Русские не придут (сборник)
Шрифт:
В изнеможении от идеологического отпора лектор замолчал, а потрясенный Сергей Иванович глубоко задумался, глядя стеклянными зенками в научную даль. После длинной паузы Игорь Васильевич закончил сдержанно и строго:
– Здесь аудитория подготовленная, проверенная. Поэтому буду полностью откровенен. Да, слухи о том, что мы к каждой тонне экспортируемой сырой нефти прилагаем примерно столько же по весу рулларов, имеют под собой почву. Но отступать мы не будем. Потому что на Трубе есть Кран, даже Краны. И эти Краны есть основа суверенитета нашего и наших союзников. Недаром наш народ создал истинно народное слово «кранты»! Каждый может свой Кран закрыть – и посмотрим тогда на пресловутое мировое сообщество, на всю их Организацию Отделившихся Наций вместе с их хвалеными Объединенными
– …или захочим, – тихо, мечтательно добавил Сергей Иванович.
21
Когда же эта галиматья стала идеологией, думал он, когда вообще начался рецидив идеологической паранойи, от которой, казалось, излечились уже радикально?
О чем ни подумай, опять приходишь к тем проклятым выборам… Общая бессмысленная счастливая истерика после третьего блестящего балканского похода, после ядерного удара по только что провозглашенной Ваххабитской Джамахирии, после первых экспортных успехов быстро восстанавливавшейся военной промышленности – нас снова будут бояться, нам снова будут платить видимость зарплаты… И такой же бессмысленный общий страх перед провинциальными вождями – ох, раздерут гады страну на части, один только Генерал с ними справиться сможет! Та-акой строгий…
Вот и выбрали, идиоты. В полгода от строгости воспоминания не осталось – и от страны тоже.
Поначалу каждую неделю одно и то же рычал: «…как гарант территориальной целостности… не допустить неуплаты федеральных налогов… зарвавшийся удельный князек… силами полка воздушно-десантных войск…» И дальше все как по писаному – полк высаживается, прямо на аэродроме разоружается местными спецназовцами под командованием какого-нибудь правильно сориентировавшегося, давно кормящегося от губернаторских щедрот полковничка… А по вечерам весь мир, пока не надоело, слушал очередные заявления: «…свободное радио Независимой Тмутаракани… наглая агрессия Москвы… патриоты нашего края решительно… и провозгласить независимую свободную Республику Тмутаракань!» Или какую-нибудь Великую Саха, или Свободную Территорию Тюмень, или Объединенные Эмираты Казани и Уфы, или Священную Алтайскую Империю… А через месяц, глядишь, подписывает смирный Генерал-Секретарь договор о мире и сотрудничестве и жмет руку очередному главе государства, вспоминая, как этот поганец у него комвзводом служил…
И потом все катится одинаково жутко, в крови и безумии – в пропасть.
Местные выселяют неместных;
неместные по ночам режут местных;
зияют черными окнами разграбленные и подожженные дома;
трупы лежат посереди улиц, будто раздавленные куклы;
истлевают в канавах изрубленные на куски;
качаются на опорах высоковольтки повешенные;
рассыпаются прахом сожженные в автомобильных покрышках;
«проклятые колонизаторы, которые теперь заплатят за все»;
«потерявшие человеческий облик националистические бандиты»;
«миротворцы», стреляющие на всякий случай во все стороны…
И сквозь все это тянется Труба, символ и миф, и за суверенные державные Краны торжественно держатся президенты, императоры, генеральные секретари и прочие комедианты, и миллионы спекулянтов делают миллиарды рулларов на импорте-экспорте через расползшиеся рваной сетью границы… «Внимание, воруем все!» – объявляет наглый массовик-затейник.
22
Боже мой, как же я устал, подумал он. Много лет почти безвыходно просидеть дома – и пуститься в такую дорогу! На восьмом десятке… Как бы не помереть, не успев и пожить лауреатом-то. Не успев и распорядиться…
С этим тянуть нельзя, подумал он. Как только приеду… Сразу же разыскать
За стеной, в своем купе, храпели, не разбирая дня и ночи, вертухаи.
Поезд пролетал мимо сожженных турецкими партизанами немецких городков, пересекал сравнительно тихую Чехию, возвращался в хмурую, насупившуюся разбойничьими лесами Польшу, мчался через светящиеся сотнями рентген болота Полесья – он опускал свинцовую штору, сидел в темноте, ленясь включить лампу, прикидывал, когда поезд проскочит радиоактивный ад…
Все же встал, щелкнул выключателем, вытащил из чемодана и принялся от скуки в который раз перечитывать свою старую статью.
«…естественный процесс вечного обновления будет полностью подменен разрушением – противоестественным, навязанным всего лишь за одно столетие несколькими десятками тщеславных, корыстных и безответственных художников, и в первую очередь теоретиков культуры.
Зло, которое и во все времена было полноправным и важным предметом культурного освоения – воплощавшееся в литературных и театральных персонажах, в зрительных и музыкальных образах, – станет единственным главным героем наиболее заметных, прославляемых критиками-экспертами произведений. Добро же окажется окончательно вытеснено на периферию художественных интересов, станет материалом лишь для иронического, пародийного, пересмешнического изображения. И эта, казалось бы, исключительно культурная революция решающим образом повлияет на формирование нового человечества. Будет до основания разрушена вечная, данная Господом иерархия, и понятие греха исчезнет, вернув нас в языческое – или, скорее, атеистическое – состояние нравственной пустоты.
Таким образом, постоянно опровергаемое пророками имморальной современной культуры влияние искусства на общественную жизнь получит – благодаря им же – последнее, ужасное подтверждение…»
Вроде бы все правильно и даже точно, с раздражением подумал он, бросив листки, а все равно как-то слишком просто.
Вдруг жутко захотелось закурить – тревога не оставляла все эти дни, да и неудивительно… Но курить в купе было нельзя ни в коем случае, на границе придут таможенники, учуют запах не какой-нибудь пакостной травы, а давно запрещенного в Европе табака – неприятностей не оберешься, все перероют и найдут ведь прощальный подарок Коли Лажечникова, пачку кустарных «Житан». Да еще могут прицепиться и к бутылке скотча, купленной перед самым отъездом, на вокзале, в специальном магазине для стариков – это ведь только в России такая свобода, Минздрав может предупреждать сколько угодно, а ты себе кури, если хочешь, да пей, коли деньги есть…
Осторожно вытащив сигарету из пачки и зажав ее в кулаке, сунув в карман древнюю зажигалку, он пошел в уборную – там, конечно, дым вообще не выветрится, так ведь неизвестно, кто курил… Покачиваясь, слегка стукаясь о стенки на рельсовых стыках, прошел по коридору, оглянулся – вагон, готовясь к пересечению российской границы и к неизбежным при этом неприятностям, старательно спал. Он открыл дверь в тесный чулан с крайне несимпатичным – да, уже почти дома! – толчком посередине, шагнул, захлопнул дверь.
23
В тот же миг небольшая ладонь крепко закрыла его глаза, и он услышал знакомый – удивился, что сразу вспомнил, – голос: «Тихо, Юра, тихо… Не оборачивайся, слушай…»
Ну, в конце концов, пусть это будет мой собственный внутренний голос, подумал он. Пусть это будет, подумал он, мой ангел-хранитель…
«…ты все живешь в прошедшем времени, Юра. Тебе все еще кажется, что эти придурки, сопровождающие, что вся эта государственная суета вокруг тебя, официальное признание – это невинные глупости, клоунада, отчасти даже забавно, приятно даже… Увы, клоунада длилась недолго, десять лет в конце прошлого века, ты же помнишь. Потом страна стала маленькой, но вернула величие. И теперь она опять заносит над тобой сапог, она опять может растоптать тебя. Ты действительно собираешься отдать премию подпольным правым, Хранителям Завета? Если ты въедешь в страну, все пропало – у тебя отберут деньги и… Беги, Юра. Не возвращайся. Не думай ни о ком. Да и о ком теперь тебе думать? Никого нет. Нас нет. Не возвращайся».