Русские инородные сказки - 4
Шрифт:
Скушали и Слону не было до всего этого дела.
Слона разбудил телефон. Прежде чем идти к аппарату, Слон поцеловал спящую львицу.
— Алло!
— Слоняра, это ты? Привет!
Звонила бродячая Кокакола.
— Кола? Привет, старая! Ты как, вообще, что, где? Сто лет тебя не видел!
— Я нормально. Где — по телефону говорить не буду. Слушай, Слон, по-моему, тебе пора заняться делом.
— Что за дело?
— Ну, Слон! Ты же большой, сильный, у тебя длинный хобот! Ты же много чего можешь! Ты можешь дотягиваться до верхушек столбов, растяжек всяких, срывать портреты Главврача. Валить щиты с медицинской пропагандой. Настоящего дела я тебе пока не предлагаю, во всяком случае по телефону, давай начнем с малого!
— Нет, знаешь, Кокакола, извини, я не буду. Да и не большой я, не сильный.
— Как нет?!
— Ну вот так. Нет. Вылечили мне хобот.
— Да вы что, братья, сговорились что ли?! Только что звонила Крокодилу, слыхал, кстати, его в среду выписали? Говорю ему, мол, Крокодил, ты же зеленый и плоский! Это же, — говорю, — замечательно! Прикинь, — говорю, — ты лежишь на газоне, в траве. Тебя не заметно. Мы кидаем на дорогу кошелек. А к нему привязана веревочка. А другой конец веревки у тебя. Идет по дороге санитар, или, скажем, медсестра. А еще лучше — врач! Нагибается за кошельком, а ты за веревочку тянешь, и кошелек уползает. К тебе в траву. Врач — за ним. А в траве ты сидишь. Врач подходит к тебе, и тут ты пасть раскрываешь, хрусть его! Ну что, — спрашиваю, — здорово? А он, прикинь, отвечает: "Нет! НЕ здорово. И даже очень глупо. И потом, я уже не зеленый и не плоский. Вылечили меня".
Слон молчал.
— Чего молчишь-то, эй! Слушай, что делается с нами? Что, так и будем сидеть сложа лапы? Слоняра, ты ж вспомни, как мы с тобой деревья валили, направо и налево, только треск стоял! Помнишь?
— А как же. Помню. Давай, бродячая, как-нибудь встретимся, пивка попьем?
— Да какого, на хрен, пивка… Слушай, ты знаешь, ведь недавно львицу выписали! Вот кого мне найти надо! Она же может с крыши на крышу перепрыгивать… Да она что угодно может. Ей целую бригаду санитаров загрызть — раз плюнуть. Это ж львица, прикинь! Надо мне ее разыскать… Как ее, бишь… Слопали… Схавали… Ну та, которую в детстве съели. Ты не знаком с ней, кстати?
— Нет.
— Ну ладно, бывай. Надумаешь делом заняться — ищи меня. Да, впрочем, я тебя сама еще найду! Пока, зверюга!
Слон вернулся в комнату. Поднял с пола колготки и лифчик Скушали, повесил на спинку стула. Львица во сне сладко потянулась. Слон снова поцеловал подругу и пошел на кухню варить кофе.
За окном шумели каштаны. Утреннее сентябрьское солнце уже окрасило окна дома напротив в розовый цвет. Во всю стену дома красовался гигантский портрет Главврача в скромном белом халате.
ДВА ТОВАРИЩА
27 сентября.
Федор.
Дорогой Григорий! Прежде всего, спешу сообщить тебе, что гордимся мы тобою безмерно — и я, и все иные твои товарищи, а уж в рассуждении девиц наших университетских — так об том и говорить нечего! Кто бы мог подумать, что выбор сей раз на тебя падет! А я так честно признаюсь: завидую тебе отчаянно! Что мы? Сидим тут в стольном граде, что твои маменькины сынки. Двадцатилетия достигли, иные и того старше, а жизни не постигли! Небо коптим да дарами Отечества, не нами созданными, довольствуемся. Тебе же карта выпала и Отечеству доблестью послужить, и с зерцалоликими пришельцами сразиться, и мир повидать… Где-то ты теперь, друг мой?
Хватились мы тебя в тот же день, как ты в университет не явился. После занятий принялся я твой дальнофон накручивать — нет ответа, лишь белый шум в раковине. Взял извозчика, поехал к тебе. Тут Фрол твой все мне и доложил.
Тут же сообщил я всем нашим, уговорились вечером собраться у "Волжского речника". Пили за твои будущие ратные подвиги. По-моему, в компании нашей, кто мужеского полу — все тебе завидуют. Девицы же в экзальтации пребывают, коей, право, не замечал я за ними ранее, а Татьяна Белецкая — возьми вдруг да истерику учини! Сию особу неразумную пришлось мне утешать и до дому проводить. Настояла, чтобы непременно назавтра идти в комендатуру, выяснять про тебя, что да как. Явилась ко мне с утра, я едва позавтракал, кофию даже выпить не успел. Разлетелась, щеки пылают, перчатки в руках мнет: "Ах, едемте же, Федор, едемте же скорее!" Явились в комендатуру, и в оном присутственном месте изволили нас удостоить официальным ответом: "Дворянин Григорий Давыдов, 20 лет от роду, студент Ярославского естественнонаучного университета призван для исполнения священного воинского долга пред Отечеством". (Ну, держитесь теперь, зерцалоликие!) И то еще сообщили в комендатуре, что возможности писать нам письма ты лишен из соображений военной секретности, зато мы тебе писать можем. Такая, стало быть, получается у нас с тобою симплексная связь. Да что ж тут поделаешь! На конверте должно номер воинской части указывать и имя твое, и таковые письма наши будут исправно в твои руки поступать. Спешу же отправкою этого первого к тебе послания, преисполненный прегорячего желания явить тебе дружескую преданность и поддержать твой боевой дух!
Сердечно твой, Федор, и кланяется тебе все наше студенчество.
P.S. А Белецкая-то, пожалуй, влюблена в тебя!
24 сентября.
Григорий.
Приветствую тебя, любезный друг мой Федор! Поверишь ли, откуда пишу к тебе? Да впрочем, прежде признайся честно: заметил ли, что товарищ твой исчез невесть куда? Эх, как же хотел бы я перемолвиться с тобою ныне по эфирному дальнофону, да нельзя, брат — сугубая секретность. Изъят у меня и самый дальнофон. Пишу же я сейчас, пребывая во чреве гондолы воздушного дирижабля, что несет меня и еще дюжины четыре молодых людей в место расположения воинской части.
Подлинно так, брат! Этаким макаром, изволишь ли видеть, распорядилась мною фортуна in comedia vitae! Летит по небу и творит тебе послание Григорий-воин, будущий защитник Отечества от зерцалоликих супостатов. Кто мог вчера еще предположить подобное? Хотя ведь, по правде сказать, имелось предчувствие! Третьего дня сон мне был: будто стою я в беседке, что на Стрелке, гляжу вниз, на воду, и вдруг отрывается беседка от земли, да в небеса взлетает. Старый Фрол мой, коему поведал я поутру о том сновидении, не преминул истолковать: "Значит сие, барин, что в передней доле гипофиза гормон у вас вырабатывается, усиленному росту тканей поспешествующий!" Посмеялся я над суеверием его, да и забыл о том сне. А вон он чем обернулся!
Явились ночью, часов около трех. Насилу Фролу достучались. От шума уж и я пробудился. Фрол сперва — гнать их взашей, но как услышал: "Именем Главы!" — отпер тут же. Являются: Фрол со свечами, а за спиной его — двое комендантских вырастают.
— Григорий Давыдов?
— Чем могу служить, господа, в сей поздний час?
— Не нам. Отечеству послужите. Собирайтесь.
И вот — лечу ныне по небу к месту прохождения службы. Оно, конечно, с одной стороны, жаль прошлой жизни! Университет, театры, товарищи дорогие, девицы милые, Ярослав-столица. Эхма, где оно все теперь? Увижу ль вновь? Бог весть. Однако ж, правду сказать: в воодушевлении пребываю изрядном и дух занялся чувствами весьма романтическими! Поневоле героем романа сам себе рисуюсь. Даже и стыдно, право, как гимназист-мальчишка! А ведь не шуточное дело война-то, друг мой Федор! Не шуточное. Как знать, может уж чрез несколько дней в бой вступлю с зерцалоликими монстрами из иного измерения…
Порядки в армии — успел уж я постичь: строги весьма. Как что начальник укажет — надлежит ответствовать по Кодексу: "Базара нет!" и исполнять немедля.
За сим вынужден перо отложить, поелику скомандовали "Приготовиться к посадке!" Стало быть, с земли сию эпистолу тебе и отошлю. В скором времени, как случится досуг, отпишу много подробнее, а ныне прощаюсь. Поклон от меня всем товарищам нашим.
Твой Григорий.
P.S.
Черт побери! Вот печаль нежданная! Часа два тому назад приземлились мы. Станция промежуточной посадки. Баллон наш могучий газом подзаправить, а личный состав — удовольствовать аскетической военною трапезой. Улучил минуту, поинтересовался, где бы письмо отправить, да и узнал, что переписка-то запрещена! То есть вовсе никаких сношений с мирным населением совершать не можно! Секретность, охрана государственной и военной тайны. Этакий номер! А полагал я доселе, что с военными переписка ведется. Как-то, помню, в библиотеке нашей случилось мне соседствовать по столу со Стрельниковой Еленой с биологического факультета. У оной Елены жених также в армии обретается. Афанасий, что химические практикумы совместно с нами посещал на первом курсе. Помнишь ли его? Так случайно заметил я тогда: на столе у Елены листок лежал исписанный. "Здравствуй, милый мой Афанасий…" Ну, далее я читать не стал, разумеется. Просто невольно верхняя фраза в глаза бросилась. Понял, что Елена милому в армию пишет.