Русский боевик
Шрифт:
— Каком катамаране? — действительно не понял Эдуард.
— Ну, каком… Как все катамараны.
Кашин подумал, поставил ладони параллельно, и развел их на четыре дюйма.
— И где же он теперь? — спросил Эдуард.
— Катамаран?
— Нет, яхтсмен.
— Уплыл. Он к регате готовится. Занятный пацан. Говорит — в такую бурю самое то.
Эдуард подумал — не пойти ли в разведку — но, вспомнив колебания качества звука вне гостиницы, передумал. Скорее всего, подготовку к регате сорвали снайперы.
— Так все же где тут
Какой-то он несуразный, подумал Эдуард. Таких обычно считают талантливыми. Это, наверное, влияние голливудских фильмов.
— Проходите, присоединяйтесь к компании, — предложил он. — Демичев скоро будет. Идите, идите.
— Что это вы мне указываете, что мне следует делать? — неприязненно спросил Кашин.
Эдуард слегка отвернул полу пиджака. Посмотрев некоторое время на рукоять пистолета, Кашин коротко кивнул, сказал «Ну, раз так…», и направился к остальным. Аделину с автоматом он увидел только когда чуть не столкнулся с ней — она направлялась к Эдуарду. Кашин был несколько близорук, а очки потерял, когда хватался окоченевшими мокрыми пальцами за мачтовое крепление спорящего со стихией катамарана.
— Э… — сказал приветственно Кашин Аделине.
Но его не удостоили даже взглядом.
— Линка, не путайся под ногами, — сказал Эдуард.
— Не указывай мне. Где же Милн, черти бы его взяли!
— Дался тебе Милн.
— Мне бы, Эдька, друг ситный, убраться бы отсюда побыстрее.
— Уберешься при первой возможности. Скинь ты автомат с плеча. Из тебя такой же боевик, как из Стеньки строитель.
Месяца четыре назад, когда Эдуард решил в очередной раз навести о Стеньке справки, прораб, у которого дня три работал Стенька, сообщил, что за парнем нужно все время следить. Мало того, что у него все из рук сыпется и после этого перестает функционировать, но, например, на крыше его одного оставлять нельзя — свалится, и нельзя одного оставлять с автогеном — либо Стенька сломает автоген, либо автоген Стеньку.
Эдуард снова напрягся, и на этот раз, подойдя к стене возле проема, все-таки вытащил пистолет. Все посмотрели на него, кроме Людмилы. Но и на этот раз ничего страшного не произошло — в бар вверглись, разрозненно, не группой, но малой толпой, Некрасов, Амалия, Демичев, и Милн.
Эдуард быстро спросил у Милна:
— Что там?
— На восьмом и на третьем перестрелки. Следите за проемом, мне нужно кое с кем переговорить.
— Милн! — позвала Аделина.
— Да?
— Перспективы есть?
— Возможно скоро будут.
— А вертолет?
— Про вертолет рекомендую забыть.
Аделина побелела от прилива холодной злости. Эдуард смотрел почему-то на Милна — тот направлялся к столу — и не заметил, или сделал вид, что не заметил, выхода Нинки — тихого, неслышного. Через четыре такта за Нинкой последовала Аделина.
Эдуард, разрываясь, смотрел, как все здороваются, и смотрят недоверчиво на потухшего Демичева, а Кашин рассказывает о том, что ему сказал Малкин…
— А кто такой Малкин? — спросила Марианна.
— Малкин?
— Малкин…
— Хоккеист такой есть, — подсказал Стенька. — За бугром играет.
— Нет, Малкин — это издатель. Представительный такой мужчина, солидный.
— Да нет же, Малкин — он…
— Милн! — позвал Эдуард.
Но Милн, не оглядываясь, поднял предупредительно указательный палец. И остановился возле Стеньки.
— Как дела? — спросил у него Милн.
— Ничего дела, — с легким вызовом ответил Стенька.
Милн смотрел теперь на сидящего у стены Пушкина. Бросил взгляд на Людмилу. Снова посмотрел на Пушкина. Некрасов и Амалия уселись с остальными.
— Я попросил прощения, вот у него, — сообщил Стенька Милну, а затем и Некрасову. — У вас не буду просить, а у него попросил. Раненый он. Да и вообще, как у любимой интеллигентиками авторши написано… как это… «Кто к жидам не знал дороги…» Как там дальше?
— Должен в срок платить налоги, — подсказал Некрасов.
— Нет, не так… а…
— А Малкин? — спросил Милн.
— Малкин — хоккеист, я ж говорю, — возмутился Стенька. — Никто не слушает.
Мокрый Кашин благоразумно решил не вмешиваться.
Милн взял Стеньку за шиворот, поднял на ноги, и хотел было вести его в банкетный зал.
— Милн, там занято! — крикнул ему Эдуард, порываясь бежать за Аделиной.
— В банкетном зале?
— Да! Там дети!
— Что они там делают? — спросил Милн, не выпуская пытающегося вывернуться Стеньку.
— Не знаю. Пируют, наверное, — предположил Эдуард, радуясь в глубине души, что Милн обращается со Стенькой так, как Эдуарду самому давно хотелось обращаться со Стенькой, но он не имел права.
— А в кухне? — спросил Милн.
— Оставьте парня, — попросил отец Михаил.
— Не волнуйтесь, ничего с ним не станется, — отозвался Милн, волоча Стеньку в кухню.
В кухне он припер его к блестящей, не очень чистой, двери холодильника и слегка долбанул затылком.
— Э! — возразил Стенька.
Милн вытащил мобильник.
— Не желаете ли позвонить дяде? — спросил он. — Или папе?
— Что это вы…
Милн еще раз долбанул его затылком в дверцу.
— Не желаете?
— Зачем?
— Чтобы рассказать ему, где находитесь, и кто еще находится здесь же, с вами.
— Да при чем…
— Звони, парень. Вот тебе телефон.
— При чем тут мой дядя?
— Как это — при чем? Кто у тебя дядя?
— Да так… директор предприятия…
— А папа?
— Папа?
— Да. Родитель. Кто твой отец, дубина?
— Мэр.
— Мэр? Какого города?
— Ну…
Милн хлопнул его по щеке.
— Санкт-Петербурга.
Молодчина Хьюз, подумал Милн, да и я неплох.
— Лично Птолемей Мстиславович Третьяков, стало быть, — сказал он. — Вовсе не Малкин. Малкин вообще не при чем в данном случае. Ну, звони.