Русский брат. Земляк

Воронин Андрей Николаевич

Он присел на деревянный топчан:

– С вашего позволения.

– Конечно-конечно, – впервые за много дней на лице Каллистратова появилось подобие улыбки. Она вышла перекошенной, слабой – просто сдвинулись в стороны уголки рта.

– Сейчас решающий момент, – предупредил фээсбэшник. – Если следствие выберет для разработки ту или иную версию, считайте, что поезд тронулся с места и поменять маршрут будет трудно.

Олег пожал плечами и прислонился спиной к бетонной стенке. В камере все было серым, бетонным – пол, стены, потолок.

– Не советую,

можно заработать хворь на всю жизнь, – майор разговаривал спокойно, без напряга, словно они сидели в кафе или прогуливались пешком по Тверскому бульвару. – После общения с Аллой у меня мало сомнений в вашей невиновности. Но удивляет настойчивость, с которой вы лезете в яму. Человек неделями сидит за компьютером, роется в архивах и вдруг проявляет такую настойчивость по отношению к одной семье. Ведь вы умеете не отвлекаться в сторону. Очень хорошо умеете… Значит между археологическими изысканиями и семьей Альтшуллеров есть какая-то связь.

– Вы слишком располагаете к доверию, майор. Это меня и беспокоит.

– Логично. Подарки судьбы редко падают с неба в камеру следственного изолятора. Придумайте сами, что я могу сделать, чтобы завоевать ваше доверие. Выпустить вас отсюда не в моей компетенции и, честно говоря, для этого пока нет оснований. Принести характеристику от начальства? Пожалуйста, если вас это устроит. Что еще? Любой шаг можно расценить как изощренную ловушку.

– На сколько процентов вы уверены в моей невиновности? – поинтересовался Каллистратов.

– Процентов на девяносто. Но я пока ничем не рискую – рисковать надо вам. И чем раньше, тем лучше. Потом придется исповедоваться следователю.

Если бы человек в штатском ответил «на все сто», Олег бы однозначно решил для себя, что его визит всего-навсего хитрожопая милицейская игра. Но он сказал «девяносто». Слишком тонкая тактика для ментов. Похоже, он действительно фээсбэшник.

– Как вы можете гарантировать мне безопасность?

– Самый верный способ – подольше не выпускать вас отсюда. Обещаю, что вас оставят в одиночной камере. Не станут применять физического воздействия.

«Слишком много он наобещал для человека из другой системы», – подумал Олег.

– Вы могли бы присутствовать на всех допросах? Мне не хочется выпасть из окна.

– Для этого мне пришлось бы сесть в камеру рядом с вами. Следователь волен устроить допрос в любое время суток. Правда, я могу накатать официальную бумагу – «прошу заранее ставить меня в известность о всех предполагаемых мероприятиях с гражданином таким-то». По действующему порядку совместных расследований они не имеют права мне отказать. Если вы ненароком выпадете из окна, им придется ответить – почему сотрудник ФСБ не получил приглашения.

– Что же вам мешает?

– Не хочу до поры до времени афишировать свой интерес.

Все это было очень похоже на правду.

– У меня к вам тоже есть вопрос, майор, – сказал Каллистратов. – Вам или вашим людям приходилось иметь дело с масонами?

– Нет, – уверенно ответил Левченко. – Пять лет назад проходил стажировку в «Интерполе» – у

них изредка проскакивает это слово. Иногда, надеясь подстегнуть расследование, потерпевшие от обычной финансовой аферы заявляют, что им был нанесен ущерб масонской организацией или всемирным подпольным синдикатом. Потом эти утверждения оказываются совершенно безосновательными.

– Это у них, – нетерпеливо прервал подозреваемый. – А у нас полная тишина?

– За последние пятнадцать лет я отвечаю.

Глава одиннадцатая. Черная комната

Дело о наследстве «Семья Фолкстон против Саундгрейва» благополучно забылось среди десятков и сотен себе подобных. Но знакомство двух потомственных аристократов быстро переросло в тесную дружбу.

Состояние Белозерских пошло по ветру в советской России, и для потомка князей адвокатская практика являлась единственным источником дохода. Англичанин, наоборот, обладал огромным недвижимым имуществом и внушительным счетом в банке.

Но это не мешало дружбе – при всем различии в вероисповедании, семейных традициях и состоянии они чувствовали принадлежность к одной семье. Семье, которая постепенно угасала в бешеном ритме современной жизни, в новом европейском сообществе без национальных границ.

К разговору о «Королевской арке» они больше не возвращались. Пока, однажды, Саундгрейв не увидел дореволюционные, с коричневым оттенком матовые фотографии, отснятые в Крапивино.

– Вот мой отец, – Белозерский показал на мальчика в матроске и панаме. – Ему было двенадцать лет, когда пришлось бежать из России.

– Удивительно, что дом нигде не попал в кадр целиком. Наш брат англичанин первым делом отснял бы его со всех четырех сторон. У вас, русских все-таки больше связи с природой. Люди на этих фотографиях нигде не выпадают из пейзажа. Они – его неотъемлемая часть, как птицы, деревья, цветы.

– Судя по тому, что рассказывал отец, дом отличался тем же самым свойством.

– Когда будет воссоздан Великий Храм, восстанет из руин все, разрушенное за тысячелетия. Ведь не случайно наши атрибуты – это молоток и перчатки, угольник и отвес, циркуль и мастерок. Перчатки я даже могу показать непосвященному.

Он вытащил две белые шелковые перчатки с вышитой монограммой.

– Они мало годятся для грубой работы, – заметил Белозерский.

– Потому что Храм созидается не в камне, а в духе, – ответил англичанин. – Важно увидеть свою личную трагедию, как отражение вселенской божественной мистерии. Только тогда вы обретете уверенность и покой.

– Вопрос в том, как этого достичь.

– Вступите в наше братство и вы, по крайней мере, окажетесь в начале пути.

Подав письменную просьбу о приеме, Белозерский через неделю получил приглашение и явился в дом Саундгрейва. Вместо хозяина его встретил слуга с черной повязкой в руках. Завязав кандидату глаза, он повел его за собой. Белозерский сперва еще ориентировался – они направлялись в то крыло дома, куда Саундгрейв ни разу его не приглашал.