за собой недовольных очень даже было кому. Поделившись с Москвой столь непростой заботой, Ревком получил рекомендацию: потенциально опасные элементы изъять и вывезти на фиг, лучше всего в Азербайджан, а куда дальше, видно будет. Идея понравилась. Правда, начинать массовые аресты не решились – вояки все-таки не партийные говорилки, тут шаг влево, шаг вправо может дорого стоить. Крепко подумав, власти решили повторить знаменитую «крымскую шутку», и в середине января 1921 года около 3000 офицеров и унтеров получили учтивейшие приглашения принять участие в совещании по вопросам военной реформы. Кто-то не поверил, однако большинство спросило совета у любимого главкома, генерала Назарбекова, а Фома Иванович, генерал царской еще закалки, сказал, что пойдет обязательно, потому что долг военного помогать законным властям, тем более что военная реформа и впрямь назрела. С совещания домой не вернулся ни один. Однако и в Баку отправили не всех. Несколько десятков офицеров, внесенных в особый список АрмЧК, как «злостные враги революции», а также отличившихся в войнах за «спорные» территории (по настоянию азербайджанских товарищей) и «полевых командиров» из Западной Армении (это уже по просьбе турецких коллег), были без всякого суда, в рамках «революционной целесообразности» казнены в ереванской тюрьме. При этом, чтобы не будоражить недружелюбный город расстрельной какофонией, обреченных, выведя во двор, зарубили топорами. В присутствии, а говорят, что и при участии главы Ревкома, товарища Саркиса Касьяна и военного министра АрмССР, товарища Аиса Нуриджаняна (к слову: обнаружив эти славные имена в списке невинно репрессированных, я в очередной раз тепло вспомнил Иосифа Виссарионовича).
И это был перебор. Аресты арестами, высылки высылками, грабежи грабежами, но разделка заживо людей, которым едва ли не половина населения считала себя обязанной жизнью, взорвала котел. Уже в конце января в труднодоступной горной глубинке начались стихийные мятежи, пока еще легко подавляемые, но пугающе частые. К началу февраля отдельные очаги начали сливаться в повстанческие зоны. Тогда же агентура ЧК донесла Ревкому о существовании в столице межпартийного подпольного штаба, готовящего массовое восстание. Пытаясь взять ситуацию под контроль, Ревком объявил, что «классовый враг будет беспощадно уничтожен», и 9—12 февраля провел массовые аресты всех хоть сколько-то заметных лидеров дашнаков, в основном не имевших к подполью никакого отношения. Что стало очередной, последней ошибкой. За оружие взялись все, кто до тех пор еще сомневался. Всего за четыре дня под контролем «контрреволюционных» отрядов, быстро (практически все имели военный стаж) слившихся в армию, возглавленную опытнейшими командирами, оказалась большая часть республики, а утром 18 февраля повстанцы без боя вступили в Ереван. Торопливо сматывая удочки, Ревком успел только отдать приказ об уничтожении политических заключенных, однако в спешке палачи не слишком старались. В тот же день был сформирован временный Комитет Спасения Родины, состоящий, понятное дело, в основном из дашнаков, и контролировавший около 95 % бывшей Араратской Республики.
Дело принципа
Об этой войне большевики, любившие вообще-то похвастать успехами непобедимой и легендарной, постарались забыть. И я их понимаю. Никогда не сталкивавшиеся с серьезным сопротивлением на национальных окраинах (Украина – играючи – за три недели, Грузия – за полторы, регулярная армия эмира бухарского – и вовсе за два дня), с Арменией они возились два с половиной месяца. Более того, по ходу дела практически перестали существовать войска Советского Азербайджана, так что Кавбюро пришлось оттягивать части 11-й Армии с грузинского фронта, тем самым подарив Грузии еще пару недель независимости. Самым же неприятным, хотя и вполне предсказуемым побочным эффектом стала новая вспышка партизанской войны за пределами АрмССР, на территориях, уже не считавшихся «спорными», куда после падения в начале апреля Еревана отошла и дашнакская армия. Уладить вопрос окончательно большевики не могли аж до июля. В конце концов, уладили, конечно, сила солому ломит, но лишь тогда, когда Кремль, убедившись, что кнут не помогает, извлек из заначки редко применяемый пряник и «попросил» Кавбюро пересмотреть решение о передаче Зангезура Азербайджану. А дальше все пошло по известным сценариям. Были расстрелы, и много, но в целом режим смягчился, по крайней мере, топорами уже не рубили, а вакансии старались заполнять местными кадрами. Дальнейшая же судьба границ Армении была определена в феврале-марте следующего года на Московской конференции, куда делегацию Армянской ССР по требованию турок даже не пустили. Республика осталась жить примерно в границах, очерченных на карте поныне, потеряв не девять десятых территории, как предполагалось по договору с Карабекиром, а вдвое меньше, всего 40 % в пользу Турции и еще от 5 % в пользу братского Азербайджана.