«Русские идут!» Почему боятся России?

Вершинин Лев Рэмович

Пыль, пыль, пыль

Вторая англо-афганская война, на сей раз за полное подчинение Афганистана, оказалась затеей непредсказуемо трудной. Кабул-то взяли легко, и крупные города оккупировали без проблем, но тогда только и началось. Во время мятежа в Кабуле погиб эмир-марионетка, затем, повторив судьбу знаменитого предшественника, Александра Бернса, – резидент Луи Каваньяри, лучший после смерти Конноли разведчик Британии. Дальше – больше. Принц Айюб-хан, объединив несколько пуштунских кланов, поднял знамя джихада, и 27 июля 1880 года корпус «красных мундиров» был растерт моджахедами в прах при Майванде, где, к слову сказать, был тяжело ранен военврач по имени Джеймс Ватсон. После чего на борьбу с «неверными» встала почти вся страна. В конце концов, правда, с огромным трудом англичанам удалось добиться своего, если и не вполне, то в значительной степени, – и лишь потому, что на их сторону встал тот самый Абдуррахман-хан, десять лет сидевший в Самарканде под крылом у русских, прекрасно знавший русский язык и друживший со многими царскими генералами. Судя по ярким и подробным мемуарам, оставшимся после него, он вовсе не верил «корыстолюбивым, лицемерным англичанам», напротив, хотел бы видеть своими покровителями «моих русских друзей, храбрецов, благородных не менее, чем мы, дети гор Патаны», но планов на Афганистан у России не было, а упускать удобный, скорее всего, неповторимый случай застоявшийся политэмигрант не собирался. В связи с чем, убедившись, что к намекам генерал-губернатор не прислушивается, по-английски, не прощаясь, покинул гостеприимный Самарканд и объявился «за речкой», где и был радостно принят племенами, по разным причинам не любившими Айюб-хана.

Общими усилиями чересчур удачливого и не в меру непримиримого принца одолели, герой Майванда, так и не войдя в

Кабул, бежал к персам, а война понемногу сошла на нет. В соответствии с договором, подписанным в Гандамаке, «красные мундиры» went home, а Кабул отказался вести внешнюю политику «без посредничества Великобритании», но не даром, а в обмен на солидную ежегодную субсидию. На всякий случай, чтобы новый эмир не своевольничал, вице-король Индии, связавшись с тосковавшим на чужбине Айюб-ханом, назначил небольшую пенсию и ему – просто так, безо всяких условий, сугубо «в знак уважения», однако Абдуррахман все понял правильно. Между тем Россия продолжала обживаться. В 1880—1882 годах были усмирены и приведены в порядок туркменские оазисы, ранее подчиненные хивинскому хану, а ныне уступленные русским. Непонятной оставалась только ситуация с оазисом древнего Мерва. Обитавшие вокруг него племена сарыков и саголов считались «вольными», а следовательно, зона их кочевий имела статус «нейтральной». Однако вели себя они, не считаясь с новомодными установлениями, традиционно, промышляя грабежом караванов и налетами на Хиву, хан которой с полным основанием просил русских прекратить беспредел. В 1882-м, когда набеги стали мешать строительству железной дороги через Кызылкум, начальник Закаспийской области генерал-лейтенант Александр Комаров поставил перед столицей вопрос о необходимости «усмирения племен Мерва, ставшего гнездом разбоя и разрушения, тормозящим развитие всего края». Разрешение было получено с оговоркой «Обойтись без шума!» – и выполнено именно так. После сложных переговоров 25 января 1884 года депутация аксакалов Мерва, прибыв в Ашхабад, поднесла Комарову прошение на имя императора о принятии города Мерва в русское подданство. Разумеется, согласие было дано, и вскоре мервцы присягнули на верность Империи.

Восточная логика

Хотя занятие русскими Мерва никаких договоренностей не нарушало, англичане сочли случившееся даже не вызовом, а переходом красной черты. Лорд Дафферин, вице-король Индии, получил соответствующие указания из Лондона, и Абдуррахману пришло время платить по счетам. Без малейшей возможности увильнуть: к этому времени белые друзья принудили шаха отказать в убежище беглому Айюб-хану, сняв его с пансиона, и тому не оставалось ничего иного, как откликнуться на дружеское приглашение перебраться под крыло былых врагов, с соответствующим статусом и пенсией. О чем сразу же сообщили «союзнику», дав понять, что если тот проявит хоть какое-то непослушание, герой Майванда может и появиться. С деньгами и оружием. Вариантов не было. Весной 1884 года Абдуррахман послал в принадлежащий племенами сарыкам и саголам оазис Пенджше войска генерала Наиба Сапартемур-хана, занявшие селение Аграбат, считавшееся ключом к горным дорогам, и в июне объявил об аннексии этой территории. Туркменам это крайне не понравилось. То есть под крышу эмира они бы пошли (не все ли равно, под чьей властью разбойничать?), но обойтись без Мерва, своей базы и ярмарки, не могли, а дорога в Мерв подданным эмира была заказана. Так что туркменские вожди обратились к российскому командованию, требуя как-то решить вопрос, после чего русские, ссылаясь на пожелание «вольных туркменских обществ, желающих принять принять русское, но отнюдь не авганское подданство», заявили протест, потребовав отозвать гарнизон из Пенджше. Разумеется, безуспешно. Более того, одновременно с учтиво-жестким отказом эмира пришло известие о том, что колонна «красных мундиров» численностью в полторы тысячи человек под командой генерала Лэмсдена при хорошем артиллерийском парке вошла в Герат. Чуть позже стало известно, что часть ее, по согласованию с Абдуррахманом, преодолев перевал, заняла городок Гульран, лежавший в предгорьях, недалеко от оазиса Кушка, и объявила себя «разграничительной комиссией». Это и само по себе было наглостью, но куда больше рассердила русское командование активнейшая деятельность «простых торговцев», повадившихся курсировать от кочевья к кочевью, рассказывая, как здорово будет жить храбрым сарыкам под властью великой «Бадшах-Ханум» из Лондона.

В подкрепление слов «простые купцы» безвозмездно, то есть даром, раздавали яркие халаты, шитые золотой тесьмой, самые настоящие офицерские кепи и даже револьверы, в связи с чем вожди пустынников вереницей потянулись в Гульран, где «почти самый главный сардар» наделял их серебряными монетами и золотыми соверенами с ушком, чтобы носить на одежде вместо медалей. Почтенным аксакалам поясняли, что каждый носитель такого знака становится «двоюродным братом Бадшах-Ханум», а затем предлагали сравнить хорошо им знакомую русскую «берданку» с английским четырнадцатизарядным «винчестером», спрашивая, следует ли пояснять мудрым старцам, что британцы в 14 раз сильнее презренных русских? Пояснять нужды не было. Что 14 больше одного, люди песков понимали. А потому перестали остро реагировать на бойкость «душманов», с января 1885 года понемногу просачивавшихся с границ Пенджше в центр оазиса, к городкам Тахта-Базар и Таш-Кепри, владея которым, можно было держать под контролем водные ресурсы региона. Теперь, когда в песках творилось уже не непонятно что, а конкретные земляные работы, русское командование, вообще-то имевшее указание не обострять, не могло не реагировать. В Таш-Кепри выехал казачий разъезд, однако наткнувшись на превосходящий числом афганский заградотряд, без лишних слов открывший огонь, отошел, после чего генерал Комаров срочно известил Петербург о происходящих на границе безобразиях и попросил указаний. Ответ пришел быстро. Официальный приказ «От столкновений воздерживаться, огня не открывать». И – в том же пакете – личная записка Государя: «Мерзавцев выгнать и проучить как следует!»

Ограниченный контингент

И закрутилось. Официально, так чтобы шпионы, которых среди туркмен была тьма-тьмущая, слышали, озвучив приказ – «От столкновений воздерживаться!», – Александр Виссарионович срочно направил коллеге Лэмсдену депешу с требованием немедленно прекратить деятельность «разграничительной комиссии» и уйти из нейтральной зоны, прихватив с собой «авганских разбойников». Параллельно в глубокой тайне формировался ударный Мургабский отряд, уже к началу марта ставший вполне боеспособным. А в начале марта, сразу после получения отрицательного ответа из Гульрана, колонны, возглавляемые лично Комаровым, двинулись на Таш-Кепри, который, несмотря на трудности перехода, и был 24 марта взят без единого выстрела; броском небольшой группы «пластунов» были очищены от аскеров эмира и стратегически важные высоты Кызыл-Тепе. Российские войска (восемь рот пехоты, три сотни казаков, одна сотня конных туркмен, – всего 1760 человек при четырех легких горных орудиях) вышли в прямое соприкосновение с позициями афганцев (2500 конницы, 1500 пехоты, 8 новейших британских орудий и 11 старых литых пушек). Здесь же, впритык к частям Наиб Сапартемур-хана, располагалась «полномочная миссия разграничительной комиссии» (27 офицеров и около 60 «томми»). Сразу, однако не атаковали, хотя казачки и солдатики, как писал позже в отчете генерал, «с большой бодростью просили позволить размяться». К афганскому сардару поехал капитан Прасолов с убедительной просьбой начальника Закаспийской области очистить левый берег Кушкасу по-хорошему, потому как через пять дней будет сильно хуже. В ответ сарбазы начали еще шустрее зарываться в землю и насыпать укрепления, уповая, что белые братья что-то придумают. В самом деле, Лондон нажал, гарантируя, что если русские не станут атаковать, то и афганцы в глубь Пендже больше не сунутся; 25 марта Петербург устами министра иностранных дел объявил, что таким вариантом, пожалуй, будет удовлетворен, а 28 марта то же самое было повторено уже от имени Государя. После чего Комаров вновь согласился начать переговоры и послал в штаб афганского сардара своих представителей.

Однако надолго идиллии не хватило: во-первых, случилась неприятная история с капитаном Томасом Йетта (офицер «разграничительной комиссии» капитан Иетта, прикомандированный к афганскому отряду, забыв, с кем имеет дело, позволил себе намекнуть нескольким близким к генералу офицерам, что только счет в лондонском банке делает человека счастливым), а кроме того, пока русские парламентеры вели степенные беседы, афганские отряды очень осторожно, как бы без ведома сардара, выдвинулись вперед и заняли выгодные позиции на расстоянии двух выстрелов от лагеря Комарова, взяв его в клещи. После чего утром 29 марта сардару было направлено личное письмо. «Требую, – писал его превосходительство, – чтобы сегодня до вечера все подчиненные Вам военные чины до единого вернулись в прежние стоянки. Переговоров и объяснений по этому вопросу не будет. Вы, обладая проницательным умом, понимаете меня и, вероятно, не допустите, чтобы я свое требование привел в исполнение сам». Ответа, естественно, не было: решать что-то сам сардар не мог. Зато стало известно, что «кызыл-сарбазлар», люди в красных мундирах, ездят по аулам и раздают «кумыш-манат», серебряные монеты, всем, кто готов напасть на русских, суля храбрецам всю добычу из лагеря «неверных» и много ружей в подарок от «Бадшах-Ханум» в придачу. Причем общий сход джигитов на эту тему, как доносили доброхоты, состоится завтра, 30 марта, после полудня, и вероятность согласия растет не по дням, а по часам. Ждать было нечего и некого. Афганцев и без того было вдвое больше, чем русских, их артиллерия превосходила русскую по всем статьям, а за счет туркмен корпус Наиба Сапартеммура мог увеличиться тысяч до семи, единственный же резервный отряд, сотня казаков из 1-го Казачьего полка, ожидался не ранее 3 марта, да и сам по себе ничего не решал. Короче говоря, Комаров приказал наступать.

Бег на длинную дистанцию

Рассказывать о самом сражении, описанном многими участниками событий, как с одной стороны, так и с другой, видимо, нет нужды. Хотя некоторые детали любопытны. Когда русские части двинулись вперед, имея приказ «оказывать воздействие на неприятеля одним лишь бравым видом, огня же первым не открывать», перед фронтом афганской конницы затянул молитву мулла, «пение которого, – как вспоминает Ламанов, – вызвало у авганцев воодушевление, а наших туркмен смутило». Замешательство, впрочем, тотчас пресек подполковник Максуд Алиханов-Аварский, командующий русской кавалерией. Выстрелом в воздух заставив туркменских всадников успокоится, он обратился к ним с краткой, но выразительной речью: «Не робейте, братцы! Опоздал мулла, афганский Аллах еще спит, а русский Аллах уже напился чаю. Клянусь Кораном, Он на нашей стороне, дадим им трепку, они убегут. Аллах-у– Акбар!» Туркмены приободрились, выровняли строй, и в этот момент с флангов неприятельских позиций началась частая, очень точная – британские специалисты дело знали, – канонада, смешавшая первые шеренги атакующих, и Комаров, наконец, приказал стрелять на поражение. А дальше пошло быстро. Конная масса афганцев развернулась в лаву. Ее начальник Бабар-хан, и его всадники, имея за плечами опыт Майванда, комплексов перед европейскими армиями не испытывали и огня не боялись. Опрокинув туркменскую милицию, они вышли во фланг русской пехоте, но, наткнувшись на залпы казаков, залегших в заграждении, все же притормозили, а затем, после гибели командира, обратились в бегство, – кто через мост, кто вброд, через саму Кушку, – быстро ставшее паническим. На какое-то время наступление пехоты на окопы сдерживалось плотным ружейным и орудийным огнем, однако в дело вступила русская батарея, – и наступил перелом. В общем, все шансы выиграть артиллерийскую дуэль были у афганцев, но при первых же разрывах снарядов поблизости британские «советники», бросив батареи и подчиненных, покинули позиции, причем невероятно шустро. «Не запрети Аллах русским иметь много жен, – писал по итогам Абдуррахман вице-королю Индии, – ваши офицеры пригодились бы им в качестве евнухов. Они виновны во всем. Мои люди бились, а они бежали к Герату, не выждав ни одного момента (…) Они были до такой степени испуганы и нервозны, что бежали, не будучи в состоянии отличить друзей от врагов. Некоторые потеряли лошадей и в страхе бежали даже и босиком, обгоняя конных». В итоге русская пехота рывком добралась до окопов. Как признавал позже Комаров, «авганцы сражались храбро, энергично и упорно, оставшиеся в крытых траншеях даже по окончании боя не сдавались; все начальники их ранены или убиты», и все-таки после короткой рукопашной сарбазы побежали, подставив спины собственным, развернутым теперь в их сторону орудиям.

Двадцать минут спустя через Кушку, давя упавших, бежала уже вся афганская пехота, а туркменская милиция, срочно вернувшись из песков, куда дала ноги при столкновении с лавой Бабар-хана, вовсю грабила афганский лагерь, навьючивая лошадей всем, что под руку попало. А попало много: два знамени, 317 шатров, 70 верблюдов, все восемь пушек. На поле боя осталось 509 человек убитыми (русские потеряли 10 человек, в том числе 3 туркменов), количество раненых по сей день неведомо (у русских 5 тяжелых и 39 слегка), в плен сдались 24 сарбаза. Могло быть и больше, не запрети Александр Виссарионович переходить Кушку. Туркмены, правда, очень просили, но им было разъяснено, что они теперь подданные Империи, а Империя за зипунами не ходит. Зато уже 31 марта в ставку Комарову прибыли аксакалы сарыков и сагоров с «нижайшей мольбой» считать их отныне «покорными подданными белого падишаха». Из Петербурга, правда, пришла депеша с указанием, что все, в общем, нормально, однако «…Его Величеству благоугодно знать в подробности причины, побудившия Вас поступить вопреки переданному Вам повелению: всеми силами воздерживаться от кровопролитного столкновения», но сразу по получении и прочтении рапорта Государь, подчеркнув в тексте красным слова «Нахальство афганцев вынудило меня…», поставил в левом верхнем углу резолюцию: «Принять как достаточное».

Хотят ли русские войны?

Столкновения в далеких песках в Лондоне ждали, но такого исхода – никто. Пресса в полном смысле слова взвыла о «скором вторжении русских в многострадальный Афганистан», интервью с британскими офицерами, «чудом спасшимися из русского ада», мгновенно стали бестселлерами, общественность встала на дыбы, создав три комитета «помощи мирному, свободолюбивому афганскому народу». Соответствующим образом отреагировало и правительство Ее Величества, направив в Петербург ноту протеста. Требования, в общем, сводились к следующему: разжаловать и отдать под трибунал генерала Комарова за «самоуправство и преступление против цивилизации», принести официальные извинения Афганистану, передать эмиру территории за Кушкой и Мерв в виде «возмещения», а также выплатить компенсации «пострадавшим от жестокости русских войск» подданным Великобритании. Ответ требовали дать в течение пяти дней. Утром пятого дня, за несколько часов до срока, Александр III дал аудиенцию Александру Комарову, лично вручив ему Георгиевский крест, золотую шпагу с бриллиантами и 50 наградных комплектов орденов Святой Анны для офицеров и медалей для нижних чинов. Лондон направил еще одну ноту, много более резкую, требуя передачи вопроса о Кушке в международный арбитраж. Государь молчал. Когда молчание стало красноречивым, правительство Ее Величества объявило частичную мобилизацию, а Times заговорила о неизбежности «справедливой войны за свободу Афганистана» и начала сбор пожертвований. Со стороны России реакции не было. В июле на заседании британского кабинета был утвержден план ударов по черноморским портам России – Севастополю и Одессе, флот приведен в состояние «№ 2» (повышенной боевой готовности), а британский посол вручил российскому министру иностранных дел Гирсу очередную, по тону фактически равную ультиматуму ноту, потребовав ответа в течение суток.

Ситуация накалилась до такой степени, что министр испросил срочной аудиенции, на которой сообщил императору, что Империя стоит на грани войны, однако Александр Александрович, выслушав, ответил предельно коротко, – знаменитым «Хотя бы и так…», – повелев передать свое мнение послу «в точности, без всякой дипломатии». А когда крайней встревоженный Гирс исполнил указание, выяснилось, что в запасе у посла имеется еще одна нота, где в учтивейших выражениях сообщалось, что правительство Ее Величества, «уважая и учитывая интересы Российской Империи», готово заключить «взаимоустраивающее» соглашение о разграничении южных границ. Каковое и было подписано 10 сентября 1885 года. Практически все, за малым исключением, спорные районы, согласно договору, остались за Россией, со своей стороны, давшей согласие считать Афганистан «зоной интересов» Великобритании. То есть признать факт, который Петербург, собственно, не оспаривал и раньше. Еще через несколько месяцев в Ташкент прибыло посольство из Кабула. Эмир Абдуррахман, выражая «искренние чувства к России и уверенность в понимании истинных мотивов его действий», просил наградить всех участников похода Комарова специально учрежденной афганской медалью «Львиное сердце. Защитникам крепости Кушка. 1885 год», а самого Александра Виссарионовича – старинной саблей из сокровищницы эмиров, по преданию, принадлежавшей некогда самому Тамерлану. Награды были с благодарностью приняты и вручены по назначению, после чего отношения между сопредельными государствами стали безоблачными на век вперед. Даже когда в 1892-м, исполняя приказ командования, русские войска под началом полковника Ионова двинулись в горные районы Памира, на которые эмир тоже имел виды, спорные территории по приказу Абдуррахмана были очищены. Более того, отряды афганцев оказали отряду Ионова помощь в изгнании китайцев, войска которых тоже успели просочиться в высокогорье. Что любопытно, именно в этих экспедициях впервые не упустили случай проявить себя молодые капитаны Лавр Корнилов и Николай Юденич, – но это уже ни к Кушке, ни к Большой Игре никакого отношения не имеет.