Русские инородные сказки - 5
Шрифт:
«От вокзала, — говорит, — наискось через парк, не заблудишься, по аллее пойдешь и окажешься прямо у дома, передашь поклон и выберешь куклу. В полсотни, — говорит, — не больше, встанет. С тех, кто еще не раз к ней вернется, она не дерет…»
Марина Воробьева
Олень
— Здесь холодно и мокро, и мы сегодня умрем. Расскажи что-нибудь.
— Когда я был маленький, я охотился на оленя. Он приходил ко мне на уроке, прямо в классе. Я сидел и рисовал букву алеф во весь лист. Больше я ничего не умел.
Мне нравились его рога, оленья голова с рогами — самое красивое зрелище из всего, что я когда-нибудь видел. Я хотел поймать оленя, отрезать ему голову и надеть
Я вставал посреди урока и выходил в эвкалиптовый лес. В моей голове всегда был ветер, даже когда воздух бывал твердым и горячим и эвкалиптовый дух застревал в ноздрях.
Однажды во сне я поймал его и с оленьей головой на плечах пошел к маме. А мама плакала и кричала: «Снимай сейчас же! Ты с этой головой такой урод, просто чудовище!» И я снял, а мама сказала, что теперь я красивый.
И с тех пор… Эй, да ты сиди на ките крепче, видишь, впереди остров и на нем замок? Сейчас ты согреешься.
Кошка
Круг начинается у стола, потом книжные полки, выход на балкон — пощупать, высохло ли белье, но Лиза забыла включить отжим, когда стирала, и с белья текут струи прямо в песок, скопившийся на балконе. Лиза возвращается к столу, берет банку, идет на кухню, наливает воду и возвращается на балкон полить розу. Лиза думает вслух: «Бывают дни, которые вот так и капают в песок и разводят грязь. Нет, эти дни капают, как кофе на юбку, потом не отстираешь. Вот и сегодня, вот и вчера, вот и всю жизнь. Надо завести хотя бы кошку, а то все соседи слышат, как я говорю сама с собой, а говорить с животными — это нормально, так даже нормальные люди делают. Вот сейчас, прямо сейчас ты перестанешь ходить кругами, выйдешь на улицу и найдешь себе кошку, лучше серую и полосатую, у них глаза умные».
Лиза скидывает рваные домашние штаны, влезает в юбку на вдохе, втянув живот, долго ищет туфли к этой юбке, находит их за шкафом. В дверь стучат, наверное, опять хотят денег на смертельно больных сирот, а денег нет, даже на магазин уже не очень-то наскребешь, но много ли нам с кошкой надо, я смогу опять пойти работать в аптеку, тогда хватит и на билет в парк, и я буду кататься на чертовом колесе.
Лиза машинально запихивает туфли опять под шкаф и босиком идет открывать, пытаясь не сильно дышать, чтобы не лопнула юбка.
Стучат опять, а почему стучат, звонок сломался, что ли? Лиза ищет ключ на полке, ищет на полу, на кухне, да вот он, соскользнул в раковину. Ну конечно, кто посмотрит на женщину, от которой ключ сбегает в раковину и юбка почти не застегивается, никто и никогда, и никогда.
Открывает дверь, а перед дверью никого нет.
— Лиза, — вдруг снизу, почти у пола зовет ее странный скрипучий голос. — Лиза!
Лиза смотрит вниз и видит кошку. Серая в полоску кошка стоит на задних лапах в красных сапожках на шпильке.
— Не волнуйся, Лиза. Теперь ни о чем не волнуйся, я обо всем позабочусь, хозяйка.
Марина Богданова, Оксана Санжарова
Кошка, которая смотрела на королей
В оплату работ бретонскому мастеру Бертраму, камнерезу и подмастерьям его: 59 полновесных золотых и королевский перстень за халцедоновый гроб для Изольды, королевы Корнуэльса; 50 полновесных золотых и нарядное зимнее платье мастеру и всем подмастерьям за берилловый гроб для сэра Тристана, королевского племянника. А такожде дополнительно 40 золотых за тонкость и срочность работы.(Казначейская запись.)
Кошка:
У них новое развлечение: столпились и восхищаются. И чего дивного — две холодные коробки, и они в них спрятаны, холодные, мертвые, и давно мертвые. Как ни мазали пахучим, а из-под него все равно тянет гнилью. И Она теперь не так хороша, даже Маррк должен видеть, что пора ее убрать, убрать скорей. А может, было бы правильней ее съесть? Вот когда у меня был неживой котенок, я его съела. И не потому, что бессердечная — просто теперь он во мне. Если у меня еще будут котята — в каждом спрячется часть его. Хотя нет, я не хочу, чтобы
Марк:
Король Марк, старый Марк, играет в идиотское благородство, прикрывает глаза рукой, громко топает, прежде чем войти: эй, Изольда, я иду! Тристан, не пора ли расставить шахматы? Да застегнитесь же, дети мои, челядь пялится. У запруды скопилась желтая стружечная пена — опять сплавляли щепки по ручью? Да ушел я, ушел… Куда? Государственные дела, девочка, скучные, неинтересные, допоздна Когда вернусь? Ты так заботлива, милая. Под утро, вероятно. Осторожнее, мальчик: тут кто-то просыпал муку.
Тристан, возлюбленный друг мой, все девы королевства готовы разжать колени ради тебя, почему тебе понадобилась моя жена? Изольда, правда, я старый дурак? Да, конечно, я помню-помню: корабль, жара, напиток, — ты рассказала об этом всем через неделю после свадьбы, а через месяц даже мне. Все менестрели воют про напиток, тридцать претендентов на руку Бранжьены — в компенсацию за утраченную со мной девственность. Только я, кретин, не верю в напиток. Кто сказал: не верю в любовь? Отчего же, верю. Только почему любовь — непременно впопыхах задранная юбка, сведенные судорогой пальцы, и этот задыхающийся голос: «Пожалуйста… пожалуйста…», и ненавидящий взгляд поверх плеча — недаром я так громко вхожу в свои покои. Я топну ногой, и шарахну кулаком в стену, и закричу, срывая голос, и прогоню тебя, а тебя — отправлю на костер. А лучше к прокаженным. Да бегите же оба куда хотите, только оставьте меня в покое; но я зачем-то нужен вам, трезвый зритель в театре двух актеров, и вы вновь обманете меня брошенным меж тел железом — смотри, король, как делит нас меч. И опять. И вновь. Я иду, громко топая, пиная вертящихся под ногами собак, — Тристан, друг мой, вынь же короткий меч из тела жены моей и положи длинный меж вами. А я поверю, я, конечно, поверю в любви своей, глупый, доверчивый, необходимый вам Марк.
Кошка:
Для охоты есть разные угодья. Есть, например, кладовки, где окорока свисают с потолка, где пирога на оловянном блюде прячут мясо в тестяной корке и ждут вечера — нынешнего или завтрашнего. Там полно моей дичи, сильной, злой добычи. Моя дичь ходит среди снеди, злобно шипит, если не удается украсть лакомый кусок, верещит от ярости, сражаясь со мной. Маррк говорит: «Я добыл знатного вепря!» или «Этот медведь был хорошим бойцом», а один раз сказал: «Та рысь едва не стоила мне жизни!» Мои вепри и медведи пируют в берлогах из позабытых пирогов, мои рыси раскачиваются, вцепившись зубами в кровяную колбасу. И я могу похвалиться: зубы моей добычи острее моих, мне тяжело нести ее, я запрокидываю голову, и кровь жертвы пятнает мой белый воротник. Сколько раз я бросала к Его ногам длинного расслабленного мертвеца: смотри, Маррк, какие розовые лапки, так похожие на руки ваших детенышей, недурной вепрь? прекрасная рысь, Маррк? Однажды — да, глупо, я знаю, глупо — я бросила добычу поверх ее одежды, мою глупость извиняла лишь юность и любовь, да. У нас здесь все извиняет любовь. Маррк обнял ее и сказал: «Не стоит сердиться. Это всего лишь кошка». А стоило. Я хотела, чтобы Она сердилась. И я не «всего лишь кошка». Я Его Кошка, как Она — Его Лиса. Почему никто не видел, какая она лиса? Шерсть мягкая, как моя, и взгляд — так, сбоку. И пахнет — мускусом, мускусом, и все вокруг душатся мускусом, и я моюсь, моюсь, моюсь — потому что не желаю пахнуть мускусом. Теперь можно будет мыться реже: нет больше мускусной Лисы.