Русские ушли
Шрифт:
Повздорили мы случайно. Во время одного выступления на телевидении я раскритиковал тезисы программной работы ее супруга. Я полагал, что на правах единомышленника и официального лидера мне такое позволено. Я ошибался. В тот же день Вероника не поленилась навестить меня во Владимире, где я продолжал исполнять свой долг. И там объяснила, что моя роль — поддакивать. Мол, ее муж в десять раз меня умней и опытней, а я — мальчишка, слишком много о себе возомнивший. Что я всем обязан ей, что она меня из казарменной грязи вытащила, а я ей отплатил черной неблагодарностью.
Через неделю ссора приняла размах политического скандала. Но это в прессе, на поверхности, так сказать. Люди, которых я считал друзьями, с разной степенью бестактности объясняли мне, как я виноват перед Вероникой. Они и открыли мне глаза. Но я молчал.
И молчал бы до сих пор. Видите ли, моя невеста была очень хрупкой и ранимой девушкой. Совершенно не жена политика, тут Вероника права. Она в юности совершила одну небольшую оплошность — неважно, какую. Я не знаю, откуда это стало известно Веронике. Знаю лишь, что грязная сплетня, в которой моя невеста представала глупой развратной курицей, появилась вгазетах. Вот тогда я ответил. Я выступил с большим интервью, в котором рассказал, как меня «пестовали». Меня обвинили в том, что я свожу счеты, и с кем? С женщиной! Такое поведение недостойно мужчины и офицера, говорили мне. А у меня на руках умирала от нервной горячки любимая девушка, с которой мы так и не успели обвенчаться. И никто не думал, что я не свожу счеты, а говорю правду. И говорю не женщине, а политическому деятелю.
Дальше все было очень просто. Человек, на понимание которого я рассчитывал, вместо поддержки прислал мне вызов на дуэль. Я встретился с ним. Нас застала полиция. Я просидел ночь в участке, вместе с ворами и бродягами. Меня отпустили под домашний арест днем. Вернувшись на квартиру, я узнал, что моя невеста утром умерла.
С тех пор мне многое стало безразлично. Дело о дуэли замяли, тот человек сейчас служит в Штабе, он полковник. Его прочат в военные министры. А я — я гнию здесь. Развлекаюсь тем, что обучаю денщика игре на фортепьяно. Так давайте ж по этому поводу выпьем.
Майкл успел протрезветь, поэтому инициативу поддержал. Ротный налил себе до краев. Глаза у него были больные. Майкл на миг представил, каково это — вернуться домой и увидеть труп любимой. Стало страшно и пусто.
— Теперь ваша очередь, Михаил.
— Да мне практически нечего рассказывать. Вы знаете, для чего в действительности использовался наш космодром?
— Ах, вот оно как… — ротный посерьезнел. — А я удивлялся, откуда у вас такие шрамы. Для полученных в волжской катастрофе они выглядят слишком старыми. Значит, вы были на космодроме во время взрыва?
— Да. Но шрамы не оттуда. Я их заработал, неудачно приземлившись. А в ту ночь я был в мотеле, потому и выжил.
Ротный задумался. С сомнением посмотрел на свой опустевший бокал.
— Знаете, Михаил, мне расхотелось быть посвященным в ваши тайны. Давайте мы лучше выпьем, потом еще, потом постреляем крыс, еще выпьем, и к утру я забуду ваши намеки на подоплеку государственной тайны. Крепко забуду. Но я бы хотел, чтобы вы знали: я уважаю тех немногочисленных людей оттуда, которые с риском для жизни помогают нам устоять. Пусть даже там они считаются пиратами. К сожалению, я тоже знаю достаточно много. Та планета, с которой к нам возят «третий изотоп», должна принадлежать Российской империи. Те, кто пользуется ею сейчас, оккупанты. А те, кто пиратскими методами возвращает нам наше достояние, — наши герои. Давайте, Михаил, — он потянулся чокаться, будто они пили водку, — выпьем за их удачу. Стоя. И больше об этом никогда говорить не станем. Так умней.
До трибунала не дошло. На следующее утро ротный вызвал Майкла в кабинет и показал ему две бумаги: подписанные солдатами инструкции по технике безопасности. В них значилось, что солдаты прочитали документ и согласились с его требованиями. Майкл перед вылазкой на крышу никаких техник безопасности не зачитывал. Ротный просто подделал подписи, чтобы избежать скандала.
Через две недели на место Ленки-фельдшерицы прибыл сухой и злой мужик. Ленка скоропалительно вышла замуж за иркутского купца первой гильдии и уволилась из медслужбы.
По такому случаю ротный, знавший о романтическом увлечении Косыгина, закрыл глаза на то, что солдат банально напился. Косыгин бегал ночью по плацу, орал и грозил небу кулаком. Утром вел себя неожиданно смирно. Перед обедом Майкл застал его в читалке склонившимся над учебником химии.
— Я думал, ты бросишь эту затею.
— Щаз! — рявкнул похмельный Косыгин, — Не родилась еще та баба, из-за которой я буду что-то делать или не делать. Я не для какой-то шлюхи, а для себя учусь. Чтоб служить Отечеству.
Лето мелькнуло и исчезло. Вместе с коротким теплом исчез и Косыгин — срок его службы окончился в августе. Уехал, нагруженный учебниками и рекомендациями. Клялся писать как можно чаще.
И написал. Он поступил в Рязанское пехотное училище. Блестяще сдал все экзамены. Угодил в пятерку счастливчиков, которым по результатам вступительных экзаменов назначили государственную стипендию. В части на доске почета вывесили фотографию, на которой Косыгин стоял, браво выпятив грудь, под полковым знаменем.
Письма от него приходили редко. И с каждым разом становились короче, а тон их — все суше. Майкл догадывался, что Косыгин попал под прессинг старшекурсников. Что ж, это было неизбежно.
За окнами казармы кружились первые снежинки. Майкл частенько стоял, прижавшись лбом к вымытым в последний летний «праздник чистоты» стеклам, наблюдал, как хрупкие белые звезды слипаются в хлопья, а те неуверенно покрывают землю. Зима идет… Вторая его армейская зима. Страшно подумать, ему ведь еще два года служить. Два бесконечных года в части, где ничего не происходит, кроме смены личного состава.
Странная его дружба с ротным продолжилась. В сентябре командир ездил на материк в отпуск. Вернулся с гостинцами для Майкла, переданными матерью и сестрами. Выглядел ротный не в пример более живо, чем по лету, но жаловался на возраст.
— Мне ведь тридцать пять! Михаил, это ужасно. Я совсем забыл, что мне тридцать пять!
Майклу очень хотелось спросить, какая же из его сестер напомнила лихому артиллеристу о прожитых годах.
— Но мы еще поживем, — говорил ротный, не пряча блеска в глазах. — Я в Москве случайно со старыми друзьями встретился. Не так уж и плохи мои дела. Чую, придется мне исполнять данный обет и рекомендовать Павла в Корпус. Михаил, а вы? Вы же прирожденный командир. Вам в Корпус надо, а не в гражданский университет. А юриспруденцию и у нас читают, если уж она вам так интересна.