Русский ад. Книга первая
Шрифт:
Да, самые тяжелые, самые опасные обиды – в старости. Такой вот парадокс: на тех людей, не только азербайджанцев, но и армян, русских, кого ты, именно ты, Гейдар Алиев, привел в высокие государственные кабинеты (самый-самый «ближний круг»), надеяться глупо: эти люди – прекрасные профессионалы, они очень нужны Азербайджану, но главная опасность для тебя исходит именно от них. От тех, кто сейчас рядом с тобой, кого ты привел во власть, опекал, растил, прикрывал, если что-то случалось! Кого ты давно (и безнадежно) развратил своим вниманием, своей щедростью,
В какой-то момент Гейдар Алиевич утратил вкус к отдыху. Груз на его плечах иссушил лицо и иссушил сердце. Все, что он делал, он делал тяжело и медленно: тяжело говорил, тяжело улыбался, тяжело ходил. Он часами смеялся по телефону с маленькой Зарифой, дочкой Севы, своей любимицей, чуть-чуть отключался, веселился, смеялся, хотя смех у него всегда был какой-то искусственный, – но в тот момент, когда он клал трубку, он был уже прежний Алиев.
Вокруг него – еще одна орбита, еще один крут людей – крут молодых. Им сорок – сорок пять, и среди них (хотя бы в силу возраста) предателей (потенциальных предателей) намного меньше!
Они, эти ребята, еще покажут себя, свои способности, свой интеллект. Самое главное, у них есть время. Им можно (и нужно) быть хитрее, тоньше, они обязаны научиться ждать, ведь полжизни впереди! Но личная его опора, да-да, его, великого политика Гейдара Алиева, личная опора – это, конечно, третий круг. Это те мальчишки, которые пока не видны, кому всего-то тридцать – тридцать три, не больше!
Те парни (женщин, девушек здесь нет), для которых его имя и дело его жизни – святы, для которых он, Гейдар Алиев, родной отец…
Нет. Нет, конечно! Больше чем отец.
В Ашхабаде, на пионерской линейке, он собственными ушами слышал клятву туркменских школьников: «Если я предам Великого Сапурмурата Туркмен-баши, пусть остановится мое сердце…»
Восточные сладости…
Когда-то он, Алиев, искал и находил этих мальчишек по всему Азербайджану. Прежде всего в многодетных деревенских семьях. Города безжалостно портят ребятишек. Какая улица, такие и нравы; гонцы Алиева отправлялись (как правило) в дальние районы, в деревни, на границы республики.
Какие это ребята!
Он накормил их, отогрел. Отправил учиться. В Москву, в Киев, в Новосибирск, в Ленинград… Кого-то из них он, Президент страны, знал по имени! Самое главное: Алиев научил этих пацанов ценить жизнь, свое здоровье, свое время, научил не растрачивать собственную жизнь на пустословие, на ерунду, на бесконечную череду женщин.
«И горше смерти женщина, и руки ее – силки…» – цитировал он Экклезиаста.
Сева всегда была большой модницей, особенно в детстве. Ребенок, еще ребенок, но сколько в ней женственного! Гейдар Алиевич был уже генералом, но денег в семье катастрофически не хватало, на его содержании была мама, приходилось помогать братьям и сестрам.
Из кусков от штор Севе смастерили расклешенную юбочку, а Ильхаму справили шорты. Она мечтала о трехколесном велосипеде, но велосипед был пока Гейдару Алиевичу не по карману, хотя Зарифа-ханум, его супруга, тоже работала с утра до ночи. В Баку, на набережной Нефтяников, няня Севы выпрашивала велосипед у детей: «Мальчик, дашь нам немножко покататься?..»
Приезжая с работы, Гейдар Алиевич любил играть с Севой и Ильхамом в прятки. Иля залезал под комод, Сева закрывала глаза и стояла посреди комнаты; ей казалось, что если она закрыла глаза – она уже спряталась. А Гейдар Алиевич ходил по комнате и громко спрашивал: «Ой, где же Севиль? Где Ильхам? Куда они подевались? Никак не могу их найти…»
Он сам сочинил для них сказку про волка и волчиху, укравших злого, жирного мальчика, потому что мальчик «категорически игнорировал мнение своих родителей…».
Ильхам и Сева так ее любили, эту сказку, что слушали, зная наизусть, из вечера в вечер!
Хоть бы раз он прикрикнул на них, хоть бы раз…
– Все равно буду грызть ногти! – кричал Ильхам, обливаясь слезами.
Гейдар Алиевич грозил ему пальцем. Зарифа-ханум тут же, не раздумывая, ставила Ильхама в угол.
Они всегда жили дружно.
Они идеально дополняли друг друга и все время стояли плечом к плечу.
В шестнадцать лет Алиев сыграл на сцене Гамлета. В Нахичевани был любительский театр («народный», как тогда говорили), спектакль шел на азербайджанском языке, Гейдар по-русски не знал тогда ни слова (в Нахичевани все говорили только по-азербайджански), но позже, в Баку, он быстро, за год, выучит русский язык, и с тех пор Гейдар Алиевич будет думать и писать только по-русски…
Алиев всегда считал себя европейцем.
Внешность, кстати, у Алиева действительно европейская…
Он очень любил, когда Ильхам по вечерам сам звонил ему на работу. И огорчался, если Ильхам забывал это сделать…
Самое главное, чтобы он, Ильхам Алиев, будущий Президент (Алиев не сомневался, что Ильхам будет хорошим Президентом, преобразит Баку, другие города, у него есть вкус, опыта нет, но есть вкус, стремление – решать большие задачи), – главное, чтобы Ильхам не тяготился бы славой своего отца и не думал бы, что «настоящий», новый Азербайджан начнется только с него, с Ильхама Алиева, – так, увы, часто бывает на Востоке…
Если солнце – улыбка богов, значит, власть – их подарок.
Подарки нельзя передаривать, грех!
Кортеж Президента Азербайджана летел по Апшерону: слева берег Каспия, он почти не виден, вокруг пески с клочками травы, деревьев здесь нет, не растут, не хватает воды…
И они, эти мальчики, третий круг Гейдара Алиева, будут главной опорой его Ильхама! Алиев сразу решил, что если он когда-нибудь вернется в Баку, во власть, то только затем, чтобы Ильхам, именно Ильхам, стал бы его преемником на посту Президента страны. Правда, Гейдару Алиевичу казалось, что он никогда не умрет, такие люди, как он, не умирают, но, если он все-таки умрет, ему очень хотелось, чтобы Ильхам хранил дело своего отца так же бережно, как старый храм огнепоклонников близ Баку веками хранит огонь, бьющий в храме из-под земли.