«Русские идут!» Почему боятся России?
Шрифт:
Короче говоря, наметилась тенденция. Рядовые степняки всеми правдами и неправдами, вплоть до крещения, стремились пользоваться благами цивилизации, а нойоны делали все возможное и невозможное, чтобы с таким безобразием покончить. Естественно, задалбывали Петербург жалобами и кляузами, подкупали приставов, подчас даже насильно тормозили «подданных», ехавших в Астрахань или Ставрополь по судебным надобностям. В марте 1822 года даже созвали «совещание», по итогам которого «всенародно» постановили оставить в ведении «зарго» все дела по всем направлениям, о чем и сообщили властям. На что власти, три года подумав, 10 марта 1825 года ответили введением «Правил для управления калмыцким народом», согласно которым калмыки из ведения МИД, как было всегда, переходили в распоряжение МВД, то есть автономный улус превращался в обычную «внутреннюю область» Империи. Отныне делами степными руководила «Комиссия калмыцких дел» в составе руководства Астраханской губернии и двух выборных делегатов от «бурханщиков», возглавлял ее специальный
И вольностью жалую
И таки жаловались. Причем, поскольку жизнь не стояла на месте, жалобы шли уже не только от темных аратов, но и от нового люда, типа купцов и прочих разночинцев. А потому девять лет спустя, 24 ноября 1834 года появилось и новое положение, в петициях нойонов на имя губернатора Астрахани и самого Государя называемое не иначе как «соль смертная, горше полыни, страшнее засухи», вводившее систему «попечительства», в рамках которой нойонам запрещалось дробить улусы и аймаки наследниками. А также продавать и дарить подданных вместе со скотом и пастухов с семьями, зависимость которых с тех пор выражалась только в обязанности нести традиционные повинности. То есть отменялось «степное крепостное право», никаким законом не предусмотренное, но освященное вековой традицией. На «попечителей» же (бывших приставов) возлагалось за всем этим присматривать. Заодно прижали и лам, утвердив штат для каждого улуса, – и тем самым покончив с «бродячими монахами» (или попросту бродягами), а право назначения Главноуправляющего от министра уходило лично к Государю.
А еще двенадцать лет спустя, 23 апреля 1847 года, грянуло окончательное решение: управление калмыками ушло из-под МВД к Министерству государственных имуществ в лице управляющего Астраханской губернской палатой государственных имуществ, который стал называться главным попечителем калмыцкого народа и обладал мало чем ограниченными полномочиями. Уже по факту совсем исчерпавший себя «зарго» был ликвидирован, все гражданские и уголовные дела должны были разбираться в русских судах, но с обязательным участием заседателя-калмыка.
Формально на власть нойонов никто не посягал, но реальными руководителями улусов стали попечители, теперь обязанные не надзирать и советовать, но лично «проявлять заботу о снабжении населения продовольствием, о расширении торговли, о медицинской помощи, а также наблюдать за нравственным населения состоянием и обычной жизнью, по мере возможного насаждая среди калмыцких людей оседлость и земледелие путем предоставления льгот». Все по собственному усмотрению, но в рамках инструкций и согласовывая свои действия с «народными сходами», аналогичными волостным и сельским сходам русских губерний.
Иными словами, вслед за фактической отменой в калмыцких степях крепостного права Империя ввела там некую форму демократии. Что до нойонов и знати рангом пониже, фактической власти они лишились полностью, сохранив только право взимать с «подданных» подати. Хотя, конечно, и богатство, и влияние, и связи позволяли им контролировать деятельность сходов, да и с попечителями, – не ангелами, а обычными людьми, – находили общий язык. Так что потомки Хо-Урлюка возрастом постарше продолжали жить как жили, кряхтя и брюзжа на новые времена, а вот их дети и внуки, глядя вокруг, понемногу приходили к выводу, что Хо-Урлюк Хо-Урлюком, но, при всем уважении, так жить нельзя, а потому перебирались в города, – кто в Ставрополь или Астрахань, кто в Казань или даже Белокаменную, а иные и в самый Петербург, – вливаясь в цивилизованную жизнь, каждый в меру своих способностей. Одни поступали учиться, другие уходили в торговлю, в основном же поступали на службу, при необходимости легко соглашаясь креститься. Хотя необходимость такая, если не хотелось в армию, случалась не часто: «бурханщикам» дивились, но не щемили; калмыков в Империи считали за своих.
На том «особость», наконец, исчерпалась. «Волжские нетатарского рода кочевые» стали, наконец, обычным народом, каких в России немало, разве лишь по сословному статусу ближе к казакам и башкирам
Вместо послесловия. У ГОРЫ АРАРАТ
Не знаю, насколько сопрягается со всем предшествующим тема Армении, которая все же не совсем Восток, а безусловный Юг, но, думается, для завершения разговора о «расширении России, как признаке ее агрессивности», – самое то. Ибо сюжет, на мой взгляд, очень ярко иллюстрирует тот факт, что многие небольшие народы, воплотив мечту о независимости в жизнь, достаточно скоро приходили к выводу, что эта самая жизнь слишком угрюма и без надежной крыши не проживешь, а российская крыша, при всех недостатках, самая надежная.
Блудные дети
Есть вещи, изложить которые вкратце почти невозможно. А надо. Так вот, тяжелая и кровавая проблема армяно-турецких отношений, ставшая одной из воспаленных ран XX века, как ни странно, возникла относительно недавно. Христиане Османской империи, хоть и во второстепенном (если точно, то податном) статусе «райя», несколько веков подряд не имели особых (по крайней мере, земных) оснований для возмущения, вполне интегрировавшись в систему. Сосуществовали. Соблюдая некоторые правила, не подвергались и даже (греки на западе, армяне на востоке) пользовались уважением, занимая нужные и почтенные ниши, неосвоенные турками – пастухами, земледельцами и воинами. Обострение началось лишь тогда, когда веяния прогресса принесли на Восток новые идеи, воспринятые «новыми людьми». Подобное в те времена много где было – и в Италии, бунтовавшей против австрийцев, и в Венгрии, бунтовавшей против них же, и в Ирландии, бунтовавшей против англичан, и так далее. Армянские разночинцы, имеющие европейское образование, постепенно приходили к выводам, о которых вы, други, можете догадаться и без разъяснений. Правительство Порты, в свою очередь, воспринимало это как вызов, причем весьма опасный как для устоев общества, так и – после прецедента с потерей Греции – для существования государства, поскольку земли Западной Армении занимали едва ли не треть того, что считалось собственно Турцией.
Особую роль сыграло и оживление интереса к теме со стороны великих держав, уже на Берлинском конгрессе 1880 года поднявших «армянский вопрос» и озаботившихся статусом христиан в Османской Порте. В Константинополе тоже у руля стояли не дураки, в филантропию Лондона и Парижа верившие мало, и направление в восточные провинции английских консулов на предмет изучения проблемы, а тем паче документы по итогам поездки, требующие «обеспечить безопасность жизни и собственности армян», были восприняты властями Порты адекватно. Превращаться в колонию Турция, хоть и загнивающая вовсю, не хотела, «пятую колонну» (хотя тогда этого термина еще не существовало) терпеть внутри себя не намеревалась, а идти на какие-либо послабления считала (и в общем, вполне обоснованно) опасным. Отсюда первые репрессии. И – как противодействие действию – армянские националистические, часто с примесью социализма партии, в том числе весьма радикальный «Гнчак» и предельно радикальный «Дашнакцутюн», изо всех средств дискуссии верившие только в револьвер и бомбу. Впрочем, примерно то же самое происходило и на западе, в славянской Румелии, только происходящее на востоке было меньше заметно просвещенной Европе. О дальнейшем говорить нет нужды, да и не хочется. Достаточно сказать, что примерно с 1890 года и вплоть до Первой мировой войны на территории Западной Армении шла перманентная «гражданская» война, масштабами превосходящая нынешнюю войну с курдами, а в смысле применяемых сторонами методик борьбы, учитывая время и место, куда более страшная. Армянские газеты агитировали против «деспотизма», лидеры обивали пороги европейских министерств, компрометируя султана. «Партийные» боевики стреляли и взрывали, «беспартийные» партизаны-фидаи наводили «справедливый порядок» в сельской местности. Правительство отвечало огнем и железом, активно используя для усмирения страстей полудикие местные племена, в ответ на всей немалой территории Западной Армении возникали уже не отдельные отряды фидаев, а чуть ли не «армии самооброны», контролировавшие «освобожденные зоны», и тогда в дело вступали уже армейские части с артиллерией. А на всем этом красиво играли великие державы, укрепляя свое влияние в пораженной кризисом стране.
На этом фоне уезды Восточной (крохотной по сравнению с Западной) Армении, когда-то иранской, а с начала XIX века – российской, казались оазисом мира, едва ли не раем земным. Неудивительно, что армянские элиты, все более набирающие силу и вес в Империи, активно лоббировали в Петербурге оказание помощи «маленькому христианскому народу, изнывающему под игом». Не слишком, правда, успешно: имея опыт развития событий на Балканах, царское правительство – вполне справедливо, между прочим, – полагало, что Армения, буде ее освободить из-под оного ига, тотчас, как Болгария и Греция, уйдет из российской зоны влияния под лондонский и парижский зонтик. Тем более что центры «политической диаспоры» базировались как раз в «просвещенной Европе» и на «просвещенную Европу» в основном ориентировались. Армянскому делу сочувствовали, заступались, делали дипломатические демарши, но не более того. Вплоть до Первой мировой, когда в ходе победоносного наступления российских войск (при участии сформированных по указанию Петрограда армянских подразделений) от турок была освобождена практически вся Западная Армения и на освобожденных территориях начали формироваться органы самоуправления. К вящему огорчению местных мусульман, претензии к которым у армян были немалые и обоснованные. Прямым следствием этих событий и стал печально известный Геноцид армян, когда правившие Османской Империей младотурки, ребята совершенно нерелигиозные, зато предельно прагматичные, исходя из имеющихся реалий, выработали формулу «Армяне все до единого предатели, пока есть армяне, проблема никуда не денется, – и пусть нас проклянут потомки, но Турция будет жить». Писать об этом слишком страшно и противно. Затем настали тяжкие времена – отступление русских войск со многих позиций и уход вслед за ним масс армянского населения, опасающегося расправ за то, что, с какой бы симпатией к кому ни относись, с точки зрения, как ни крути, законных властей на всех языках называется «коллаборационизмом». Впрочем, сил отбить всю Западную Армению туркам не достало…
Безотцовщина
Как бы то ни было, эпоху великих потрясений, грянувшую в феврале 1917 года, именно армяне, вернее, их политически активная элита встретила – по сравнению с политической элитой других народов Кавказа – в, скажем так, наиболее подготовленном состоянии. Все тряслось, в хаосе краха Империи возникали, сменяя друг дружку, все новые и новые структуры местной власти – сперва ОЗАКОМ (Особый Закавказский Комитет), сформированный Временным правительством из «кавказских» депутатов Государственной Думы, затем, после октябрьских событий в Петрограде, Закавказский Комиссариат, созданный «снизу», местными партиями, на дух не переносящими большевиков, – однако первыми вопрос о возможности собственной национальной государственности поставил именно они, созвав еще в начале октября в Тифлисе армянский национальный съезд, делегаты которого (большинство, конечно, от Дашнакцутюн) избрали Армянский Национальный Совет, фактически политическое руководство населения населенных армянами регионов России.