Русские (сборник)

Дивов Олег Игоревич

Зажмурился, головой помотал — опять мужик. В пиджаке. Откуда пиджак взялся?

Ладно, сплюнул тихонько и за папочку свою. Темно в коридоре, может, не заметил чего.

А на кухне светло, стол пустой, по трём сторонам черноволосые сидят, каждый с папиросою и при галстуке. В пиджаках, да. Один безо всякой рубашки — а всё равно при галстуке.

— Присаживайтесь, — говорят. — Будем решать ваш вопрос.

— Да у меня никакого вопроса. У меня, вот, подписной лист.

Галстучные хмыкнули хором.

Который

без рубашки, папиросу затушил и в форточку выкинул.

— Подпись-то дорогого стоит. За подпись отвечать потом. Мы просто так подписываться не будем.

Агитатор чувствует, люди подозрительные. С тюремными, что ли, замашками. Ну их.

— Не будете, так и ладно. Я пойду тогда.

Приподнялся, развернулся — а за кухонной дверью к стеклу с десяток детских рож прилипло. Подмигивают.

— Нет, отчего же, — останавливают его галстучные. — Мы подпишем. Только и вы подпишите.

— Что подписать?

— Да предвыборную тоже бумагу. Только не к муниципальным выборам. К грядущим. Мы тут партию учредили. Хотим баллотироваться.

Агитатору уж лишь бы уйти поскорей. Подают ему бумагу.

— Пишите, — диктует тот, что без рубашки. — Я, фамилия-имя-отчество, готов отдать свой голос в пользу партии «Гражданская позиция». Дата, подпись. Собственно, всё.

— Что хоть за программа у вас? — спрашивает агитатор.

— А у нас программы нету никакой. У нас демократическая стратегия. Главное — заставить людей активную политическую позицию занимать. По каждому вопросу. Чтоб непременно сами решали. А как решат, так пускай и будет.

— Разумно, да. Ну, я пойду?

— Погодите-погодите. Мы вас отблагодарить должны. За голос. Хотите подарок какой? Или денег?

— Да у меня всё есть вроде. Спасибо. А денег не надо. Деньги за такое нехорошо брать.

— Правда, нехорошо, — соглашаются галстучные. — Но ведь есть у вас мечта какая-нибудь? Не может быть, чтоб мечты не было.

— У меня мечта, чтоб сома в нашей речке поймать, — агитатор признаётся зачем-то. — Дед ловил, отец ловил, а мне, видно, не судьба. Нету больше сомов. Экология такая. Но вдруг да забредёт? Вот, мечтаю.

Галстучные заулыбались.

— Знаете что? Вы как домой пойдёте, к берегу-то сверните. Да пакетик растопырьте пошире. Она к вам сама из воды запрыгнет, ваша мечта.

— Шутите всё, — смеётся агитатор. Папку обратно за пазуху запихнул — и в коридор. Дети за дверью врассыпную кинулись, только сквозняк им вслед шуршит.

— Погодите-ка, — агитатор соображает. — А вы не таджики? Вы вообще зарегистрированы тут?

— Зарегистрированы-зарегистрированы, — опять улыбаются галстучные. — Мы не таджики. Мы черти.

— Какие черти?

— Обычные черти. Девять этажей в доме людские, а три — наши. Как кто чёрта позовёт на нижних этажах, к нам новосёл едет. Набились уже, как в бочке. Скоро будем четвёртый этаж надстраивать.

Агитатор сам в тумане, света не видит, а умную беседу отчего-то продолжает.

— Как же дом выдержит?

— Понятно, не выдержит. Мы свой этаж надстроим — первый под землю уйдёт. Так постепенно весь дом туда запихаем. А вы ступайте, ступайте.

Агитатор в лифт — да на улицу. Потом, думает, квартиры обойду. Мутит чего-то, шатает. Заболел, наверное.

И домой.

На воздухе развеялся чуток, решил к речке-то завернуть. Смех смехом, да мало ли.

Только пакет целлофановый из кармана вытащил, река фонтаном пошла, а наружу — сом. Килограмм с десять, не меньше. Сам в пакете улёгся и хвостом чуть бьёт.

Агитатор домой его приволок, жену кричит.

Верней, собрался крикнуть — а нету крика.

Сбавил голос — и того голоса нету.

Шепчет — так и шёпота не стало.

Подписался же.

Пакет перед женою вывернул — оттуда куча вонючей грязи вывалилась.

Грязь-то жена убрала. А вонь осталась.

Живёт теперь агитатор молча и не принюхивается.

Митя-бизнес

В одном посёлке городского типа в смутные годы при Доме культуры ткачей имени Николая Островского открыли детское кафе «Островок».

И вот стали люди замечать, что через два дня на третий ходит в кафе чужой человек. Придёт часу в шестом, сядет за столик у окна, закажет водки сто грамм и пирожок с печёнкой. Потом стопку пирожком прикроет, достанет книгу в чёрном кожаном переплёте, да не открывает, а всё сидит, в окно смотрит.

Целый месяц так продолжалось. Народ в посёлке терпеливый, тихий. Разное видел. Наконец Фёдор-официант не выдержал. Подошёл к чужому и говорит в пол:

— Чего сидишь? Сам, — говорит, — розовый, а книга у тебя чёрная. Шёл бы ты наружу.

Чужой рукою по окну провёл медленно, потом к Фёдору-официанту повернулся и палец ему показывает.

— Стёкло, — говорит, — у вас грязное. Закоптилось. Помыть надо.

— А ты, — отвечает Фёдор, — санэпидстанция, что ли? Чего тебе стекло? Наружу иди, говорю.

— Не кипятись, Фёдор, — чужой ему улыбается. — Лучше присядь, водочки со мной выпей.

И из-за толстой своей книги вторую стопочку выдвигает.

— Глумишься, что ли? — Фёдор спрашивает. — Если я с тобой водки выпью в рабочее время, меня отсюда навсегда выставят. Хозяин у нас суровый.

— Ты ведь, парень, обидеть меня собирался. А не вышло. Я не обидчивый. И откажешься — не обидишь. Да только холуйским местом ради живого человека не рискнуть — это ж как себя не уважать надо? Смотри, потом стыдно будет.