Русский бунт. Шапка Мономаха
Шрифт:
* * *
В кромешной темноте висел обнаженный человек. Цепи на руках удерживали его от падения на земляной пол камеры, ибо ноги уже не держали грузное тело. В кромешной темноте обострился слух и исправно доносил до человека чьи-то приглушенные стоны и крики. Он не мог точно сказать, сколько уже прошло времени. Казалось, его забыли в этом каменном мешке вечность назад. Обычно заключенный может отмечать ход времени по кормежкам. Но ни еды, ни посетителей не было. Ему казалось, что про него просто забыли.
Но это было не так. Про Ивана Орлова помнили и специально давали ему промариноваться. Но время пришло. Послышались шаги, разговоры и какой-то скрип. Отворилась тяжелая дверь, и по глазам полоснул нестерпимо яркий свет масляной лампы. Когда пленник проморгался, то увидел двух человек и нагруженную чем-то тачку.
В одном из вошедших Орлов узнал Шешковского, второй был незнаком.
— Ну что, Иван Григорьевич, заждались нас? Ну вы уж нас извините. Дел много, — шутливо проговорил Шешковский увидев узнавание в глазах пленника. — Давайте не будем отнимать друг у друга время и договоримся. Вы нам ответы на вопросы, мы вам жизнь и в перспективе ограниченную свободу.
Язык присох к гортани, и Иван не смог членораздельно произнести слова, рвущиеся из глубины души. Его проблема была замечена, и сам Шешковский поднес кружку с водой к губам Орлова. После нескольких глотков способность говорить вернулась к пленнику. Но он уже овладел эмоциями и спросил коротко:
— Что вам надо?
— Мы хотим вернуть государю уворованные вашим семейством средства. Земли и крестьян мы уже, считай, вернули, заводы и мануфактуры тоже, а вот деньги, что за рубежом спрятаны, без тебя не вытащить. Потому и предлагаем тебе жизнь и даже чуток свободы. Соглашайся. Другого предложения все равно не будет. А на том свете тебе деньги все равно не нужны.
Иван Орлов сплюнул комок неприятной слизи и пыли, скопившейся во рту. Вместо ответа он присмотрелся к стоящей в тени тачке, на которой что то шевелилось и издавала мычащие звуки.
Спутник Шешковского обратил внимание на взгляд Ивана Орлова и, усмехнувшись, осветил тачку. С ужасом Иван осознал, какой груз он видит. Это было то, что осталось от брата Григория. Рот его был заткнут кляпом, а рука привязана к телу. На заросшем, потемневшем лице ярко выделялись бешено вытаращенные глаза.
— Кстати, спешу представить вам, Иван Григорьевич, Афанасия Тимофеевича Соколова. Он при государе императоре начальник Тайного приказа и мой непосредственный начальник.
Названный коротко кивнул и басовито произнес:
— Мы не из христианского сострадания решили устроить вам братскую встречу. Гришку-то пора уже головушки лишить, но нам напоследок от него большая услуга нужна. Вот ты нам и поможешь со своим братом договориться.
С этими словами Соколов вытащил кляп изо рта Григория. Тот немедленно разразился отборной бранью. Поливая и присутствующих, и Пугачева последними словами.
Видя, что пациент не унимается, Соколов достал кинжал, шагнул к висящему на цепях Ивану, ухватил его за ухо и в одно резкое движение отрезал его. Иван взвыл от боли, а Григорий, наоборот, резко заткнулся.
— Еще раз рот без разрешения откроешь, отрежу у него второе, — спокойно предупредил Хлопуша Григория. Тот мелко закивал, с ужасом глядя, как из раны на грудь брата течет кровь.
Соколов же ухватил за волосы Ивана и повернул к себе его лицо.
— Если ты, скотина, скажешь, что спрашиваем, то одним ухом мы и ограничимся. Если будешь дураком притворяться, то мы тебя будем строгать до тех пор, пока от тебя такой же огрызок не останется, — он кивнул в сторону Григория. — И начнем мы с причиндал.
С этими словами Хлопуша прижал лезвие к гениталиям пленника. Тот отшатнулся, насколько позволяли путы.
Шешковский весело рассмеялся.
— Ох и мастер же ты уговаривать, Афанасий Тимофеевич.
И шутливо поклонился боссу. А потом другим тоном обратился к пленнику:
— Иван Григорьевич, не могу вас обнадежить. Мы действительно равнодушны к вашему здоровью и жизни и будем добывать из вас нужные государю сведения со всем усердием, на какое способны. А чтобы вы нас не обманули, мы сохраним вам жизнь. И если то, что вы нам скажете, окажется неправдой, то ваши страдания продолжатся с новой силой. К тому времени мы и прочих ваших братьев в этот подвал доставим. Вот тогда-то вы узнаете, что такое настоящая боль.
Улыбка бывшего Екатерининского палача стала пугающей. Тому способствовали резкие тени одинокой лампы.
— Но сейчас мы, благодаря воле государя императора Петра Федоровича, еще склонны к милосердию и компромиссам. Мы готовы забыть о существовании прочих Орловых. Пусть живут, если им фортуна улыбнется. Готовы сохранить и вам жизнь. А если вы и ваш брат не будете глупить, то и здоровье. Поселитесь под надзором, где нибудь в глуши. Заведете жену и детишек, если, конечно, будет чем, — Шешковский жестом указал на его гениталии. — Всего-то и нужно дать нам доступ к своим счетам. Не так много.
Пока Шешковский разливался соловьем, Соколов-Хлопуша замотал рану пленника тряпкой от кляпа, поднял с пола отрезанное ухо и оттер его от грязи. Потом, к пущему ужасу Орловых, сунул его в рот и принялся с хрустом жевать. Это зрелище окончательно сломило волю старшего из братьев.
— Хорошо. Я скажу все, что вы хотите.
Шешковский быстро застрочил в тетрадке, записывая информацию об именах английских и голландских поверенных Орлова. О долях, вложенных в Британскую и Голландскую Ост-Индскую компании. И прочие вложения.
— Бумаги спрятаны в лавке покойного Мокшина на средних рядах Китай-Города. Два бочонка. Там все в подробностях.
Хлопуша наконец перестал демонстративно жевать и сплюнул кровавый комок плоти на пол. После чего достал из телеги тыковку с водой и прополоскал рот.
— Сырое мясо. Невкусно, — проворчал он. — И соли не хватает.
Шешковский беззвучно хохотнул и повернулся ко второму брату.
— Ну, а теперь о тебе поговорим. Я знаю, что в тебя железками тыкать бесполезно. Просто восхищения заслуживаешь. Но вот насчет брата как? Старинушку своего не жалко? Ведь с малолетства же за вами ходил, как детей своих вас любит. Нешто ты отплатишь папеньке-сударушке черной неблагодарностью? Своим упрямством доведешь его до состояния такого же обрубка, как и ты. А ведь мы можем. Ты знаешь.