Русские (сборник)

Дивов Олег Игоревич

Увидев приближающееся на полном скаку руководство, народ попритих и слегка отступил от Колуна. Противники, как и положено, остались один на один, и от их схватки, видимо, зависела и судьба всего побоища.

Директор трясся от ярости, стоя напротив Мологина. Вот он, этот мелкий человечишка, олицетворение всех его неприятностей! Смотрит дерзко, осанку имеет до глупости внушительную, словно он здесь хозяин! Ладно бы ещё те прошлые дела, но теперь он сорвал почти готовый контракт, и заводу теперь крышка, и этот дурачок даже

не подозревает об этом!

Вскипев ненавистью, директор размахнулся и впечатал длинную деревянную указку в щёку Мологина. Колун от неожиданности упал.

Народ, если до сих пор ещё и имел какие-то сомнения насчёт своего руководства, теперь понял всё. Толпа взъярилась. На голову директора посыпался трёхэтажный мат, люди двинулись вперёд, потрясая кулаками.

Директор испугался, оглянулся назад, ища поддержки. Но свита его уже рассосалась, он был один. Только в руке его была деревянная палочка, вовсе не похожая на благородный японский меч.

Колун, вне себя от благородного негодования, слегка опомнившись, пошарил вокруг и поднял первое, на что наткнулась рука. Резьба зажимного болта весом в пару килограммов привычно легла в ладонь. Колун встал, выпрямился и взглянул в глаза директору.

За его спиной стояли люди и молчали.

— Держите его! — слабо крикнул директор, косясь на стальной болт. Было ясно, кто победит в соревновании болта и указки.

Они молчали, как пустыня молчит перед ураганом. Они молчали, как молчит космос, сквозь который несётся пылающая комета. Они молчали, как молчит камень возле дороги — тысячу лет лежит и молчит. Они не просто молчали — они безмолвствовали.

Колун стоял на острие людского клина и не сводил с директора глаз, а тот всё больше съёживался под его взглядом. И вот он начал отступать — сперва медленно, а потом, бросив указку и закрыв лицо руками, в истерике побежал. И тогда молчание закончилось. Вслед ему захохотала огромная толпа, высказав настолько глубокое презрение, что даже менеджеру высокого класса стало понятно: дальше здесь оставаться нет смысла. И если бы директор в действительности исповедовал самурайские принципы, ему оставался бы лишь один путь… Но он, конечно, не подумал об этом.

Профсоюз вскоре подал на него в суд за рукоприкладство, но Мологин сам отозвал исковое заявление, он простил глупому мальчишке эту выходку. Не дожидаясь нового собрания акционеров, на котором его должны были уволить за плохие экономические показатели, директор ушёл по собственному желанию. Новый директор, третий по счёту за год, ничего не знал обо всех этих перипетиях и просто взялся вытаскивать завод из ямы.

Но самое важное — Мологина приняли на работу.

В отделе кадров ему тайно сделали новую трудовую книжку, в которой содержится лишь запись о приёме на работу тридцать пять лет назад да несколько пометок о повышении квалификации. Стаж его, как прежде, девственно непрерывен.

И Николай снова приходит в цех раньше остальных, делает свои генеральные инспекции, передвигает что-то кран-балкой, выносит мусор, ездит на склад помимо своей основной работы… Как прежде, никто не платит ему за это ни копейки.

Но он всё равно счастлив.

Предания русского края

Роман Ромов

Агитатор

В одном посёлке городского типа построили девятиэтажный дом.

Дом девятиэтажный, а панель в лифте — с двенадцатью кнопками. Ну, какая была панель, такую прикрутили.

Приходит раз в новый дом агитатор за муниципальные выборы. Самую верхнюю кнопку в лифте нажимает. Спускаться всё легче, чем подниматься.

Приехал лифт, агитатор вышел, в ближнюю дверь звонит. Долго звонил, наконец открывают, и хозяин показался — голый по пояс, весь в чёрных волосах, а зубы белые, как у негра.

— Здравствуй, — говорит, — брат! Из Оренбурга к нам, да? Мы заждались уже. Проходи скорей, сейчас коньячку разопьём с дороги.

И обнимается всё, а агитатор стоит недвижно, в смущении.

— Вы простите меня, — отвечает наконец, — я не из Оренбурга. Я агитатор. Вы на муниципальные выборы пойдёте?

Черноволосый руки опустил, озадачился, будто приподзаснул. Потом обратно проснулся — и снова скалиться:

— Конечно, пойдём! Обязательно пойдём! А за кого голосовать надо?

— Вы голосуйте за кого хотите. У нас все кандидаты — люди приличные. Только приходите. В воскресенье, с восьми утра, в здании общеобразовательной школы. В актовом то есть зале.

— Придём! Все придём, в восемь утра. Вы точно коньяку не хотите?

— Спасибо. Я при исполнении же.

— Да, да. Ну, ступай тогда, брат.

Опять за плечи агитатора приобнял, скалится и нежно так разворачивает.

Тот, однако, не даётся.

— Погодите, — говорит, — расписаться надо. Что агитация проведена.

Черноволосый будто испугался. Обмяк весь, спрашивает исподлобья:

— Где расписаться?

Агитатор папочку из-за пазухи достаёт, на шариковой ручке кнопочку нажимает. Черноволосому в руки тычет.

— Вот тут. Квартира у вас какая?

— Квартира у нас хорошая, — черноволосый отвечает, строго так. И улыбаться перестал. — Но расписаться — это дело серьёзное. В дверях не делается. Пойдёмте на кухню.

Вздохнул агитатор, а деваться некуда. На кухню так на кухню.

Черноволосый его за руку схватил и по коридору тянет скорее. Агитатор об коврик ботинками пошаркал всё-таки, поднял глаза — а это вроде не мужик уже, а девочка. Или тётечка, только маленькая — со спины-то не видно. Черноволосая тоже, с хвостом. Платок цветастый на плечах и юбка длинная, аж по полу волочится.