«Русские идут!» Почему боятся России?
Шрифт:
Если кто понял с первого раза, завидую. Я сумел понять с третьего. Если не ошибаюсь, мягко подтверждая, что протекторат как конечный финал желательнее всего, МИД России насчет Ташкента не сказал ничего конкретного, по сути, устраняясь и оставив решение практических вопросов за армией, дав ей понять: мол, в случае чего мы подтвердим, что в курсе. Получив такое послание, Черняев взрыл землю копытом, требуя тотчас брать Ташкент, делать независимое ханство и брать его под прямое покровительство России. Он был оскорблен провалом рейда и жаждал реванша. Правительство разрешения не давало, но многозначительно подбрасывало вспененному генералу войска, – естественно, сугубо для защиты, – в конце концов, назначив его губернатором вновь созданной Туркестанской области, да еще и с «особыми» полномочиями.
«Да» и «нет» не говорите…
В итоге единственным точным и недвусмысленным указанием оказался тот самый третий пункт известного
А вскоре в одной из стычек около Ташкента погиб мулла Алимкул, и это поменяло расклад капитально. Эмир Музаффар, побаивавшийся киргизского аталыка, умевшего подчинять проблемные киргизские и казахские кланы, тотчас расправил крылья и нацелился на Коканд, куда его звал в очередной раз изгнанный хан Худояр. Параллельно повелев стягивать войска под Ходжент, важный и сам по себе, но еще более как плацдарм для атаки на Ташкент. Тут же в «городе-цветке» резко пошли вверх акции недобитой покойным Алимкулом «бухарской партии», и Черняев мгновенно отреагировал: 15 июня 1865 года русские части подошли к городу, а на следующий день без особого труда его взяли. Однако взять – полдела. Что делать с Ташкентом, по-прежнему было неясно, даже еще более неясно, чем до покорения. Ценность его во всех смыслах, разумеется, понимали все, но дальше начиналась сплошная печаль. Вернуть Коканду? Это значит вернуть врагу, – собственно, той же Бухаре, – и ради чего тогда старались? Можно, конечно, помочь обрести суверенитет и взять под крыло, но и это как-то не совсем.
Военное ведомство осторожно предлагало все-таки вернуть, но вернуть, скажем так, условно. Ибо «хан, поставленный нашим правительством, в глазах народа будет таким же русским чиновником, которым управляются они и теперь, но с тою разницей, что власть нашего чиновника они признают, потому что видят в ней силу, и выйдет, что мы только лишимся средств, которые будут выделены на содержание хана». Вообще, вопросов возникло более чем. Оренбургский генерал-губернатор разъяснял столице, что «правительства сих ханств должны быть к нам в вассальных отношениях и представлять ручательства для нашей торговли и спокойствия границы, но как этого добиться от такого народа, как азиатцы, не занимая постоянно вблизи Ташкента угрожающей позиции и самостоятельных постов по реке?» И так далее.
Короче говоря, по мнению военных, возвращать ситуацию к бывшей ранее не следовало ни в каком варианте, а позволять ей зависать они сами не собирались, поскольку выжидать означало вдохновлять эмира. МИД, со своей стороны, интерес к Ташкенту как таковому утратил вовсе, зато с восторгом превратил его в предмет дискуссии. Поскольку перетасовка региона, естественно, вызвала сложности в «европейском концерте», но поделать Европа не могла ничего, Лондон, весьма взволновавшись по поводу Индии, стал нежданно пушист и вовсю выражал готовность «учесть российские интересы в Европе». Это уже окупало все затраты, и теперь мнение министра иностранных дел звучало уже не совсем воркующее: в его докладе государю прямо указывалось, что «Ташкент есть узел нашего влияния в Азии».
В целом МИД рекомендовал: (а) оставить в крепостях гарнизоны, но непременно позаботившись о том, чтобы это выглядело как согласие на просьбу жителей Ташкента, и (б) жестко припугнуть эмира, однако не угрожая взятием Бухары, потому что сил брать Бухару нет, а значит, блеф легко вскроется, и уважение уменьшится. Вот кабы можно было взять, тогда да, а так лучше быть помягче, но притом и пожестче. Опять, то бишь, волна сплошной дипломатии. Оренбург, со своей стороны, четко требовал город разоружить, стены снести, а затем создать автономное княжество – если нужно, в составе Кокандского ханства, но обязательно под протекторатом России.
Иными словами, вояки, полтора века отвечавшие за покой в Степи, считали, что важнее держать в руках Азию, нежели ублажать Европу, а дипломаты колебались, указывая, что «если мы будем расширять наши пределы только потому, что будем желать присоединять к себе каждое воинственное кочевое племя, могущее делать набеги, то вряд ли удастся нам когда-либо остановить свое движение на юг». Не возражали то есть, но и советовали не зарываться, ибо «тем самым можно вовлечь себя в неизбежные затруднения». В том смысле, что, как писал министр иностранных дел своему коллеге в погонах, – «сколько подобное предписание поднимает крику и как оно подорвет последнее к нам доверие в Европе, нельзя и предсказать. Право, игра не стоит свечей».
Hello, I’m your aunt!
Некий резон в сих словесных пируэтах имелся. Даже немалый. Военные это признавали, соглашаясь, что «течение Сыр-Дарьи вне наших пределов представляет собою торговую артерию, а не базис военных действий», однако делая упор на то, что «дипломатия азиатцев иная, нежели у нас, отчего военные плаванья по Сыру необходимы. Но не ради покорения бухарцев, а ради ослабления угрожающего нам преобладания Бухары». И тут были абсолютно правы. Азиатская дипломатия в самом деле резко отличалась от европейской. Пока Петербург рассуждал и философствовал, а Оренбург рубил правду-матку, Музаффар не терял времени даром, стремясь отщипнуть от владений ослабленного до предела Коканда чем больше, тем лучше. В первую очередь, конечно, Ташкент. В «городе-цветке», не глядя на наличие русских войск, объявились бухарские сборщики налогов и сотрудники эмирской «мухабарат» (или как она там называлась), запрещавшие населению поставлять «неверным» провизию и фураж. Их боялись, их слушались. И не продавали. А поскольку реквизиции в мирном городе проводить царского позволения не было, а законы войны такое запрещают, но солдатикам тем не менее надо кушать, Черняеву, к его, как он писал, «немалому огорчению», просто-таки пришлось 13 и 14 сентября занять городки Той-Тюбе, Пскент и Келеучи. Что, как рапортовал он, «передавая в наши руки всю хлебопашную часть Зачирчикской страны вплоть до гор, имело самые благоприятные последствия на окончательное водворение спокойствия в Ташкенте. Слухи о возможности внезапного движения Бухарского эмира прекратились. Подвоз продовольственных припасов возобновился, и цены на все продукты значительно понизились, заготовка провианта и фуража для наших войск идет довольно успешно… Для сохранения же в этой стране порядка и спокойствия я полагаю достаточным, не двигаясь далее без крайней необходимости, занимать только крепость Келеучи».
Согласитесь, никаких агрессивных замыслов. Суровая жизнь диктует суровые решения, и все. Можно даже Пскент и Той-Тюбе вернуть, чтобы не обвиняли непонятно в чем. Ведь не в них дело, а в том, что, как бы то ни было, в рамках решения продовольственной программы 6 сентября русские войска вышли на подступы к Ходженту. То есть уже к самому порогу Ферганской долины. А тем самым на пусть и очень дальние, но все-таки подступы к Британской Индии, что давало России дополнительные и очень реальные козыри для очередных арий в «европейском концерте». И Черняев, хотя сто раз солдафон, это отлично сознавал. А сознавая, вовсю использовал, играя на самых чувствительных струнах петербургских скрипок.
«В нынешнем году, – писал Михаил Григорьевич, – я буду твердить, что, порешив с Кокандом, нам нужно во что бы то ни стало предупредить англичан на Аму-Дарье или, лучше сказать, не допустить их влияния по сю сторону Гиндукуша. Иначе мы поменяемся ролями: вместо того, чтобы угрожать положению англичан в Индии, мы сами будем опасаться за свое в Средней Азии. Весьма быть может, что для этого предупреждения не потребуется вовсе непосредственного занятия, что в настоящее время и сделать нельзя, но зевать невозможно». Что самое интересное, бил в точку. В архивах российского МИД хранятся документы, однозначно свидетельствующие о планах Лондона организовать судоходство по Амударье, обеспечив своим судам (и войскам) при надобности выход в Арал, то есть в тыл русских войск. России пришлось срочно усиливать занятие и укрепление дельты Амударьи, в результате чего англичане, хоть и возмущенные агрессивными действиями Петербурга, свой план отменили: как бы они ни торопились, Аральская флотилия была уже слишком сильна. Тем не менее летом 1865 года в Бухаре побывала с визитом «военно-географическая» британская миссия, пытавшаяся убедить Музаффара согласиться на создание союза Бухары, Хивы и Коканда, обещая помочь в реализации.