В печальной стороне, где родились мы с вами,Где все разумное подавлено тисками,Где все безмозглое отмечено звездами,Где силен лишь обман, —В стране бесправия, невежества и дичи —Не часто говорить приходится нам спичи В честь доблестных граждан.Прими простой привет, боец неустрашимый!Луч света трепетный, сомнительный, чуть зримый,Внезапно вспыхнувший над родиной любимой,Ты не дал погасить, – ты объявил войнуСлугам не родины, а царского семейства,Науку мудрую придворного лакейства Изведавших одну.Впервые чрез тебя до бедного народаДошли великие слова:Наука, истина, отечество, свобода,Гражданские права.Вступила родина на новую дорогу.Господь! Ее храни и укрепляй,Отдай нам труд, борьбу, тревогу, Ей счастие отдай.1858
Впервые: Знакомые: Альбом Семевского. СПб., 1888.
О Николае Федоровиче фон Крузе см. Перечень цензоров. Стихотворение Некрасова – редчайший случай панегирика цензору, славившемуся своей терпимостью и либерализмом. Написано оно по следующему поводу. Н. Ф. Крузе в 1858 г. был внесен московским генерал-губернатором графом Закревским в секретный «Список подозрительных лиц», представленный шефу жандармов, в котором он был охарактеризован как «корреспондент Герцена, готовый на все и жаждущий переворотов» (Лемке М. К. Эпоха цензурных реформ. СПб., 1904. С. 8). Это, конечно, преувеличение, но тем не менее по распоряжению Александра II Крузе был уволен из Московского цензурного комитета «за недостаточно строгое исполнение своих служебных обязанностей». Впервые в истории писатели решили заступиться за гонимого цензора: от имени 59 литераторов, среди которых были Некрасов, Чернышевский, Салтыков-Щедрин, Тургенев, Гончаров и др., ему поднесен был адрес, а на квартире Некрасова состоялось чествование Крузе, на котором и было прочитано это стихотворное послание.
За два года до этого события, 29 марта 1856 г., Некрасов как редактор «Современника» послал петербургскому цензору В. Н. Бекетову письмо, в котором пробовал отстоять имя Белинского, упомянутое в четвертой статье «Очерков гоголевского периода русской литературы» Чернышевского, предназначенной для апрельской книжки журнала за 1856 г. Имя Белинского было под запретом, и Чернышевский ранее вынужден был говорить о нем иносказательно, называя его то «рыцарем без имени», то «автором статей о Пушкине». Интересно, что Некрасов ссылается на «прецедент»: «…у кого достанет духу подымать гонение за доброе слово о человеке, уже лежащем в земле, особенно в теперешнее время? Что же Вас вдруг смутило?
Цензор фон Крузе в Москве пропустил сочинения Кольцова с биографией, писанной Белинским и подписанной его именем. <…> Будьте друг, лучше запретите мою “Княгиню”, запретите десять моих стихотворений
кряду, даю честное слово: жаловаться не стану даже про себя». Несмотря на такие мольбы, цензор все-таки не разрешил упомянуть имя Белинского в статье. Появляется оно открыто лишь в июльской книжке «Современника». О Н. Ф. Крузе см. также: Н. Ф. Щербина, Н. П. Жандр.
О погоде
Часть первая
(отрывок)
<…>– Ну, а много видал сочинителей? —«День считай – не дойдешь до конца,Чай, и счет потерял в литераторах!Коих помню – пожалуй, скажу.При царице, при трех императорахК ним ходил… при четвертом хожу:Знал Булгарина, Греча, Сенковского,У Воейкова долго служил,В Шепелевском [101] сыпал у ЖуковскогоИ у Пушкина в Царском гостил.Походил я к Василью Андреичу [102] ,Да гроша от него не видал,Не чета Александру Сергеичу —Тот частенько на водку давал.Да зато попрекал все цензурою:Если красные встретит кресты [103] ,Так и пустит в тебя корректурою: Убирайся, мол, ты!Глядя, как человек убивается,Раз я молвил: сойдет-де и так! —Это кровь, говорит, проливается, —Кровь моя – ты дурак!..» <…>1859
101
Дворец, где долго жил Жуковский. (Прим. Н. А. Некрасова.)
102
В. А. Жуковскому.
103
Места, не разрешенные к печати, зачеркивались цензором красными чернилами крест-накрест.
Впервые: Современник. 1865. № 1. С. 310.
Диалог с рассыльным Минаем, разносившем корректуры писателям и редакциям журналов на протяжении десятков лет. Он же изображен в стихотворении «Рассыльный», начинающем цикл «Песни о свободном слове» (см. далее).
В. И. Асташеву
Посылаю поклон Веньямину.На письмо твое должен сказать:Не за картами гну теперь спину,Как изволите вы полагать.Отказавшись от милой цензуры [104] ,Погубил я досуги свои, —Сам читаю теперь корректурыИ мараю чужие статьи!Побежал бы, как школьник из класса,Я к тебе, позабывши журнал,Но не знаю свободного часаС той поры, как свободу узнал!..Пусть цензуру мы сильно ругали,Но при ней мы спокойно так спали,На охоте бывать успевалиИ немало в картишки играли!..А теперь не такая пора:Одолела пиита забота,Позабыл я, что значит игра,Позабыл я, что значит охота! —Потому что Валуев [105] сердит;Потому что закон о печатиЗапрещеньем журналу грозит,Если слово обронишь некстати!Впрочем, в пятницу буду я радДо Любани с тобой прокатиться:Глухари уж поют, говорят,Да и вальдшнепу поволочиться,Полагаю, приходит черед…Сговоримся, – и завтра в поход!Так и чудится: вальдшнеп уж тянет,Величаво крылом шевеля,А известно – как вальдшнеп потянет,Так потянет и нас в лес, в поля!..7 апреля 1866
104
Отказавшись от милой цензуры… – Новые правила 1865 г., освободившие ряд журналов, в том числе его «Современник», от предварительной цензуры, заставили Некрасова самого «одергивать» порою слишком ретивых сотрудников, поскольку резкая тональность их произведений могла вызвать (и вызывала) предостережения журналу. Но это не помогло: именно в 1866 г. журнал, получив три таких предостережения, был закрыт навсегда.
105
Валуев Петр Андреевич (1814–1890) – министр внутренних дел в 1861–1868 гг.; ему непосредственно подчинялось Главное управление по делам печати.
Впервые: Русская старина. 1913. № 2. С. 463–465.
Ответное послание генерал-лейтенанту В. И. Асташеву (1837–1889), не заставшему поэта дома и оставившему свои стихи.
Газетная
(отрывок)
<…> А другой? среди праздных местечек,Под огромным газетным листом,Видишь, тощий сидит человечекС озабоченным, бледным лицом,Весь исполнен тревогою страстной,По движеньям похож на лису,Стар и глух; и в руках его красныйКарандаш и очки на носу.В оны годы служил он в цензуреИ доныне привычку сберегВсё, что прежде черкал в корректуре,Отмечать: выправляет он слог,С мысли автора краски стирает.Вот он тихо промолвил: «шалишь!»Глаз его под очками играет,Как у кошки, заметившей мышь;Карандаш за привычное делоПринялся… «А позвольте узнать(Он болтун – говорите с ним смело),Что изволили вы отыскать?»– Ужасаюсь, читая журналы!Где я? где? Цепенеет мой ум!Что ни строчка – скандалы, скандалы!Вот взгляните – мой собственный кумОбличен! Моралист-проповедник,Цыц!.. Умолкни, журнальная тварь!..Он действительный статский советник,Этот чин даровал ему царь!Мало им, что они МаколеяИ Гизота в печать провели,Кровопийцу Прудона, злодеяТьера [106] выше небес вознесли,К государственной росписи смеютПрикасаться нечистой рукой!Будет время – пожнут, что посеют!(Старец грозно качнул головой.)А свобода, а земство, а гласность!(Крикнул он и очки уронил):Вот где бедствие! вот где опасностьГосударству… Не так я служил!О чинах, о свободе, о взяткахЯ словечка в печать не пускал.К сожаленью, при новых порядкахПредседатель отставку мне дал;На начальство роптать не дерзаю(Не умею – и этим горжусь),Но убей меня, если я знаю,Отчего я теперь не гожусь?Служба всю мою жизнь поглощала,Иногда до того я вникал,Что во сне благодать осеняла,И, вскочив, – я черкал и черкал!К сочинению ключ понемногу,К тайной цели его подберешь,Сходишь в церковь, помолишься богу,И опять троекратно прочтешь:Взвешен, пойман на каждом словечке,Сочинитель дрожал предо мной, —Повертится, как муха на свечке,И уйдет тихомолком домойРад-радехонек: если тетрадкуЯ, похерив, ему возвращу,А то, если б пустить по порядку…Но всего говорить не хочу!Занимаясь семь лет этим дельцем,Не напрасно я брал свой оклад(Тут сравнил он себя с земледельцем,Рвущим сорные травы из гряд).Например, Вальтер Скотт или Купер —Их на веру иной пропускал,Но и в них открывал я канупер [107](Так он вредную мысль называл).Но зато, если дельны и строгиМысли – кто их в печать проводил?Я вам мысль, что «большие налогиЛюбит русский народ», пропустил,Я статью отстоял в комитете,Что реформы раненько вводить,Что крестьяне – опасные дети,Что их грамоте рано учить!Кто, чтоб нам микроскопы купили,С представленьем к министру вошел?А то раз цензора пропустилиВместо северный, скверный орел!Только буква… Шутите вы буквой!Автор прав, чего цензор смотрел? —Освежившись холодною клюквой,Он прибавил: – А что я терпел!Не один оскорбленный писательПисьма бранные мне посылалИ грозился… (да шутишь, приятель!Меры я надлежащие брал).Мне мерещились авторов тени,Третьей ночью еще ФейербахМне приснился – был рот его в пене,Он держал свою шляпу в зубах,А в руке суковатую палку…Мне одна романистка чуть-чутьВ маскараде… но бабу-нахалкуУдержали… да, труден наш путь!Ни родства, ни знакомства, ни дружбыСовесть цензора знать не должна,Долг, во-первых, – обязанность службы!Во-вторых, сударь: дети, жена!И притом я себя так прославил,Что свихнись я – дугой бы наврядМесто новое мне предоставил,Зависть общий порок, говорят! —Тут взглянул мне в лицо старичина:Ужас, что ли, на нем он прочел,Я не знаю, какая причина,Только речь он помягче повел:– Так храня целомудрие прессы,Не всегда был, однако, я строг.Если б знали вы, как интересыЯ писателей бедных берег!Да! меня не коснутся упреки,Что я платы за труд их лишал.Оставлял я страницы и строки,Только вредную мысль исключал.Если ты написал: «равнодушноГубернатора встретил народ»,Исключу я три буквы: «ра – душно»Выйдет… что же? три буквы не в счет!Если скажешь: «в дворянских именьяхНищета ежегодно растет», —«Речь идет о сардинских владеньях» —Поясню – и статейка пройдет!Точно так: если страстную ЛизуСоблазнит русокудрый Иван,Переносится действие в Пизу —И спасен многотомный роман!Незаметные эти поправкиТак изменят и мысли, и слог,Что потом не подточишь булавки!Да, я авторов много берег!Сам я в бедности тяжкой родился,Сам имею детей, я не зверь!Дети! дети! (старик омрачился).Воздух, что ли, такой уж теперь —Утешения в собственном сынеНе имею… Кто б мог ожидать?Никакого почтенья к святыне!Спорю, спорю! не раз и ругатьПринимался, а втайне-то плачешь.Я однажды ему пригрозил:«Что ты бесишься? что ты чудачишь?В нигилисты ты, что ли, вступил?»– Нигилист – это глупое слово, —Говорит, – но когда ты под нимРазумел человека прямого,Кто не любит живиться чужим,Кто работает, истины ищет,Не без пользы старается жить,Прямо в нос негодяя освищет,А при случае рад и побить —Так пожалуй – зови нигилистом,Отчего и не так! – Каково?Что прикажете с этим артистом?Я в студенты хотел бы его,Чтобы чин получил… но едва ли…– Что чины? – говорит, – ерунда!Там таких дураков насажали,Что их слушать не стоит труда,Там я даром убью только время. —И прибавил еще сгоряча(Каково современное племя?):Там мне скажут: ты сын палача! —Тут невольно я голос возвысил,«Стой, глупец! – я ему закричал, —Я на службе себя не унизил,Добросовестно долг исполнял!»– Добросовестность милое слово, —Возразил он, – но с нею подчас… —«Что, мой друг? говори – это ново!»Сильный спор завязался у нас;Всю нелепость свою понемногуОбнаружил он ясно тогда;Между прочим, сказал: «Слава богу,Что чиновник у нас не всегдаДобросовестен»… – Вот как!.. За что жеВозрождается в сыне моем,Что всю жизнь истреблял я? о боже!.. —Старец скорбно поникнул челом.«Хорошо
ли, служа, корректурыВы скрывали от ваших детей? —Я с участьем сказал: – без цензурыНачитался он, видно, статей?» —И! как можно!.. —Тут нас перервали.Старец снова газету берет…1865
106
Маколей Томас (1800–1859) – английский историк, либеральный политический деятель; Гизо Франсуа (1787–1874) – французский консервативный политический деятель; Прудон Пьер (1809–1865) – французский социалист, один из теоретиков анархизма; Тьер Адольф (1797–1877) – французский государственный деятель, историк. Во время создания поэмы пользовался репутацией чуть ли не революционера, что не помешало ему позднее, в 1871 году, стоя во главе правительства, с исключительной жестокостью разгромить Парижскую коммуну;
107
Канупер – ядовитое растение.
Впервые: Современник. 1865. № 8. С. 504–514. Действие происходит в читальне Английского клуба. Некрасов воспользовался правилами 6 апреля 1865 г., освободившими его журнал от предварительной цензуры, и тотчас же опубликовал в нем острую сатиру на цензора. Вскоре «Современник» получил официальное предостережение: он будет закрыт, если не изменит своего направления. Одним из поводов и стала публикация стихотворения «Газетная», хотя и напечатанного с некоторыми изъятиями. В докладе цензора о 8-й и 9-й книжках журнала за 1865 г. говорилось, что в стихотворении «Газетная» «…изображено в оскорбительном виде существующее и, следовательно, сохраняемое силою закона звание цензора» (Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем. Т. 2. Л., 1981. С. 410). В апреле 1866 г. «Современник» был закрыт навсегда. В полном виде «Газетную» удалось опубликовать только в 1873 г., когда вышел сборник «Стихотворений» Некрасова, – потому, быть может, что публикацию стихотворения предваряет ироническое предисловие: «Само собой разумеется, лицо цензора, представленное в этой сатире, – вымышленное и, так сказать, исключительное в ряду тех почтенных личностей, которые, к счастью русской литературы, постоянно составляли большинство в ведомстве, державшем до 1865 года в своих руках судьбы всей русской прессы».
Песни о свободном слове
I
Рассыльный
Люди бегут, суетятся,Мертвых везут на погост…Еду кой с кем повидатьсяЧрез Николаевский мост.Пот отирая обильныйС голого лба, стороной —Вижу – плетется рассыльный,Старец угрюмый, седой.С дедушкой этим, Минаем,Я уж лет тридцать знаком:Оба мы хлеб добываемЛитературным трудом.(Молод я прибыл в столицу,Вирши в редакцию свез, —Первую эту страницуОн мне в наборе принес!)Оба судьбой мы похожи,Если пошире глядеть:Век свой мы лезли из кожи,Чтобы в цензуру поспеть;Цензор в спокойствии нашемРавную ролю играл, —Раньше, бывало, мы ляжем,Если статью подписал;Если ж сказал: «запрещаю!»Вновь я садился писать,Вновь приходилось МинаюБегать к нему, поджидать.Эти волнения былиСходны в итоге вполне:Ноги ему подкосили,Нервы расстроили мне.Кто поплатился дороже,Время уж скоро решит,Впрочем, я вдвое моложе.Он уж непрочен на вид,Длинный и тощий, как остов,Но стариковски пригож… —Эй! на Васильевский островК цензору, что ли, идешь? —«Баста ходить по цензуре!Ослобонилась печать,Авторы наши в натуреСтали статейки пущать [108] .К ним да к редактору нынеТолько и носим статьи…Словно повысились в чине,Ожили детки мои!Каждый теперича кроток,Ну да и нам-то расчет:На восемь гривен подметокМеньше износится в год!..»
108
Намек на то, что журнал стал печатать «статейки в натуре», то есть без предварительной цензуры.
II
Наборщики
Чей это гимн суровыйДоносит к нам зефир?То армии свинцовойСмиренный командир —Наборщик распеваетУ пыльного станка,Меж тем как набираетПроворная рука:– Рабочему порядокВ труде всего важней,И лишний рубль не сладок,Когда не спишь ночей!Работы доотвалу,Хоть не ходи домой.Тетрадь оригиналу [109]Еще несут… ой, ой!Тетрадь толстенька в стане,В неделю не набрать.Но не гордись заране,Премудрая тетрадь!Не похудей в цензуре!Ужо мы наберем,Оттиснем в корректуреИ к цензору пошлем.Вот он тебя читает,Надев свои очки;Отечески марает —Словечко, полстроки!Но недостало силы.Вдруг руки разошлись,И красные чернилыПотоком полились.Живого нет местечка!И только на строкеТорчит кой-где словечко,Как муха в молоке.Угрюмый и сердитыйРедактор этот сброд,Как армии разбитойОстатки, подберет;На ниточку нанижет,Кой-как сплотит опятьИ нам приказ напишет:«Исправив, вновь послать».Набор мы рассыпаемЗачеркнутых столбцовИ литеры бросаем,Как в ямы мертвецов,По кассам! Вновь в порядкеЛежат одна к одной.Потерян ключ к загадке,Что выражал их строй!Так остается тайной,Каков и где тот плод,Который вихрь случайныйС деревьев в бурю рвет.(Что, какова заметка?Недурен оборот?Случается нередкоУ нас лихой народ.Наборщики бываютФилософы порой:Не всё же набираютОни сумбур пустой.Встречаются статейки,Встречаются умы —Полезные идейкиУсваиваем мы…)Уж в новой корректуреСтатья невелика,Глядишь – опять в цензуреПогладят ей бока.Вот, наконец, и сверстка!Но что с тобой, тетрадь?Ты менее наперсткаЯвляешься в печать!А то еще бывает,Сам автор прибежит,Посмотрит, повздыхаетДа всю и порешит!Нам все равны статейки,Печатай, разбирай, —Три четверти копейкиЗа строчку нам отдай!Но не равны заботы.Чтоб время наверстать,Мы слепнем от работы…Хотите ли писать?Мы вам дадим сюжеты:Войдите-ка в полночьВ наборную газеты —Кромешный ад точь-в-точь!Наборщик безответныйКрасив, как трубочист…Кто выдумал газетныйБесчеловечный лист?Хоть целый свет обрыщешь,И в самых рудникахТошней труда не сыщешь —Мы вечно на ногах;От частой недосыпки,От пыли, от свинцаМы все здоровьем хлипки,Все зелены с лица;В работе беспорядокНам сокращает век.И лишний рубль несладок,Как болен человек…Но вот свобода словаНегаданно пришла,Не так уж бестолково,Авось, пойдут дела!ХорПоклон тебе, свобода!Тра-ла, ла-ла, ла-ла!С рабочего народаТы тяготу сняла!..
109
Тетрадь оригиналу – рукопись, по которой производится набор.
III
Поэт
Друзья, возрадуйтесь! – простор!(Давай скорей бутылок!)Теперь бы петь… Но стал я хвор!А прежде был я пылок.И был подвижен я, как челн(Зачем на пробке плесень?..),И как у моря звучных волн,У лиры было песен.Но жизнь была так короткаДля песен этой лиры, —От типографского станкаДо цензорской квартиры!
IV
Литераторы
Три друга обнялись при встрече,Входя в какой-то магазин.«Теперь пойдут иные речи!» —Заметил весело один. —Теперь нас ждут простор и слава!Другой восторженно сказал,А третий посмотрел лукавоИ головою покачал! [110]
110
Эти два последние стиха взяты у Лермонтова:
Чеченец посмотрел лукавоИ головою покачал…
(Прим. Н. А. Некрасова.)
V
Фельетонная букашка
Я – фельетонная букашка,Ищу посильного труда.Я, как ходячая бумажка,Поистрепался, господа,Но лишь давайте мне сюжеты,Увидите – хорош мой слог.Сначала я писал куплеты,Состряпал несколько эклог,Но скоро я стихи оставил,Поняв, что лучший на землеТот род, который так прославилБулгарин в «Северной пчеле».Я говорю о фельетоне…Статейки я писать могуВ великосветском, модном тоне,И будут хороши, не лгу.Из жизни здешней и московскойЧерты охотно я беру.Знаком вам господин Пановский? [111]Мы с ним похожи по перу.Известен я в литературе…Угодно ль вам меня нанять?Умел писать я при цензуре,Так мудрено ль теперь писать?Признаться, я попал невольноВ литературную семью.Ох! было время – вспомнить больно!Дрожишь, бывало, за статью.Мою любимую идейку,Что в Петербурге климат плох,И ту не в каждую статейкуВставлять я без боязни мог.Однажды написал я сдуру,Что видел на мосту дыру.Переполошил всю цензуру,Таскали даже ко двору!Ну! дали мне головомойку,С полгода поджимал я хвост.С тех пор не езжу через МойкуИ не гляжу на этот мост! [112]Я надоел вам? извините!Но старых ран коснулся я…И вдруг… кто думать мог?.. скажите!Горька была вся жизнь моя,Но, претерпев судьбы удары,Под старость счастье я узнал:Курил на улицах сигары [113]И без цензуры сочинял!
111
Пановский Н. М. (1792–1872) – сотрудник ряда московских изданий, в том числе «Русского вестника» М. Н. Каткова.
112
На реке Мойке в Петербурге, близ Красного моста, размещалось здание 3-го Отделения, ведавшего делами политического сыска.
113
До реформ 60-х годов на улицах запрещено было курить.