Русские на Мариенплац
Шрифт:
На какое-то мгновение мне показалось, что я не все отсоединил, что-то забыл в нервотрепке, – потому что моя платформа как привязанная катилась за теплушкой, на тормозной площадке которой, обняв двумя руками автомат, спал молоденький часовой.
Как я его не заметил, когда в полутора метрах от него возился со сцепкой, громыхал ломиком и матерился, как сапожник?! Как он не проснулся и не располосовал меня своим автоматом – уму непостижимо!!! Наверное, все-таки есть Бог на свете…
А потом подъем стал круче, и я увидел, как состав медленно начал уходить вперед, в предрассветную темноту. Эшелон громыхал уже не
По инерции мы с платформой прокатились вперед еще метров двести и замерли. А потом тихонько и почти бесшумно стали двигаться назад, под уклон.
Наконец, я мог спокойно оглядеться.
И хотя Саня и Яцек еще по дороге сюда предупреждали меня, что русские военные начальники никогда открыто не вывозят из Германии дорогие автомобили, – все равно, сооружение на моей платформе показалось мне уж чересчур большим!
Но теперь пора подумать и о себе.
С нашим утомленным часовым пронесло – не выпустил он из меня кишки своим автоматом… А вот как быть с Саней и Яцеком?
Ведь теперь, когда платформа отцеплена и, набирая скорость, катится назад к стрелке разъезда, чтобы потом аккуратненько свернуть на запасной путь, необходимость во мне исчезла начисто. А следовательно, должен буду исчезнуть и я.
В том, что они приговорили меня еще в Мюнхене, – сомнений не было. Да они и не очень скрывали это. Во всяком случае, последняя фраза Сани: «…А помирать, Эдька, никому неохота. Тут я тебя очень хорошо понимаю…» – окончательно убедила меня в том, что в живых они меня не оставят.
Ну, предположим, Саню с его вшивым пистолетом мне еще, может быть, и удастся вырубить, а вот Яцека, вооруженного израильским автоматом, – не знаю, не знаю…
Короче, как говорится, – что в лоб, что по лбу. Что они меня пристрелят, если я буду сидеть сложа руки и ждать у моря погоды, что они в меня всадят пулю при моей попытке как-то защититься и спастись.
Но хоть попытка будет! Я же не кролик, мать их, сволочей, за ногу!!!
Оберегая меня от нашего родного, советского часового, которому ни черта не стоило расстрелять меня в упор с расстояния полутора метров, Господь Бог, наверное, исчерпал все свои спасательные возможности. А может быть, просто потерял ко мне интерес.
Потому что, когда на заросшем запасном пути под колесами платформы завизжали тормозные башмаки, то в предрассветных лилово-серых сумерках я увидел Саню и Яцека, вместе ждущих меня в тупике. А я так мечтал отловить их по одному.
– Ну, Эдик! Ну, фацет… Первый класс!!! – восхищенно сказал Яцек. – Когда я увидел, с какой сумасшедшей скоростью этот состав прет на подъем…
– А я тебе что говорил?! Еще когда Эдька в Мюнхене на площади вверх ногами стоял! Говорил?!! – воскликнул Саня с таким тщеславием в голосе, будто он меня вскормил, вспоил и вырастил, и теперь я являюсь предметом его личной гордости. – Нет, ты скажи – говорил?
– Говорил, говорил… – рассмеялся Яцек. – А теперь – по сигаретке. Времени у нас еще навалом. Чехи ждут не раньше пяти, а здесь – рукой подать… Закуривай, Эдик.
Я сел на край платформы, взял у него сигарету и подумал: «Нет, с двумя сразу мне не справиться. Надо что-то другое придумывать…» А сам сказал:
– Не очень ли велик контейнер для обычного автомобиля?
– Старый
– Все эти начальнички из Западной группы войск – это же самые настоящие наши конкуренты, Эдик! – возмущенно проговорил Саня. – Деловые – высшей пробы! Думаешь, он на своем «мерседесе» будет по Москве раскатывать? Держи карман шире… Он только границу «совка» пересечет, как тут же толкнет его таджикам или узбекам.
– Вместе с платформой, – улыбнулся Яцек. – Зато они не жалуются. Случая не было, чтобы кто-нибудь из них заявил, что у него машину увели.
– Немец, тот сразу, – заяву в полицию, в страховую компанию, в прессу! И пошла свистопляска – проверки, слежки, розыски… – объяснил мне Саня. – А наши – наоборот! Месяц назад румыны в Потсдаме по дурости у одного русского генерала «ягуар» увели. Уже запакованный, готовый к отправке. И сгорели, идиоты недоделанные. Полиция их, конечно, замела. Устраивают очную ставку с нашим генералом. А генерал уперся и ушел в полную несознанку – «Не было у меня никакого „ягуара“! Я вообще не знаю, что это такое?! Откуда у меня при моей зарплате может быть такой дорогой автомобиль?! Я же не в американской армии служу, а в советской!..» Полиция только руками развела – машину реквизировали, а румын отпустили.
Яцек затушил сигарету, внимательно посмотрел на меня:
– Пока ваши войска отсюда выходят – этот бизнес самый безопасный. Юридически – пострадавших нет. Вот так, Эдик… Захочешь стукнуть, а не заложишь.
– Это ты так меня предупреждаешь, да? – спросил я.
– Ну, что ты… С тобой все ясно. Ты болтать не будешь. Это я так. К слову.
А у меня перед глазами крутится нескончаемый американский телевизионный сериал «Мак-Гайвер», который я чуть ли не каждый вечер смотрел и в хайме, и у стариков Китцингеров. Там этот Мак-Гайвер, такой смышленый паренек моего возраста, один, без оружия, справляется с любым количеством гангстеров.
И я лихорадочно стал пытаться представить себе, что бы он сейчас сделал на моем месте. Хотя вряд ли он вместе с бандитами стал бы воровать платформы с «мерседесами». Даже за большие деньги.
– Рассчитываться когда будете со мной? – спрашиваю я, чтобы понять – сколько мне еще отпущено времени.
– Вот подтащим аппарель, распакуем тачку, сгоним ее на землю, тогда и рассчитаемся, – отвечает Саня.
И ухмыляется, сукин кот, своей афганской улыбочкой!
– Доктор, прошу на вскрытие! – говорит ему Яцек и первым легко вспрыгивает на платформу.
За ним, не очень ловко, влезает Саня. Яцек вытаскивает из кармана большой складной нож, разрезает шнуровку брезента в нескольких местах, откидывает переднюю полу в сторону… и я вдруг слышу, как он неожиданно со стоном переходит на польский язык:
– О, матка Боска!.. О, пся крев!!! Холера ясна!..
– Что?! Что такое?! – метнулся к нему Саня.
– Сам посмотри – что такое!.. – стонет Яцек и сдергивает с передней части конструкции огромное брезентовое полотнище. – Посвети ему, Эдик!