Русские писатели ХХ века от Бунина до Шукшина: учебное пособие
Шрифт:
– Давай не плети, лешак, – нахмурилась Пелагея. – Кого-нибудь другого таскал. Так бы и позволила тебе Полька...
– Тебя! – заупрямился председатель.
– Ну ладно, ладно. Меня, – согласилась Пелагея. Чего пьяному поперек вставать.
И вдруг почувствовала, как слегка отпотели глаза – слез давно нет, слезы у печи выгорели. Были, были у нее волосы. Бывало, из бани выйдешь – не знаешь, как и расчесать: зубья летят у гребня. А в школе учитель все электричество на ее волосах показывал. Нарвет кучу
Пелагея, однако, ходу воспоминаниям не дала – не за тем дожидалась этого борова, чтобы вспоминать с ним, какие у нее волосы были. И она снова повернула разговор к делу. Легко с пьяным-то начальством говорить: сердце напоказ.
– Ладно, подумаем, – проворчал сквозь зубы председатель (головой-то, наверно, все еще был на вечерянке).
А потом – как в прошлый раз: «Отдай за моего парня Альку. Без справки возьмем». Да так пристал, что она не рада была, что и разговор завела. Она ему так и эдак: ноне не старое время, Васенька, не нам молодое дело решать. Да и Алька какая еще невеста – за партой сидит...
– Хо, она, может, еще три года будет сидеть.
Альке неважно давалось ученье: в двух классах по два года болталась.
Потом в психи ударился, в бутылку полез:
– А-а, тебе мой парень не гленется?
– Гленется, гленется, Василий Игнатьевич.
Тут уж Васей да Васенькой, когда человек в кураж вошел, называть не к чему. А сама подумала: с чего же твой губан будет гленуться? Ведь ты и сам не ягодка. Тоже губан. Помню, не забыла, как до моей косы на вечерянках добирался.
На ее счастье, в это время на крыльце показался Петр Иванович (хозяин – за всеми надо углядеть), и она, подхватив председателя, повела его в комнаты.
Так под ручку с Советской властью и заявилась – пускай все видят. Рано ее еще на задворки задвигать. И Петр Иванович тоже пускай посмотрит да подумает – умный человек!
А в комнатах в это время все сгрудились у раскрытых окошек – молодежь шла мимо.
– Пелагея, Пелагея! Алька-то у тебя...
– Апельсин! – звонко щелкнул пальцами Афонька-ветеринар.
– Вот как, вот как она вцепилась в офицера! Разбирается, ха-ха! Небось не в солдата...
– Мне, как директору, такие разговоры об ученице...
– Да брось ты, Григорий Васильевич, насчет этой моральности...
– Гулять с ученицей неморально, – громко отчеканил Афонька, – но которая ежели выше средней упитанности...
Тут, конечно, все заржали – весело, когда по чужим прокатываются, – а Пелагея не знала, куда и глаза девать. Сука девка! Смалу к ней мужики льнут, а что будет, когда в года войдет?
Следующий заход был к председателю лесхимартели, человеку для Пелагеи, прямо сказать, бесполезному. По крайности за все эти годы, что она пекарем, ей ни разу
В общем, не мешало бы и к председателю лесхимартели сходить. Но что поделаешь – Павел совсем раскис к этому времени, и она, взяв его под руку, повела домой.
7
– Ты как золотой волной накрывшись... Искры от тебя летят...
Так плел ей, рассказывал Олеша-рабочком про свою первую встречу с ней, про то, как увидел ее у раскрытого окошка за расчесыванием волос. А сама она из этой встречи только и запомнила, что резкую боль в голове (лапу в волосы запустил, дьявол) да нахальные, с жарким раскосом глаза. И уж, конечно, никак не думала не гадала, что ихние дороги когда-нибудь пересекутся. Какой может быть пересек у простой колхозницы с начальником заречья? Шел мимо да увидел молодую бабу в окошке – вот и потешил себя, подергал за волосья.
А дороги пересеклись. Недели через полторы-две, под вечер, Пелагея полоскала белье у реки, и вдруг опять этот самый Олеша. Неизвестно даже, откуда и взялся. Как из-под земли вырос. Стоит, смотрит на нее сбоку да скалит зубы.
– Чего платок-то не снимаешь? Не холодно.
– А ты что – опять к волосам моим подбираешься? Проваливай, проваливай, покамест коромыслом не отводила! Не посмотрю, что начальник.
– Ладно тебе. Убыдет, ежели покажешь.
– А вот и убыдет. Ты небось в кино ходишь, билет покупаешь, а тут бесплатно хочешь?
– А сколько твой билет?
– Иди, иди с богом. Некогда мне с тобой лясы точить. И в третий раз они встретились. И опять у реки, опять за полосканьем белья. И тут уж она догадалась: подкарауливал ее Олеша.
– Ну, говори, сколько твой билет стоит? – опять завел свою песню.
– Дорого! Денег у тебя не хватит.
– Хватит!
– Не хватит.
– Нет, хватит, говорю!
– А вот устрой пекарихой за рекой – без денег покажу. Как уж ей тогда пришло это на ум, она не могла бы объяснить. И еще меньше могла бы подумать, что Олеша эти слова примет всерьез.
А он принял.
– Ладно, устрою. Показывай.
– Нет, ты сперва денежки на бочку, а потом руки к товару протягивай. – И тут Пелагея, к своему немалому удивлению, как бы рассмеялась и эдак шаловливо прискинула платок – дьявол, наверно, толкнул ее в бок.
И Олеша совсем ошалел:
– Ежели дашь мне выспаться на твоих волосах, вот те бог – через неделю сделаю пекарихой. Я не шучу.
– А и я не шучу, – ответила Пелагея.
Через неделю она стала пекарихой – сдержал свое слово Олеша. Со скотного двора ее вырвал, все стены вокруг разрушил. Вот как закружило человека.