Русские над Индией

Тагеев Борис Леонидович

В городе Оше памирцы были встречены 4-м Туркестанским линейным батальоном, приветствовавшим в военном собрании роскошным обедом отрядных офицеров в то время, когда в лагерях нижние чины угощали на славу вернувшихся товарищей-линей-цев, конногорцев и казаков.

Наконец 21 сентября, после долгого скитания по горам и долам Памира, отряд вступил в Маргелан. Рваная обувь, потрепанная одежда, измученные лица свидетельствовали о том, что перенесли солдаты за этот тяжелый поход.

Целая толпа маргеланских жителей выехала встречать

возвращающихся памирцев, с радостными лицами кивали жены, братья, матери, завидя дорогих им загорелых, запыленных, оборванных людей.

Лосев ехал со своей сотней, зорко всматриваясь в толпу, пестревшую разноцветными зонтиками среди густой зелени садов. Сердце его билось ужасно, так что он несколько раз хватался за грудь. Вот и его мать. Заметила она сына и машет ему платком. Он кивнул ей головой и тотчас же стал искать ту, которую так пламенно желал увидеть и не находил.

Неужели не вышла навстречу, думал он, нет, не может быть. Вот оно что значит, целый месяц письма не было, подумал он, и злобное чувство снова заполнило его душу. Вдруг он вздрогнул.

Чаров на красивом аргамаке на рысях проехал мимо, рядом с ним скакала амазонка. "Она! Она!" - чуть не закричал Лосев, в глазах его помутилось, и он бросился из строя.

– Куда вы?
– послышалось вслед ему, но он ничего уже не соображал.

Он видел среди клуба пыли серую коломянковую амазонку и белую лошадь.

Вот он догоняет ее, вот он уже возле. Чаров не смотрит на него, он оборотил голову в сторону проходящего отряда.

– Леночка... Елена...
– прокричал почти над ухом амазонки Лосев.

Она испуганно повернула голову...

– Простите...
– пробормотал смущенный хорунжий, осаживая лошадь. Господи, да что это такое?
– Не его Лена, а госпожа Стрельская была амазонка.

Сразу радостно стало на душе хорунжего, будто камень тяжелый свалился.

– Петя, Петя, - окликнул голос его из толпы, когда он нагонял полк, он узнал голос матери, но не остановился и поскакал знакомыми улицами. Вот поворот, вот и дом с зелеными ставнями, коновязь знакомая. Он соскочил с седла. Ноги его дрожали от волнения. Одним прыжком он был уже на пяти ступеньках и позвонил.

Ответа не было.

Видно, ушли встречать, подумал он и, обойдя двор, вошел в ворота.

Калитка со скрипом отворилась, и он прошел на знакомый двор.

– Ой, Асман!
– крикнул он малайку.

– До-бой{88}, - раздался из сада голос караульщика, и, не дожидаясь появления Асмана, Лосев сам пошел в сад.

Навстречу ему, переваливаясь, шел Асман.

– А, тюра, саломат{89}, с Памира пришел, - сказал он, отвешивая низкий кулдук{90}, в надежде на щедрый на чай.

– Да вернулся, а что господа?

– Господа? Ушли на тамашу, - сказал караульщик, указав пальцем в сторону, откуда слышалась музыка.

Отлегло от души Лосева, и он закурил папироску.

Подожду, подумал он, сейчас должны возвратиться, и стал ходить по двору.

Раздался звонок. Сердце его сильно забилось, близость свидания казалась чем-то невероятным.

– Наконец!
– крикнул хорунжий и бросился отворять. На террасу вошел толстый чиновник военно-народного правления, а за ним, пыхтя, ввалилась его жена, такая же дородная и упитанная, как и ее благоверный. Чиновник удивленно смотрел на офицера, который не менее был поражен этим появлением. Полное разочарование выражало его лицо.

Видя смущение Лосева, чиновник подошел к нему и, осклабившись в противную улыбку, свойственную старым выслужившимся чиновникам областных правлений, приподняв фуражку, спросил:

– С кем имею честь?

Хорунжий сказал.

– Памирец?

– Да.

– Вы, вероятно, к Гладковым?

– Да, да, - нетерпеливо проговорил Лосев.

– Так их здесь нет, - сказал чиновник, - я живу в этом доме.
– И лицо его снова осклабилось.

Какое гадкое лицо, подумал Лосев, подлость какая-то написана будто на нем.

– Милости просим к нам чайку откушать, - выступила вперед дородная чиновница, - я думаю, с дороги-то устали.

– Ах, очень вам благодарен, только я не могу, я спешу, меня мама ждет, а вот вы меня очень одолжите, если скажете, где живут теперь Гладковы.

– А вы разве ничего не слышали?
– растягивая последнее слово, проговорила чиновница, предвкушая удовольствие, столь присущее маргеланским дамам поделиться важною новостью.

Не то испуг, не то ужасное предчувствие чего-то недоброго охватило Лосева. Замуж вышла, подумал он...

– Что такое, говорите, ради Бога, - подбежал он к чиновнице.

– Вы не слышали?
– повторила та.
– Да ведь все только об этом и говорят: ведь Елена-то Николаевна вторая неделя, как скончалась...

Если бы чиновница сказала, что его Леночка уже замужем или уехала, бросила его, надсмеялась над его чувством, - он бы поверил - он был готов к этому. Но смерть, смерть - это невозможно, невероятно, это было чересчур неожиданно и жестоко - он не поверил, он не допускал возможности смерти своего сокровища. Как! Она умерла, он больше никогда, никогда не увидит ее, не услышит ее голоса, не почувствует ее теплой, мягкой ручки? Нет, это невероятно - этого не бывает.

– Нет!
– закричал он, схватив за плечо чиновницу и тряхнув ее.
– Вы лжете, этого быть не может.
– Он все забыл в этот момент, ему казалось, что перед ним не чиновница, а какое-то ужасное чудовище, разрушившее вдруг все его счастье, всю его жизнь, он тряс за плечо оторопевшую женщину и сквозь зубы шипел: ложь, ложь, все ложь...

– Что вы, что вы, да вы, никак, спятили, - отбояривалась от него чиновница и, вырвавшись из сжимавшей ее руки Лосева, разразилась целым потоком брани.