Русские ушли
Шрифт:
— Какая же все-таки фантастика это ваше американское образование… — пробормотал он. — Главное дело, вы считаете, что и мы такие же недоучки. Ну что ж, задержанный Портнов, а теперь скажите мне правду: зачем вам это потребовалось?
Майкл насупился:
— Да затем, что бесит меня эта думская козлиная борода! Понимаете? Не могу я смотреть на уродство, вот и все! Мужчина должен следить за собой, и тем внимательней, чем выше занимаемый пост! У него что, имиджмейкера нет?!
— Поэтому вы высказали свое мнение, не заботясь о том, что попутно тяжко оскорбили государыню.
— Не
— По вашим рукам не скажешь, что вы способны на такое рыцарство.
Майкл посмотрел на свои кисти. Костяшки чистые, кожа гладкая, розовая. Вспомнил Киску, как тот барахтался и пускал пузыри. Поглядел в лицо дознавателю, сказал жестко:
— По мне много чего не скажешь.
— Возможно, — дознаватель резко сдал на попятный. — Ну, а ваши товарищи — они как отнеслись?
«Они ржали в голос», — подумал Майкл.
— Никак. Толком внимания не обратили. Там шумно было, все выпили, больше о личном говорили. Шурик Подгорный возмутился. Хотел мне пощечину дать. Сейчас я понимаю, что он тоже усмотрел крамолу в анекдоте, а тогда решил, что он Надежду Чернышёву ко мне приревновал.
Шурик та-акое добавил, что пощечину дала Надька, и не Майклу, а Шурику. В самом деле, при девушках не надо рассказывать, как ты хотел бы поиметь молодую и очень красивую государыню — в каких позах, поскольку раз, да с какими извращениями. Надька, правда, на себя все это примерила, она не поняла, о ком речь.
Надьку, может, и не стоило бы упоминать в контексте политического дела, да только Майкл знал, что ее тоже загребли. Ее и всех, кто в воскресенье был на квартире у Шурика. И Надька-то выкрутится, ее папаша не позволит дочурку на каторгу отправить.
Дознаватель вздохнул. В ящике тихонько звякнул телефон.
— Да? Да, ваше высокоблагородие, — сказал дознаватель и сунул трубку обратно в ящик.
Дверь распахнулась, на пороге возник папаша Чернышёв. Тоже в мундире, разительно отличающийся от себя самого в домашней обстановке. Кивком попрощался с дознавателем и уселся на его место. Дознаватель скрылся, оставив на столе папку с записями допроса Майкла.
— Ну, здравствуй, Миша.
— Здравствуйте, ваше высокоблагородие.
— Давай-ка без чинов. Я читал твои допросники, да и сейчас на прослушке сидел.
— А, так это из вашей конторы деятель? — оживился Майкл. — То-то мне показалось, слишком уж опрятный мужик.
Чернышёв поморщился.
— Значит, так, Миша. Я от тебя хочу одного: правды. Что ты говорил, кроме анекдота?
— Ну, если вы так просите… Я вашей дочери объяснял, как она меня достала. Погуляли — и хватит. Я ей не обещал жениться. Я другую люблю.
Чернышёв откинулся на спинку стула.
— Ты готов присягнуть, что весь вечер говорил только с моей дочерью о ваших личных делах?
До Майкла дошло.
— Ну да! Я вообще не слышал, что обсуждали остальные. А мы с Надькой пили, курили и ссорились. Она тоже ни на что внимания не обращала. Потом я рассказал анекдот, чтоб разрядить обстановку. А Шурик начал делать ей грязные намеки…
— Ты
Майкл прикрыл глаза. А он-то считал — Подгорный в игры играет, юное бунтарство тешит. Вот так. Государственный преступник.
— Мы ничего не делали, — повторил он твердо. — Я ни про что такое не знаю. На квартире был дважды, первый раз ушел рано, потому что с утра сдавал зачет, и мне после него хотелось выпить, чтобы стресс снять. Выпил и ушел спать. Это все подтвердят. Вчера я говорил только с Надькой. И анекдот. Если это считается оскорблением государыни… Да ну, черт, ну что ж такое, не про нее анекдот-то!
— Осознал, — удовлетворенно кивнул Чернышёв. — Я рад, что ты понял, как важно быть благоразумным. Парень ты хороший, я тебе зла не желаю. Сейчас ты напишешь, что весь вечер ссорился с моей дочерью, которая, как тебе известно, тебя любит и ни о ком, кроме тебя, в той ситуации думать не могла. Можешь сказать, что и эту квартиру вы для свиданий использовали.
— Ясно, — сказал Майкл. — Я и Надька ни при чем.
— Да. А потом ты напишешь прошение на высочайшее имя. Признаешься, что ненароком оскорбил государыню словом. Не хотел, по пьяному делу выскочило, но выскочило. А теперь, как честный человек, ты мечтаешь загладить вину. Поэтому умоляешь направить тебя в армию.
Майкл вытаращил глаза:
— В армию?!
— Да. На три года. Вернешься, восстановишься в университете и доучишься.
— Да ну… Это ж…
— Тогда не пиши, — согласился Чернышёв. — Только учти: остальные получат минимум по пятерке с отчислением из университета и последующей ссылкой на десять лет. Можешь разделить их участь, если хочешь. Ты матери звонил?
Майкл дернулся.
— Нет.
Чернышёв молчал. Майкл отвел взгляд. Очень ему не хотелось, чтобы мать узнала. Проклятье, если эта история всплывет, мать с работы моментом попросят! И не только с работы. Ей всего лишь на один ранг подняться осталось, чтоб потомственное дворянство получить. Дворянство — фиг бы с ним, но работает она не где-то, а в контрразведке, и глупая выходка сына может иметь очень, очень дурные последствия.
— Так что думай, — добил его Чернышёв, — три года армии или пятнадцать потерянных лет, да еще и клеймо неблагонадежного на всю оставшуюся жизнь.
Про мать ничего не сказал. Лучше бы грозил открыто. Майкл сник.
— Бумагу дать? — спросил Чернышёв.
— Давайте, — выдавил Майкл.
Чернышёв ловко выдернул из папки чистый гербовый бланк, достал и ручку.
— А матери твоей я сам все объясню. Скажу — парень ошибся, не разобрался в людях, и не твоя, а ее вина, что ты плохо чувствуешь наши реалии. Об этой проблеме можешь забыть.