Русский бунт. Шапка Мономаха
Шрифт:
В этом кабаке они собирались традиционно. Он был рядом с домом самого Баженова и примерно на полпути от домов Казакова и Каржавина. Здесь они праздновали, когда было что отпраздновать, и скорбели, когда господу было угодно призвать к себе кого-то из родных или сослуживцев. Порой тут же решали и производственные вопросы, говорили с подрядчиками и угощались за их счет, само собой.
Василий Иванович смотрел на суету за раскрытым окном, где ещё с пасхальных праздников на пустыре стояли столбы от разнообразных качелей. Круговые качели, самые сложные и дорогие, владелец
Не отягощенные тяжелыми думами отроки веселились, подлетая в небо на скакухах, причем девицы при этом забавно удерживали свои юбки, дабы их не задрало до головы набегающим потоком воздуха. Иные крутились на бегунках — вращаясь вокруг столба на длинных веревках. Крестовина на вершине издавала противный скрип, но молодежи это никак не мешало веселиться.
Баженов тяжело вздохнул, припоминая свое ушедшее навсегда беззаботное детство в семье дьячка из домовой церкви Теремного дворца. Они не шиковали, но и никогда не бедовали. А у отца нашлись и возможности, и желание дать детям образование. Особенно старшенькому.
Архитектурная школа Ухтомского, Академия Художеств, а потом пансионерство в Париже, Риме, Флоренции! Вернулся он в Москву, полный грандиозных замыслов и вооруженный самой современной теорией и практикой архитектуры. Его проект переустройства средневекового Кремля в грандиозный «Форум Великой Империи» был одобрен государыней и начал реализовываться. Завершись он, имя его навсегда вошло бы в анналы архитектуры. Но увы. Финансирование изначально было недостаточным, а позже, с началом войны с османами, прекратилось вовсе. И вот уже больше года он не у дел. Жалование, конечно, платят, но возможностей для творческой самореализации не было никакой.
Хлопнула дверь и в трактир вошли двое. Ожидаемый коллега Матвей Казаков вошёл вместе с восемнадцатилетним Ваней Еготовым, лучшим учеником Архитектурной школы при «Комиссии о каменном строении Санкт-Петербурга и Москвы».
Во время обмена приветствиями Баженов заметил задумчивое состояние молодого человека.
— Что ты такой кислый, Ваня? — спросил он. — Случилось что?
Тот вздохнул и кивнул головой.
— Меня в армию забирают. Вчера на дом приходили. Зачитали указ и заставили расписаться в журнале. Так что завтра я должен явиться в кригс-комиссариат.
Иван тяжело вздохнул и опустил голову.
— Вань, ты ему бумажку покажи, — подтолкнул юношу Казаков.
Тот вытащил из-за пазухи желтоватый листок бумаги и протянул Баженову.
— Вот, Василий Иванович, мне выдали.
Текст оказался очень интересным. Начинался он с высокопарного вступления:
«Старая армия, состоящая из людей, насильно оторванных от земли и от родных, не может считаться народной и русской. Она бездумно и слепо служит воровской немке и ее дворянскому окружению. И эта армия уже движется на Россию, дабы отнять все свободы и права, которые даровал народу благословенный наш государь Петр Федорович…»
«В свободной и бессословной России обязанность защищать Родину от врагов внешних и внутренних ложится на каждого мужчину способного держать оружие. И уклоняющийся от священного долга защиты Родины выказывает себя врагом свободы народа и достоин презрения и кары…»
Далее шел менее пафосный и более деловой текст, в котором в общих чертах обозначались права и обязанности как солдата, так и государства. Указывался трехлетний срок службы и величина базового денежного довольствия солдата. Писалось и о равных возможностях построения военной карьеры.
Особенно поразил Баженова пункт о даровании права каждому военнослужащему писать свое отчество с «вичем». До сих пор это было дворянской привилегией, и он сам стал так писаться только после того, как блестяще закончил Академию художеств и получил чин прапорщика. С чином пришло и личное дворянство.
Еще много чего интересного содержалось на листовке, отпечатанной с двух сторон. Заканчивалась она так же пафосно, как и начиналась.
«Вступай в ряды Красной армии! Бери в руки оружие. И под мудрым руководством государя императора Павла Федоровича вставай на защиту Святой Руси!»
Баженов ввернул листок юноше и посмотрел на Казакова.
— Надо будет упросить самозванца оставить Ваню при комиссии. У нас грамотных архитекторов слишком мало, чтобы ими разбрасываться. Чай, в пехоту и обычных крестьян набрать можно.
— Надо, конечно, — согласился Казаков, — но ты, пожалуйста, прекрати называть его самозванцем. Он у нас теперь законный государь.
— Это по какому такому закону? — удивился Баженов.
Козаков развел руками:
— По закону силы, Василий Иванович. Все династии в истории начинались именно с этого закона. Он лежит в основе власти.
Баженов хотел было возразить, но тут за окном раздались крики:
«Смотри! Смотри! Летит! Ух ты! Вот диво!»
Молодёжь, забыв про свои качели, стояла, уставившись куда-то в небо, и возбужденно показывала на что-то руками. А потом все как один сорвались на бег. В тот же момент в трактир вбежал Фёдор Васильевич Каржавин и с порога закричал:
— Василий Иванович, Матвей Федорович, идите скорее. Там воздушный шар подняли! Тот самый!
Все быстро вышли на улицу и уставились в том же направлении, куда и все на улице. Действительно, над крышами Китай-города в небе висело что-то красное, похожее на шар. За дальностью никаких деталей видно не было, но размер поражал.
Словно влекомые могучим магнитом, господа архитекторы, подростки и прочие случайные прохожие двинулись в сторону Кремля. На Никольской улице любопытствующая толпа все густела и густела и на Красную площадь выплескивался уже настоящий людской поток, сливаясь с другими потоками, проходившими по Ильинке, Варварке и через Иверские ворота.
Над площадью, в районе Лобного места, почти над куполами собора Покрова-На-Рву, висел огромный, восемь саженей в поперечнике, шар с ликом Христа на боку. Народ на площади стоял, задрав голову, или группировался в кучки вокруг расставленных по площади солдат, которые громко и заученно рассказывали, что такое воздушный шар и почему он летает.