Русский боевик
Шрифт:
— Вы это… не загибайте!.. — всхлипнув, сказал Стенька.
— Может быть вы и правы, — неожиданно почти согласился отец Михаил. — Да, православные традиции по сравнению с католическими, лютеранскими, англиканскими менее заметны. Да, если сравнивать собор Святого Петра, Нотр Дам, и так далее, с тем что у нас, и так далее. И Баха у нас своего нет, и Шекспира нет. Но вы ведь сами православный.
— И что же? — поинтересовался мрачно Кудрявцев.
— А то, что это следовало учитывать при написании.
— А
— В каком-то смысле да, — кивнул отец Михаил. — И что за термин такой, кстати говоря — астрены? Где вы его выкопали?
— Я его придумал. По ассоциации.
— В книге вы об этом не сказали.
— Вы ведь тоже на проповедях не всегда говорите, что троицу придумал Константин.
— Троицу никто не придумывал.
— Я историк, батюшка.
— В обязанности историка фарисейство не входит.
Кудрявцев пожал плечами.
— Вы умеете водить вертолет? — спросила Аделина.
— Какой вертолет? — удивился Кудрявцев.
— Линка, заткнись, — сказал Эдуард.
— А вот в «Густынской летописи», последней трети семнадцатого века… — сказал, открыв глаза, Пушкин. — И вообще. Исторические источники девятого-десятого веков однозначно свидетельствуют о том, что Русь не была тождественна славянам. В этом сходятся источники самого разного происхождения — древнерусские, византийские, восточные, западноевропейские. Существует убедительная вероятность того, что зафиксированные в источниках русы были скандинавами.
Все, кроме Людмилы, обернулись к Пушкину.
— Позвольте, вы в сознании?
Но Пушкин явно был не очень в сознании.
— На данный момент, — сказал он вдохновенно, — это единственная версия, способная плаусибельно и непротиворечиво интерпретировать весь комплекс имеющихся в нашем распоряжении данных.
— Это он, похоже, меня цитирует, — сказал Кудрявцев, и сказал это совершенно спокойно.
— Что такое плаусибельно? — брезгливо спросил отец Михаил. — Что значит это слово?
Некрасов, продолжающий сидеть за роялем, издал короткий смешок. Паства повернулась к Некрасову. Он подмигнул Амалии.
— Плаусибельно, — сказал он, — означает — «Смотрите на меня, люди, я — человек, который знает слово „плаусибельно“».
— Я не хочу сказать, — сказал Пушкин, — что автор — сторонник норманнской версии. В явном виде он четко позиционируется лишь по отношению к «антинорманнской версии» — он не ее сторонник.
— А это…
— Что-то знакомое… — заметил Кудрявцев.
Марианна промолчала. В данном случае цитировали ее.
— Взгляды его по норманнской довольно своеобычны — для знающего-понимающего очевидно что Олег с Горским маленько лукавит…
— Своеобычны, — повторил Кудрявцев. — И, наверное, общеречивы тоже.
Ему явно было все равно, что подумает Марианна. Куда-то исчезла его нервозность. Он стал весьма аристократичен, надменен, непрост, и при этом совершенно нечванлив. Кудрявцев стал совершенно свободен.
— И многонаправленны, — поддержал его Некрасов от рояля.
— Перестаньте издеваться над раненым, — потребовала Амалия.
— А вот к примеру касаемо истории нашей физики, — скрипуче сказал биохимик, очень похоже имитируя интонации Марианны, — я ко всему прочему лично общалась со многими физиками или работала с их архивами… Хотя, надо признать, в целом ряде вопросов до сих пор нет боле-мене объективной картины…
Кудрявцев засмеялся, а Марианна насупилась.
— Что это ты, девушка, дрожишь? — обратился отец Михаил к Нинке.
— Я-то?
— Да.
— Холодно.
Отец Михаил обвел глазами паству. Эдуард снял пиджак.
— Попробуем еще раз, — сказал отец Михаил. — Всем молчать. Певунья наша сейчас нам споет… тише! Давеча нас прервали, а так хорошо все было… — Он посмотрел на Аделину. — Голос у вас, барышня, таких голосов поискать…
Никто не возразил, и это Аделине понравилось. Она отошла к роялю. Отец Михаил присоединился к ней.
— Что-нибудь более доходчивое, помедленнее, — попросил он. — Не в службу, а в дружбу, а то мысли у людей добрых разбегаются. Что-нибудь более возвышенное.
— «Тоска», второй акт, — предложил Некрасов, большой любитель веристов.
Аделина фыркнула презрительно.
— А что? — спросил Некрасов. — Красивая ария.
— Может и красивая, но я-то ее петь не буду.
— Почему же?
— Потому что она для сопрано написана.
— А вы спойте на три-четыре тона ниже.
— Вы что, издеваетесь?
— Нет. Судить вас здесь никто не будет. А вещь красивая. Особенно второй вариант текста…
— Болтаете попусту…
— Не будем ссориться, друзья мои, — попросил отец Михаил. — Пожалуйста. Спойте эту арию, что вам стоит.
А ведь помрет Пушкин, подумал Некрасов сокрушенно. Ему срочно нужно в больницу. Но скорая помощь по водам не прибудет, здесь не Венеция.
— Ладно, попробуем, — вдруг согласилась Аделина, возможно, думая о том же. — Сыграйте первые пару тактов.
Некрасов сыграл.
— Ниже, — попросила Аделина.
Он сыграл ниже.
Это было совпадение — простая случайность. Так, во всяком случае, думала Аделина, а что думал по этому поводу отец Михаил, ей было неизвестно, да и не интересовало ее это.
Изначально об Аделине думали, что она сопрано, и репертуар она себе прикидывала соответствующий. То бишь — звездный. И ария Тоски из второго акта одноименной оперы была ей знакома. Она помнила слова. И даже мелодию. И даже помнила — смутно — где именно нужно, как любили веристы, по выражению Николая Римского-Корсакова, «цепляться» голосом за мелодию. Но она не была уверена, что сумеет все это ухватить.