Русские на Мариенплац
Шрифт:
– Но вы хоть потрудитесь проверить факты, о которых вам говорит товарищ Сапаргалиев!
– Это он для вас «товарищ», а для нас он – «гражданин неясной ориентации». Как, впрочем, и вы тоже, гражданин Петров.
– Вот и выясните эту самую «ориентацию», черт бы вас всех побрал!.. – рявкнул Эдик.
И тут непроницаемое коричневое стекло металлическим голосом произнесло классическую российскую фразу, обычно венчающую любой спор на разновысоких уровнях:
– Па-апрашу очистить помещение, граждане!!!
– А что если у меня в танке секретные документы стратегического значения?! – в отчаянии
Но тут за стеклом зазвонил телефон. Нартай и Эдик услышали, как коричневый силуэт поднял трубку:
– Генеральное консульство Советского Союза… – и тут же перешел на немецкий язык с вологодским акцентом: – Яа-а… Генау! Момент маль… Битте, вартен!
И снова по-русски, уже к Эдику и Нартаю:
– Я кому сказал, граждане? Прошу покинуть помещение.
– Но вы хоть проверьте! – взмолился Нартай. – Это же все-таки – танк!!!
– Проверим, проверим. Будет ли только вам от этого лучше?
– Адрес хоть запишите, куда сообщить!.. – сказал Эдик.
– Надо будет – под землей найдем, – раздраженно проговорило толстое черно-коричневое стекло. – А пока прошу немедленно выйти. Я занят!
Ошеломленные, раздавленные и растерянные, Нартай и Эдик оказались на улице. Еще не веря в происшедшее, тупо смотрели друг на друга. Потом Эдик закурил сигарету, глухо сказал Нартаю:
– Я всякий раз пытаюсь понять причины – почему я уехал… И всякий раз, когда об этом задумываюсь, мне становится не по себе. А вдруг я ошибся? Вдруг за этими обидными мелочами не заметил главного, настоящего? Ради которого стоило… Ну, в общем, ты понимаешь. А эти мелочи все громоздятся и громоздятся и вырастают в какую-то огромную, непробиваемую стену, за которой уже ничего не видно – ни главного, ни настоящего. И ты сам под этой стеной становишься таким маленьким, таким беззащитным…
Эдик нервно затянулся, показал глазами на дверь консульства:
– Вот эта стена еще на один метр выросла…
– Тут я тебя, пожалуй, понимаю, – сказал Нартай. – А знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется?
– Знаю. Оказаться в Алма-Ате.
– Нет, Эдька!!! – В узких глазах Нартая сверкнули бешеные огоньки. – Сейчас больше всего на свете мне хотелось бы подогнать сюда мою «шестьдесят вторую», да как жахнуть по ихнему черному стеклу из пушки БК-четвертым кумулятивным снарядом, чтобы хоть на секунду увидеть рыло того мудака, который сейчас с нами разговаривал!..
Эдик взял Нартая за руку, повел его за угол, на Карлштрассе:
– Развоевался… Господи! Да разве в этом дело, Нартайчик?!
Однако, чтобы не компрометировать свое государство, еще на обратном пути в «Китцингер-хоф», в электричке, было решено сказать старикам Китцингерам, что в консульстве приняли их хорошо, отнеслись с пониманием и сочувствием, обещали в самое ближайшее время все выяснить и помочь танку вернуться на родину. К сожалению (и все дипломаты были этим очень огорчены!), у них в Советском консульстве крайне мало места и пока негде разместить ни Нартая, ни его танк. И, если можно, некоторое время Нартай с танком побудут в «Китцингер-хофе». Спать Нартай может или в танке, или в комнатке у Эдика. А за пользование сараем как укрытием для танка они, конечно, заплатят столько,
Выслушав все это без особого восторга, Наташа сухо сказала:
– Идите мойте руки и садитесь обедать.
А старый Петер трусливо промолчал. Даже по-русски не выругался.
Когда выпили по стакану легкого белого вина и Наташа стала раскладывать салат по тарелкам, она увидела узкие диковатые остановившиеся глаза Нартая и сердце ее переполнилось жалостью к этому кривоногому малышу, так похожему на китайца.
Она неумело погладила его по голове и негромко произнесла:
– Кушай, сыночку… Кушай.
И то ли от прикосновения старухиной руки, то ли от неожиданно спавшего напряжения и внезапно навалившейся усталости, то ли от всего этого вместе взятого, но лучший механик-водитель танка Т-62 во всей Западной группе войск, старший сержант Советской армии Нартай Сапаргалиев, двадцати одного года от роду, о котором новобранцы дивизии слагали легенды и сказки, а старослужащие и командиры всех рангов до генерала включительно относились с опасливым почтением, вдруг уронил коротко стриженную голову на руки и горько-горько, по-детски, заплакал…
ЧАСТЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
рассказанная Катей, – о том, как Нартай и Эдик нашли ее на мюнхенском Хауптбанхофе…
…Когда они подошли ко мне – я их сразу узнала. Поэтому и не шарахнулась от них. А то на этом Хауптбанхофе, за те три ночи, что я там провела, я такого навидалась и наслушалась, что в пору было бежать оттуда без оглядки. А только куда?.. Вот и приходилось выслушивать… От предложения тут же, за углом, стоя «переспать» за чашку кофе и брецель – такой баварский кренделек с солью, до роскошной возможности отдаться одновременно троим в их автомобиле за сумасшедшую сумму в десять марок!..
Про Эдика я уже знала, что он русский, из Московского цирка, и мы с Джеффом как-то пару раз смотрели его номер на Мариенплац. Джефф, помню, был в восторге!.. Потом у Эдика вдруг появился вот этот тип – Нартай. Раскладывал реквизит, собирал деньги, короче – ассистировал… Я еще тогда сказала Джеффу: конечно, с такими сборами, которые делает этот московский циркач, можно позволить себе и ассистента! Бегает такой небольшой, узкоглазенький, в настоящем баварском костюмчике… Знаете, такие штанишки короткие замшевые на лямочках – «ледерхозе» называются, жилеточка расшитая, шляпка с султанчиком, «штрюмпфе» – носки такие высокие до колена, башмаки… Ну, вы сами видели. Здесь даже старики в таких ходят.
– Это мне тетя Наташа и дядя Петя Китцингеры на день рождения подарили, – с удовольствием вставил Нартай.
– Ладно, помолчи. Ты свое отговорил, – прервала его Катя. – Ну, короче, подходят они ко мне… Надо сказать, подходят они ко мне жутко не вовремя! Я, может, придатки немного застудила, может, так всегда при беременности бывает, не знаю, но я через каждые полчаса в туалет бегала. Причем каждый раз с огромной сумкой тети Хеси и гитарой. Оставить нельзя ничего даже на секунду!
И вот они подходят ко мне именно в тот момент, когда мне только впору до писсуара добежать. И говорят, нормально, по-русски: