Русские во Второй мировой войне

Уткин Анатолий Иванович

Глубоко оскорбленными почувствовали себя японцы. Токио усмотрел предательство Антикоминтерновского пакта и выразил официальный протест. Эмоции тем более бушевали в Токио, что новый русский генерал Жуков в июле-августе 1939 г. одержал победу в боях на Халхин-Голе. «Оставленным» наедине с СССР японцам не осталось ничего иного, как заключить 15 сентября соглашение с Советским Союзом. Сталин, едва ли не панически боявшийся японцев, был в высшей степени удовлетворен расколом в Пакте; ради этого раскола он во многом шел на договоренность с Германией.

Канун мировой войны

А Гитлер уже 22 августа созвал в Оберзальцбург своих генералов. Даже много лет знавшие фюрера не видели его столь высокомерно настроенным. Бесспорный хозяин страны говорил безапелляционным тоном о том, что фактор его и Муссолини личностей образует основу исторического действа. «В базовом смысле все зависит от

меня, от моего существования в свете моих политических талантов. Никогда и никому, вероятно, не удастся завоевать доверие немецкой нации так, как это удалось мне. Возможно, никогда больше не появится человек с таким авторитетом, как у меня». Прусские генералы покорно внимали этому уроку скромности. В Европе, кроме себя, фюрер отметил Муссолини и Франко. «В Англии и Франции нет выдающихся личностей». Далее Гитлер перешел к конкретным вопросам. «Нам нетрудно принять решение. Нам нечего терять; мы можем лишь выиграть. Наша экономическая ситуация такова, что мы не в состоянии держаться более нескольких лет, Геринг может подтвердить это. У нас нет выбора, мы должны действовать. Наши противники рискуют многим, а шансов на успех у них мало. Ставка Англии в войне невообразимо велика. Но нашими врагами руководят посредственности. Нет мастеров, нет людей действия. Никто не знает, сколько мне отпущено еще лет. Сейчас мне пятьдесят, я в самом расцвете сил. И лучше начать войну сейчас, а не через пять лет, когда мы с Муссолини постареем… Политическая ситуация благоприятствует нам: в Средиземном море соперничают Италия, Франция и Англия, на Востоке поднимается давление… Англия находится в огромной опасности. Позиция Франции также ухудшилась. Упадок показателей рождаемости… Югославия содержит в себе микробы распада… Румыния слабее, чем прежде… После смерти Кемаля Турцией правят слабые, неуравновешенные, мелкие умы. Все эти благоприятные обстоятельства не будут длиться более двух или трех лет. Никто не знает, как долго я буду жить. Поэтому финал, который был преждевременным пять или шесть лет назад, следует приблизить. Ганнибал при Каннах, Фридрих Великий при Лойтене, Гинденбург и Людендорф при Танненберге рисковали. И мы должны сейчас пойти на риск, вооружившись железной решимостью… Наступило время испытать военную машину. Армия должна показать себя в предстоящей битве, прежде чем наступит большое и окончательное сведение счетов на Западе».

Козырную карту Гитлер приберег под занавес. «У врага была надежда, что Россия станет нашим противником после завоевания Польши. Враг не рассчитал величайшей силы моей решимости. Наши враги – это маленькие черви. Я видел их в Мюнхене. Я был убежден, что Сталин никогда не примет английского предложения. Только безудержный оптимист мог поверить в то, что Сталин настолько потеряет рассудок, что не увидит подлинный смысл английских намерений. У России нет никакого интереса поддерживать Польшу… Смещение Литвинова было решающим обстоятельством. Я воспринял его как выстрел пушки, извещающий о перемене позиции Москвы в отношении западных держав. Изменение нашей позиции в отношении России я осуществил постепенно. В связи с торговым договором мы начали политические беседы. В конце концов от русских последовало предложение о заключении договора о ненападении. Четыре дня назад я пошел на особый шаг, который привел к тому, что Россия вчера объявила о том, что готова подписать договор. Личный контакт со Сталиным установлен. Послезавтра Риббентроп подпишет договор. Сейчас Польша находится в том положении, в какое я хотел ее поставить… Нам не нужно бояться блокады. Восток снабдит нас зерном, скотом, углем, свинцом и цинком. Это грандиозная цель, требующая грандиозных усилий. Единственное, чего я боюсь, так это того, что какая-нибудь свинья в последний момент испортит мою игру своими посредническими усилиями. В политике перед нами стоят далеко идущие планы. Положено начало сокрушению британской гегемонии. Я завершил политические приготовления, теперь дорога открыта для солдата».

После этих слов Геринг вскочил на стол и исполнил танец дикаря, сопровождая его кровожадными выкриками. (На суде в Нюрнберге маршал отверг этот факт, засвидетельствованный многими: «Речь была произнесена в большой гостиной частного дома Гитлера. У меня нет привычки прыгать на столе в частных домах. Такое поведение абсолютно неприемлемо для германского офицера».)

После общего обеда Гитлер напутствовал своих военачальников следующим образом: «Несгибаемой поступью по всей земле… Длительный мирный период не принесет нам пользы… Задача номер один – разгром Польши, даже если на Западе разразится война… Действуйте безжалостно, 80 миллионов человек должны получить то, что они заслуживают. Их существование надо обеспечить во что бы то ни стало. Максимум жестокости. Вина за неудачи ляжет на тех командиров, которые поддадутся

панике. Наша цель разрушить Польшу до основания. Главное – скорость. Преследовать до полного уничтожения».

Нет сомнения, что Сталин ожидал «вязкой» войны на Западе. Судя по всему, он предполагал увидеть повтор окопной войны 1914–1918 годов с ее изматывающими обе стороны последствиями. Ему мнилась роль «третьего радующегося». Если бы Сталин мог представить себе майский блицкриг 1940 года, он не был бы так самонадеян с Риббентропом в августе 1939 годя. Но нельзя также забывать, что в 1941 году Британия вела отчаянную войну с Германией, а в 1939 году у Сталина были определенные сомнения по поводу вступления Запада в борьбу, если германские танки после Польши устремятся в Россию. Британия и Франция к тому времени уже пожертвовали Австрией и Чехословакией, к которым они, разумеется, относились с большей симпатией, чем к большевикам.

Настоящий союз с Западом, как показало лето 1939 гола, не получился. Германия же указывала: мир на границах России может обеспечить – как и в прежние времена – только она. Но Сталина, несомненно, страшила перспектива остаться с Германией – почти победившей своих многочисленных противников в 1918 году – один на один.

И все же, если бы летом 1939 года Сталин и его окружение ощущали отличие фашизма от буржуазной демократии, надежность англо-французов и заведомую агрессивность нацизма, события развернулись бы по-иному. Невозможно оправдать шаг, который отводил войну в соседние пределы, давал передышку на время, но в конечном счете гарантировал возвращение зверя на давно намеченную тропу.

Каким бы гигантским ни был конечный просчет Сталина, он сопоставим с просчетом англичан и французов, политическое мышление которых было парализовано страхом перед новой мировой войной. Еще 15 августа, когда Гендерсон и Кулондр посетили Вайцзеккера и тот сказал им, что Советский Союз «в конечном счете присоединится к разделу Польши», ситуацию можно было изменить. Но, как все яснее становится с годами, для Чемберлена Гитлер все же был человеком западных традиций, а Сталин – непримиримым азиатом. То, что главной целью Гитлера была замена британской имперской монополии на германскую, не проникало в сознание премьера. Он как бы «перепутал» своего первого и второго противника.

Печальная роль польской дипломатии дорого оплачена горькой участью самой Польши. В этом смысле западные и восточные славяне прошли один трагический путь. Несомненно, эти народы заслуживали лучшего представительства и лучшей судьбы.

Если Чемберлен и Даладье оправдывали Мюнхен как способ выиграть время для вооружения против агрессора за счет третьей стороны, то ту же логику без особого труда можно приложить к Сталину августа 1939 года. Во всем этом видно общеевропейское смятение трагической первой половины века. Цинизм европейских правителей, их высокомерие, внутренняя сумятица, страх и самомнение позволили «герою» этой истории – Гитлеру – расколоть смертельно опасный для него фронт.

Запад после Московского договора

Подписание советско-германского договора не ослабило решимости Лондона. Во второй половине дня 22 августа британский кабинет подтвердил свои обещания Польше. Были предприняты предмобилизационные меры. На этот раз Чемберлен желал, чтобы не было никакой двусмысленности. С этой целью он написал личное письмо Гитлеру: «Провозглашение германо-советского соглашения воспринято в некоторых кругах в Берлине таким образом, будто не следует рассматривать возможности вмешательства Великобритании на стороне Польши. Большей ошибки сделать просто невозможно. Какой бы ни оказалась сущность германо-советского соглашения, оно не может изменить обязательств Великобритании в отношении Польши. Имеется мнение, что если бы правительство Его Величества сделало свою позицию в 1914 году более ясной, то мировая катастрофа была бы предотвращена. Справедливо это утверждение или нет, но правительство Его Величества на этот раз полно решимости избежать такого трагического взаимонепонимания. Если возникнут соответствующие обстоятельства, оно готово использовать без задержки все силы, находящиеся в его распоряжении».

Получив письмо, Гитлер впал в характерную для него истерику. Фольксдойче в Польше подвергаются преследованиям, шесть из них кастрировано. Посол Гендерсон передавал в Лондон слова фюрера: «Мне пятьдесят лет; я предпочитаю начать войну сейчас, а не тогда, когда мне будет пятьдесят пять или шестьдесят». В германском архиве хранится протокол немецкой стороны: «Англия должна твердо осознать, что, бывший солдат-фронтовик Гитлер знает, что такое война, и использует все имеющиеся в его распоряжении средства. Для каждого ясно, что мировая война (1914–1918 годов) не была бы проиграна, если бы он был канцлером в то время… Если Британия нападет на Германию, она найдет ее в состоянии готовности и полной решимости».