Русские на Мариенплац
Шрифт:
А танк уже грохочет почти надо мной, от выхлопных газов не продохнуть, гусеницы прямо по ушам лязгают. Вот уж точно – «Гремя огнем, сверкая блеском стали…»
Вдруг слышу – замолчали гусеницы. И двигатель уже не так грохочет, а постукивает холостыми оборотами. И над головой у меня что-то щелкает, раздается скрип чего-то открывающегося, а оттуда голос, без всяких усилителей и динамиков, нормальный человеческий голос:
– Выброси пистолет на хер!
И что-то такое упирается мне между лопаток.
Я пистолет Санин отбросил, лежу – не шелохнусь.
– Открывай,
Я переворачиваюсь на спину, открываю глаза и вижу ствол нашего родного советского АК-47 – автомата Калашникова, который смотрит на меня своей черной смертоносной дырочкой в семь и шестьдесят две сотых миллиметра.
Лежу под танком. Надо мной открытый нижний люк, и оттуда на меня глядит не только товарищ Калашников, но еще и какая-то совершенно среднеазиатская узкоглазая морда в шлемофоне. И перекрывая все танковые запахи, от этой физиономии идет плотный, устойчивый выхлоп дешевого немецкого шнапса. И эта морда еще что-то жует. И говорит:
– Давай, залезай ко мне в темпе! И без глупостей!.. А то не они, так я тебя пришью в одну секунду.
Я начинаю залезать в танк, а этот – в шлемофоне, не снимая пальца со спускового крючка автомата, второй рукой берет меня за шиворот и помогает мне пролезть в люк…
ЧАСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ,
рассказанная Автором, – о том, что произошло дальше…
Тут я вынужден прервать Эдика. К этому моменту его рассказ уже совершенно потерял былую стройность – Нартай все время вклинивался со своими подробностями этой истории, перегружал ее техницизмами и специальной танковой терминологией, понятной лишь ему одному, и, в конце концов, все свелось к ожесточенной перепалке со взаимными упреками в неточности, забывчивости и полном искажении действительности.
Во-первых, Нартай заявил, что морда у него никакая не «среднеазиатская», а исконно казахская, ибо казахи никогда не причисляли себя к Средней Азии, а всегда были абсолютно самостоятельной и великой нацией! Это раз.
Второе, что очень сильно возмутило Нартая, – дышал он тогда на Эдика не дешевым шнапсом, а прекрасным и настоящим «Вайцен-Корном», который почти на две марки дороже той гадости, которую приписал ему Эдик!..
И в третьих, – когда он приказал Эдику выбросить пистолет, то сказал не «на хер», а совершенно другое слово. Тоже из трех букв и тоже на «х», но совершенно другое!..
Он, Нартай, конечно, понимает, что в тот момент у Эдика были полные штаны от страха и он мог кое-что подзабыть, но всему же есть предел!.. Нельзя же все время перекраивать Историю!!!
Претензии Нартая к Эдику были мелочны и, казалось бы, незначительны, но очень мешали восприятию дальнейшего хода событий.
Поэтому, с трудом узнав всю историю целиком, я решил вторую половину пересказать сам, решительно очистив ее от препирательств Нартая и Эдика…
…Нартай втащил Эдика в танк, мгновенно задраил люк и откинул
– Садись сюда и держись за что-нибудь! – он метнулся вниз на свое место механика-водителя. – И ничего там не трогай!.. Это твоя машина? «Опель» твой, я тебя спрашиваю?!
– Нет? – прокричал ему Эдик. – Это их «опель»!..
– Очень, очень хорошо! – мстительно пропел Нартай и резким броском двинул танк вперед прямо на ни в чем не повинный автомобиль. – Сейчас я ему устрою техническое обслуживание по первому разряду!!! Держись крепче, мужик!..
И прокричал загадочную в то время для Эдика фразу:
– Э-э-эх! Когда-то копыта коней моих предков…
Раздался удар, треск, скрежет разрывающегося металла. Танк несильно, но ощутимо тряхнуло, и Эдик услышал чей-то истошный крик, отчаянную автоматную очередь и звонкий цокот пуль по танковой броне.
– Давай, давай, стреляй, гад!!! – злобно закричал Нартай, сдавая танк назад и снова бросая его на уже искалеченный «опель». – Ничего, пешочком пройдетесь! Для здоровья полезно!..
Танк с ходу взлетел на то, что еще несколько секунд назад было «опелем-омегой», застопорил одну гусеницу и закрутился на месте, перемалывая остатки автомобиля в некую маслянисто-металло-пластмассовую кашу.
Нартай еще что-то кричал, но двигатель танка ревел так, что Эдик не мог разобрать ни единого слова. Эдика мотало из стороны в сторону и он судорожно цеплялся за какие-то выступы, приборы, кронштейны, пока чуть было не ухватился за два пушечных снаряда, укрепленных за его спиной. Тут он в панике отдернул руки и намертво приклеился к казенной части спаренного пулемета.
…Когда все кончилось, когда Яцек Шарейко и Саня Анциферов исчезли неведомо куда, а от «опеля-омеги» осталось лишь слабое воспоминание, танк на малых оборотах, негромко фырча двигателем, отполз в ближайший лесочек и схоронился там от рассветных лучей утреннего солнца.
Нартай внимательно и осторожно оглядел все вокруг через призменный прибор наблюдения, убедился в том, что рядом нет ни одной живой души, выключил мотор и открыл свой верхний люк. В танк ворвалась свежая прохлада начинающегося дня.
Нартай встал из водительского кресла, пролез в боевое отделение башни и настежь распахнул второй люк над головой ошалевшего Эдика.
– Открыть окна и двери – проветрить помещение! – сказал Нартай голосом матроса Железняка после разгона Учредительного собрания.
Он стащил с головы шлемофон, бросил его на свое кресло и уставился на Эдика:
– Жрать хочешь?
Выпили почти по стакану «Вайцен-Корна», вскрыли две банки говяжьей тушенки, поели сыру, хлеба с маргарином. Съели большой безвкусный немецкий огурец, две завядшие помидорки и еще чуть-чуть выпили.
Потом Нартай вытащил большой термос, две пиалы и маленький пакетик конденсированных сливок. Налил из термоса уже изрядно остывший, но совершенно черный и убийственно крепкий чай в пиалы, плеснул туда сливок и спросил: