Русские символисты: этюды и разыскания
Шрифт:
«Goetheana» стала наиболее содержательным из специальных разделов «Трудов и Дней». Кроме программного «Введения» Метнера, в нем были помещены статьи А. К. Топоркова «Лесной царь» (философский анализ одноименной баллады Гёте) и «Гёте и Фихте», статьи «Воля к власти» Мариэтты Шагинян (которую связывала в ту пору с Метнером «гетеанская дружба» [1834] ) и «Гёте и переводчик» А. А. Сидорова, затрагивавшая вопросы перевода поэзии Гёте на русский язык. Преклоняясь перед Гёте и стремясь к возможно более глубокому постижению его творческого наследия, авторы «Трудов и Дней» воспринимали немецкого классика все же в специфическом символистском ракурсе: в Гёте видели носителя символистского мироощущения, на первый план выдвигались мистические, иррациональные начала его творческого духа — это зримо сказалось в статьях Топоркова, а также в книге Метнера «Размышления о Гете» (1914), посвященной критике взглядов Штейнера на Гёте [1835] .
1834
См.: Шагинян Мариэтта. Человек и время. История человеческого становления. М., 1982. С. 459.
1835
Подробнее о гетеанстве теоретиков «Трудов и Дней» см.: Жирмунский В. Гёте в русской литературе. Л., 1937. С. 576–578, 589–592.
Философско-эстетическое значение Вагнера для «мусагетского» символизма было лишь декларировано на страницах «Трудов и Дней», но не истолковано с достаточной глубиной и отчетливостью, несмотря на довольно большой объем «вагнерианы». Мифологические «комментарии» Метнера к «Кольцу Нибелунга», при
1836
См. их оценку в статье: Лосев А. Проблема Рихарда Вагнера в прошлом и настоящем // Вопросы эстетики. М., 1968. Вып. 8. С. 107–113. См. также: Willich-Lederbogen Heide. Richard Wagner im russischen Symbolismus. Metner und Ellis als Vermiltler Richard Wagners // Die Welt der Slaven. 1998. Bd. XLIII, Heft 2. S. 285–294.
Статьи второго отдела «Трудов и Дней», даже если и касались новейших литературных произведений, то характеризовали их лишь в отвлеченно-метафизическом ракурсе; философско-культурологический анализ преобладал над художественным. Таковы, например, статьи «О „Серебряном голубе“» В. О. Станевич и «Луг и цветник. О поэзии Сергея Соловьева» С. Дурылина (тетрадь 7). Парадоксальным образом журнал, начинавшийся как символистский, и в этом смысле все же преимущественно литературный, менее всего касался собственно литературных проблем вне их подчинения тем или иным философско-эстетическим или «жизнестроительным» вопросам. На деле едва ли не единственной нитью, которая связывала «Труды и Дни» с литературой, взятой в своем самостоятельном значении, были диалоги Б. А. Садовского «Жизнь и поэзия» и «О „Синем журнале“ и о „бегунах“», — но характерно, что и они заключали в себе безоговорочное отвержение современной литературной действительности и были исполнены «пассеистского» пафоса: ныне поэзия утратила связь с подлинной жизнью и лишь лепит «жалкое подобие былой красоты» [1837] , в ней господствуют «лакированные безделушки цеховых ремесленников» и сама она превратилась в «бумажное чучело» [1838] . В статье «О сальеризме» Садовской, убежденный неоклассик и пушкинианец, с горечью утверждал, что в ближайшем будущем рассудочные и ограниченные Сальери «окончательно победят Моцартов, если только последних не возродит новая стихийная волна жизни» [1839] . «Золотой век» русской поэзии служил для Садовского такой же опорой в современной ему культурной ситуации, как для Метнера Гёте, однако сама по себе подобная позиция не могла указать нового, перспективного для литературы пути.
1837
Труды и Дни. 1912. № 2. С. 64.
1838
Там же. № 4/5. С. 133, 134.
1839
Труды и Дни. Тетрадь 7. С. 140.
Мало-помалу «Труды и Дни» превращались в специальное, по преимуществу научное издание. Работы Сергея Боброва по поэтике соседствовали, например, со строго философской статьей А. К. Топоркова «О сущностях», музыковедческие штудии Н. Я. Брюсовой и анализ планетных сфер Дантова «Рая», выполненный Иоганной Ван дер Мейлен, новой духовной спутницей Эллиса и автором эзотерических сочинений, — со стиховедческими исследованиями Н. П. Киселева и обстоятельным текстологическим разбором С. Н. Дурылина «Академический Лермонтов и лермонтовская поэтика» [1840] . Последние выпуски «Трудов и Дней» более чем наполовину были заполнены материалами подобного рода. Их преобладание, независимо от профессионального качества, ясно говорило об исчерпанности «мусагетских» объединяющих идейных установок.
1840
В этой статье Дурылина, дающей критический анализ Полного собрания сочинений Лермонтова под редакцией Д. И. Абрамовича (1910–1913), уже было употреблено слово «текстология» (Труды и Дни. М., 1916. Тетрадь 8. С. 107), возникновение которого обычно относят к 1920-м гг. и связывают с трудами Б. В. Томашевского (Основы текстологии. М., 1962. С. 8; Рейсер С. А. Палеография и текстология нового времени. М., 1970. С. 85).
«Аристократическая» замкнутость на «вечных» темах и отвлеченных принципах, узкоаспектная специализация мстили за себя: деятельность журнала не вызывала заинтересованной реакции со стороны. В. Ф. Ходасевич иронически замечал о «Трудах и Днях», что у них «больше корректоров, чем читателей» [1841] . Впоследствии Андрей Белый истолковывал судьбу журнала как свидетельство полного фиаско «мусагетской» программы: «…уже совершеннейшим трупом выглядел феномен скуки, журналик „Труды и Дни“»; ответственность за это он возлагал исключительно на Метнера с его культурным ригоризмом и начетничеством, с его неизменным «„veto“ на все молодое и творческое» [1842] , однако, думается, существовали и более глубокие причины, определившие участь последнего объединения символистов, и коренились они в неуклонно совершавшемся изживании символистской школой своих творческих возможностей, в постепенной утрате активной и стимулирующей роли в литературном процессе. Ведущие символисты заявляли о себе новыми достижениями, многие из их вершинных созданий были еще впереди, но цельное литературное направление, каким был ранее символизм, в середине 1910-х гг. уже вступило в стадию распада, и история «Трудов и Дней» служит этому убедительным подтверждением.
1841
Письмо к Б. А. Садовскому от 10 июня 1913 г. //Письма В. Ф. Ходасевича Б. А. Садовскому / Послесл., сост., подгот. текста И. Андреевой. Ann Arbor: «Ardis», 1983. С. 18.
1842
Андрей Белый. Между двух революций. М., 1990. С. 343.
В 1914 г. Метнер подводил неутешительные итоги «мусагетской» деятельности: «5 лет тревог, беспокойств, неприятностей, дрязг, забот, ушло время, ушли силы; я все на той же мели; а то, что сделано, никому не нужно или нужно десятку-двум приятелей» [1843] . Начавшаяся мировая война поставила и внешнюю преграду: Метнер оказался в Швейцарии, откуда руководить издательской деятельностью в Москве не было возможности. Передавая «мусагетские» дела В. В. Пашуканису, организовавшему на этой базе собственное издательство (уже не идейного, а чисто делового характера), Метнер выдвигал определенные условия, среди них: «„Труды и Дни“ должны выходить спорадически» [1844] . В результате этого в 1916 г. вышел в свет после двухлетнего перерыва последний, восьмой выпуск «Трудов и Дней», в котором были напечатаны немногочисленные разнородные работы, скопившиеся в редакционном портфеле.
1843
Письмо к М. К. Морозовой (Цюрих, 13 сентября (н. ст.) 1914 г.)//РГБ. Ф. 167. Карт. 13. Ед. хр. 12.
1844
Письмо к В. В. Пашуканису (Цюрих, 5 мая 1915 г.) // РГБ. Ф. 167. Карт. 13. Ед. хр. 13.
Символистскому объединению, стоявшему у истоков «Трудов и Дней», впрочем, суждено было воскреснуть, но уже в иных, пореволюционных условиях: Белый, Блок, Иванов вновь встретились как идейные вдохновители и участники альманаха «Записки Мечтателей». Но это уже принципиально другая, новая страница литературной истории.
III
РЯДОМ С СИМВОЛИСТАМИ
ЛИТЕРАТОР ПЕРЦОВ
Петр Петрович Перцов (1868–1947) имел все основания для того, чтобы стать одной из самых заметных, самых представительных фигур в литературе своего времени. В интенсивной переписке с Мережковским, З. Гиппиус, Брюсовым, Розановым он — равнозначащий, соизмеримый с ними собеседник [1845] ; в историко-литературных же анналах, с их более или менее определившимися уже пропорциями отдельных личностей, Перцов и упомянутые его корреспонденты располагаются на разных уровнях известности, признанности, читательской востребованности. При этом в рубрику «забытых имен» Перцова отнести нельзя — прежде всего потому, что и в годы своего активного писательства он не пользовался широкой популярностью. Критик, публицист, искусствовед, поэт, книгоиздатель, активно участвовавший в литературной жизни на протяжении трех десятилетий, Перцов и в кругу своих современников, и тем более в восприятии последующих поколений никогда не выдвигался на первый план — был скорее фигурой фона, чем героем общественной авансцены.
1845
Это очевидно и в случае с Мережковским и Гиппиус, когда мы располагаем только их письмами к Перцову; ответные письма не выявлены — возможно, и не сохранились (см.: Письма Д. С. Мережковского к П. П. Перцову / Вступ. заметка, публ. и примеч. М. Ю. Кореневой // Русская литература. 1991. № 2. С. 156–181; № 3. С. 133–159; Письма З. Н. Гиппиус к П. П. Перцову / Вступ. заметка, подгот. текста и примеч. М. М. Павловой // Русская литература. 1991. № 4. С. 124–159; 1992. № 1. С. 134–157).
Не завоевал популярности он по совокупности многих причин. На поверхности — может быть, главнейшая: дисбаланс между знанием и умением, намерением и осуществлением, силой, проницательностью, остротой интеллекта — и талантом активного творческого самовыражения. Еще в 1898 г. Брюсов заметил, что Перцов — это «человек, идущий туда, куда дойти у него нет сил» [1846] ; и Розанов — не хуже, чем Брюсов, знавший Перцова — дал ему в «Опавших листьях» своеобразно-прихотливую, но по сути не противоречащую брюсовской характеристику: «Недостаток Перцова заключается в недостаточно яркой и даже недостаточно определенной индивидуальности. Сотворяя его, Бог как бы впал в какую-то задумчивость, резец остановился, и все лицо стало матовым. Глаза „не торчат“ из мрамора, и губы никогда не закричат. Ума и далекого зрения, как и меткого слова (в письмах) у него, „как Бог дай всякому“, и особенно привлекательно его благородство и бескорыстие: но все эти качества заволакиваются туманом неопределенных поступков, тихо сказанных слов; какого-то „шуршания бытия“, а не скакания бытия» [1847] .
1846
Брюсов В. Дневники. 1891–1910. <М.>, 1927. С. 51.
1847
Розанов В. В. О себе и жизни своей. М., 1990. С. 499.
Для подобных суждений имелись, вероятно, достаточные основания. Но были и другие причины, индивидуально-психологического свойства, сказавшиеся в литературной судьбе Перцова со всей определенностью. В воспоминаниях он приводит хорошо запомнившиеся ему, хотя и заведомо «безответственные», продиктованные лишь минутным воодушевлением, слова Н. К. Михайловского: «…если вы пойдете по верной дороге — вы можете сделаться новым Белинским, т. е. первым человеком в России!» Перцов свернул с «верной дороги» радикально-демократического направления — но и на других путях всячески избегал соблазна воплотиться в литературно-общественного лидера. Вся его писательская карьера может быть осмыслена как череда уклонений от ведущих ролей в той или иной сфере. «Публике я неизвестен, конечно, да, по правде, и не желаю быть известным», — признавался Перцов в 1897 г. в одном из писем к отцу [1848] , и похоже, что такая позиция была продиктована не одной избыточной скромностью. Он был в 1903–1904 гг. редактором-издателем журнала «Новый Путь» — но воспользовался этой литературной трибуной лишь для того, чтобы напечатать под псевдонимом свою книжку о Венеции, лежавшую в рукописи с 1897 г. Во второй половине 1890-х гг. он наладил самостоятельную издательскую деятельность — выпустил в свет несколько книг других авторов и лишь одну свою: в цитировавшихся уже «Опавших листьях» упоминается «Перцов, с его великодушными (при небольших своих средствах) изданиями чужих трудов…» [1849] — и прежде всего трудов самого Розанова (в 1899–1900 гг. Перцов напечатал четыре его книги, во многом определившие литературный облик Розанова в глазах читателе). Собственный библиографический «послужной список» Перцова довольно скромен: до 1917 г. увидели свет всего четыре небольшие книжки, подписанные его именем, — три сборника статей («Письма о поэзии», 1895; «Первый сборник», 1902; «Панруссизм или панславизм?», 1913) и очерк «Венеция» (1905). Скромность этих внешних итогов особенно заметна, если учесть, что работал Перцов весьма интенсивно: в частности, согласно его собственным подсчетам, только с 1908 по 1917 г. в «Новом Времени» было помещено 553 его статьи, а в «Голосе Москвы» с 1911 по 1914 г. — 90 статей [1850] . Даже небольшая часть этих публикаций, извлеченная из газет и объединенная в авторские книги, позволила бы читателю составить представление о литературном облике и интеллектуальном потенциале их автора с достаточной ясностью и полнотой. Похожая картина — и в других жанрах, в которых Перцов пробовал свои силы. Он напечатал множество стихов в периодике, но сборника собственных стихотворений не опубликовал — хотя выпустил в свет в 1900 г. «Стихотворения» своего друга, Д. П. Шестакова. Много трудился как искусствовед, историк живописи — но реализовался главным образом в путеводителях.
1848
РГАЛИ. Ф. 1796. Оп. 1. Ед. хр. 74.
1849
Розанов В. В. О себе и жизни своей. С. 459.
1850
РНБ. Ф. 1136. Ед. хр. 58. Л. 1 об.
Более выразительно, чем условные библиографические показатели, о масштабе личности Перцова говорят факты его биографии — и прежде всего имена тех деятелей русской литературы и общественной мысли, с которыми он был тесно связан на протяжении многих лет. В числе этих лиц — Д. С. Мережковский и З. Н. Гиппиус: в 1890-е гг. Мережковский воспринимал Перцова как исключительно близкого себе человека, интимного собеседника, сопутника в литературных и мировоззренческих исканиях. «Перцов был наш „содеятель“, — вспоминает Гиппиус. — Сам, как писатель, не очень яркий, но человек с большим вкусом и большим умом» [1851] . С 1894 г. завязывается переписка Перцова с В. Я. Брюсовым; пожалуй, это — наиболее пространный, многообразный по содержанию и напряженный по мысли эпистолярный диалог из всех, которые вел сначала отверженный поэт-декадент, а потом мэтр русских символистов со своими именитыми современниками [1852] . В 1896 г. Перцов познакомился с В. В. Розановым: их многолетняя дружба — при отсутствии единомыслия по основным жизненным вопросам — сопровождалась столь же многолетней перепиской (в письме к Д. Е. Максимову от 5 октября 1930 г. Перцов, сообщив, что Розанов считал свои послания к нему «самыми интересными» из написанных им, добавлял: «…м<ожет> б<ыть>, это преувеличение, но, кажется, их интерес первоклассный» [1853] ).
1851
Гиппиус-Мережковская З. Дмитрий Мережковский. Париж, 1951. С. 87.
1852
Перцов сам опубликовал часть писем Брюсова к нему — отдельным изданием, выпущенным Государственной Академией Художественных Наук (Письма В. Я. Брюсова к П. П. Перцову 1894–1896 гг. (К истории раннего символизма). <М.>, 1927), и в периодике (Красная газета. Веч. вып. 1924. № 295, 27 декабря. С.З; Русский современник. 1924. № 4. С. 227–235; Печать и революция. 1926. № 7. С. 40–47; Там же. 1928. № 7. С. 36–50); кроме того, 15 писем Брюсова к Перцову напечатал Д. Е. Максимов («Валерий Брюсов и „Новый Путь“» // Литературное наследство. М., 1937. Т. 27/28. С. 276–298).
1853
РНБ. Ф. 1136. Ед. хр. 35. В архиве Перцова сохранилось 231 письмо Розанова к нему и 267 писем Перцова к Розанову (РГАЛИ. Ф. 1796. Оп. 1.Ед. хр. 77–87, 176–186). 32 письма Розанова к Перцову напечатаны в кн.: Розанов В. В. Сочинения. М., 1990. С. 489–516 / Публ. А. Л. Налепина и Т. В. Померанской; см. также 2 письма Розанова к Перцову за 1918 г. (Литературная учеба. 1990. № 1. С. 78–81 / Публ. Евг. Ивановой и Т. Померанской).